Алексей Куликов - Дорога к дому (СИ)
— Если тебя вообще кто-нибудь когда-нибудь вытащит…
Удовлетворившись произведенным эффектом, Безымянный отобрал изумруд у бесенка и направился к арке, провожаемый раздраженным взглядом приятеля. Приблизившись к монументу, он некоторое время изучал барельефы, покрывавшие этот памятник ушедшему величию. Вскоре его внимание привлекла небольшая выемка на левой колонне, по размерам и форме вполне соответствовавшая драгоценному камню. Приглядевшись повнимательней, он понял, что эта крошечная ниша появилась не сама по себе, а была кем-то специально проделана, вероятно, именно для той цели, о которой говорил хоттолен.
Постояв немного в раздумье, Безымянный поместил изумруд в выемку и, отойдя на несколько шагов, осмотрел результат своих манипуляций. Итог оказался великолепным! Изумруд сидел как влитой и казался неделимым элементом всей конструкции. Посторонний взгляд, упавший на камень, ни за что не сможет определить его чужеродность, и только тот, кто знает что искать, сможет опознать несоответствие.
Вот и все. Дело сделано. Развернувшись, Безымянный размашистым шагом пошел прочь от портальных врат. Выйдя на основной тракт, перерезавший парк надвое, человек решительно направился к городу. Он не смотрел по сторонам, не любовался красотой пробудившегося от зимней спячки очеловеченного леса. Всё, чего он хотел от этого места, уже было сделано, и дальнейшее пребывание тут его нисколько не привлекало. Вскоре он оказался на краю парка, и пред его глазами проявилась во всей своей красе легендарная Жемчужина Севера, и даже расстроенный и обозленный Ноби, плетущийся сзади, не смог сдержать удивленно-восторженного вздоха при виде открывшейся картины.
Штормскальм — Штормовой Камень — был древним городом. Очень древним. Настолько — что летопись его существования терялась во временах, предшествующих Огненной Зиме, навеки изменившей лик Терры. Конечно, в те полумифические времена Штормскальм носил другое название, какое — неизвестно, да и выглядел, разумеется иначе. Но одно всегда оставалось неизменным — предназначение. Судьба, рок — быть скалой в бушующих водах. Слушать крики и вопли, скрежет металла и яростный посвист беснующихся волн, дробящихся о подножие утёса. Переживать могучие валы, изредка перехлёстывающие стены и растекающиеся всесокрушающим потоком по извилистым улицам, сносящим, разрушающим всё на своём пути — потоком. И снова стоять. Скала не падает. Она может лишь временно уступить буйству воды, но выстоять, вытерпеть. Воды сносят плодородный слой почвы — ничего, ветер времени нанесёт новый! Волны губят цветущий сад — что ж, корни гор хранят семена и ростки, пройдут годы, и свежая поросль займёт место ушедшей! Валы сокрушают жизнь — но дети тех, кто ушел, — помнят, дети тех, кто ушел, — возвращаются! И снова пробуждается Скала-Камень! Вновь могучие стены Штормскальма устремляются к небесам и кривые улочки, разрушенные, залитые кровью и огнём, наперекор всем бедам оглашает заливистый детский смех. Ароматы цветущих садов, смешиваясь с запахом мокрого камня и готовящихся яств, смрадом отхожих мест и лёгким, сизым дымком тысяч печных труб, подгоняемые южными ветрами, устремляются вдаль, туда, за горизонт, где, подобные мрачным стражам-исполинам, застывшим в ожидании грядущей бури, высятся Горы Солнца, скрывающие за своими северными отрогами холодные равнины, дремучие, непролазные леса и бесчисленные ледяные реки Тартра — Страны Отверженных, Страны Забытых, протянувшейся до самого Скованного Озера у врат Бездны и дальше, дальше, вплоть до самого края земли. А Скала-Камень стоит! Падает и вновь восстает. Она — щит, ограждающий срединные земли от безликих полчищ! Она — меч, сокрушающий могущество и злобу древних врагов. Она — мельничный жернов, перемалывающий в труху само время, отпущенное призванной тьме. Реют древние стяги, колыхаются на жестоком ветру и поют песнь отваги и чести. Песнь славы былому и грядущему. А когда приходит срок, когда из мрака выползает беда, когда отчаянье и тоска сжимают сердца малодушных и древний кошмар вновь обнажает клыки, на стены восходят новые герои, чтобы доблестью и кровью отстоять своё право на жизнь. И вместе с ними, вместе со своими далёкими потомками, детьми их детей, из безвестных могил восстают духи всех тех, кто стоял на крепостных валах в далёком прошлом. Восстают и присоединяют свой бесплотный голос к голосам нынешних защитников, восстают, чтобы выкрикнуть в лицо врагам, былым и грядущим, бросить в эти бесстрастные и холодные лики с застывшими, пустыми глазами, только одно, что имеет значение, самое главное: «Мы живы! Что бы вы ни сделали в прошлом, что бы ни готовили в будущем, — Мы живы! Штормовой Камень стоит! И так будет всегда!»
Холодный ветер колышет стяги,
Огромный мир наш — окутан мглой.
Герои пали, лишь мы остались,
И в этот вечер — последний бой!
Нам смерть — награда! Огонь — могила!
Нам чести нету, и славы нет!
Но мы стоим, хоть нет уж силы,
И мы живем, чтоб умереть…
Так начинался легендарный марш «Защитников Штормового Перевала», написанный неведомым автором вскоре после первого падения Жемчужины Севера, и эта песня, этот гимн лучше, чем что-либо другое, отражала непокорный дух жителей этой суровой земли, отражала саму душу великой, ни на что иное не похожей твердыни.
Стены крепости возносились почти на тридцать метров ввысь, а их основание уходило на несколько десятков метров вглубь земли и покоилось на скальной плите. Собственно, они и были частью той самой скалы, на которой стояли, по крайней мере, самые древние и уцелевшие остатки бастионов, ведь во многих местах от изначального монолитного комплекса осталось лишь воспоминание: древние титанические плиты, проникающие друг в друга и скрепленные песнью душ Фамари, повсеместно соединялись с относительно новыми наслоениями гранитных блоков и уж совсем новыми секциями, выложенными кирпичной кладкой. Башни, располагавшиеся на равном расстоянии, являли собой ярмарочный хоровод полного несоответствия: низенькие — лишь чуть возвышающиеся над зубцами стены, и высокие — горделивые; квадратные, круглые, многогранные, с конусообразными черепичными крышами или же пологими одно— и двускатными; с узкими высокими бойницами или же целыми анфиладами оконных ниш, предназначенных для массированного огня по неприятелю. И все же даже сейчас в переделанном и исковерканном виде работа древних Фамари поражала воображение. Штормскальм был одним из самых крупных городов, выращенных «Творцами» целиком, а не фрагментарно, как это было принято, и хроники утверждали, что потребовался совместный транс почти двух сотен Фамари, трудившихся более шести лет, дабы взвести это титаническое сооружение со всеми его защитными укреплениями, домами и дворцами, площадями и улочками, фонтанами и храмами. А когда работа «творцов» была завершена, пришел черед Конфедерации. Полторы тысячи самых искусных ваятелей целый месяц сплетали грандиозную охранную сеть, впечатывая её в камни и землю Штормскальма, и казалось: нет той силы, что смогла бы поколебать эту грандиозную твердыню. Полтора тысячелетия простоял гордый Штормскальм — Жемчужина Севера — на страже перевала, ведущего в Запретные земли. Пятнадцать веков войн и сражений он не знал горечи поражения. Могучий, великий, несокрушимый…
А потом всё кончилось.
Огромная, непредставимая прежде, да и после, волна Порождений под предводительством Отрекшихся и Отверженных хлынула сквозь Штормовой перевал и разлилась в безбрежных пространствах Центральных земель, сея хаос и кровавое безумие — сметающее города, цитадели и форты, точно порыв ветра — ворох палой листвы. Потребовалось целых восемнадцать лет и неимоверное напряжение людских и материальных ресурсов всех филиалов — вновь, как и в прошлом, объединившихся и объявивших первый в истории Великий Поход Священного Гнева, — дабы развеять полчища врагов. В этом половодье войны бесследно исчезло множество поселений, сгинул в нём и Штормскальм. И лишь обломки башен да омытые дождями остатки некогда прекрасных творений Фамари встретили вернувшихся поселенцев на месте могущественной Жемчужины Севера.
Но люди вернулись и возродили свой прекрасный город, пусть не в том облике, что он имел некогда, пусть не столь же прекрасный, как раньше. Но всё таким же грозным для врагов, как и прежде, восстал Штормскальм из пепла.
Не без некоей внутренней дрожи и удивления, смешанного с почтением, взирал Безымянный на этого потрёпанного колосса, стоя в преддверии пограничной полосы, отгораживавшей Штормскальм от окружавших его земель. Эта полоса, протянувшаяся вдоль всего города, была в полмили шириной, полмили выжженной опустошенной земли, местами пересыпанной солью или политой кислотой, дабы предотвратить появление растений, она являлась безмолвным напоминанием, зароком живущим, их судьбой — всегда быть на страже! Она словно незримым щитом отделяла город от всего остального мира, мира, бушующего жизнью и красками, суетой и нетерпеливым предвкушением, мира живущего в ожидании завтрашнего дня. Для Штормскальма не было никакого завтра, было лишь сегодня, сейчас, этот миг — в нем и существовал Штормскальм, в одном-единственном миге, отделяющем то, что было, от того, что будет. Такова была судьба Жемчужины Севера, его рок…
