Игорь Поль - Личный номер 777
— Помолчи, Санин, — одернул его ротный.
— Да, капитан.
— Так почему ты не вышел на позицию? — снова спросил Батиста.
— Навигация не работала. Я не был уверен, что иду правильно.
— Навигация? — подполковник Батиста был озадачен. — Теперь ты пытаешься свалить вину на службу навигации?
— Никак нет, полковник. Это моя ошибка, что я не нашел дорогу. Было темно, там всюду густые заросли, не видно ничего в двух шагах. Я пытаюсь вам сказать, что я делал все, что мог.
— Никому не интересно, что ты пытался, капрал! — отрезал подполковник Батиста. И добавил многозначительным тоном: — Важен результат.
Возражений не последовало. Майор Дэвис сменил ногу.
— Нужно выдвинуть правдоподобную версию, — вновь заметил он, обращаясь к командиру батальона. — Подобрать факты.
— Да, нужно, — согласился Батиста. — Это ты во всем виноват, капрал. Зачем тебе понадобилось бродить вокруг высоты? Струсил?
— С первого раза я ее не нашел.
— Простите, полковник, — прервал их майор Дэвис. — Мне кажется, что мы тоже начинаем плутать.
— И что вы предлагаете? — поинтересовался Батиста. — От меня ждут рапорта.
— А почему бы нам и в самом деле его не поощрить? — предложил майор.
— Вы спятили? За то, что он заблудился?
— За то, что он проявил смелость, оставшись один, без связи и без поддержки, — ответил майор Дэвис с холодной улыбкой. — Мне кажется, требуется немалое мужество, чтобы вступить в бой с отрядом опытных боевиков, когда рядом нет ни напарника, ни авиации. И ведь он действительно их перестрелял. Вы сами видели снимки — все в клочья. Думаю, наверху сочтут соотношение потерь приемлемым: двадцать пять к семи. Таким соотношением можно только гордиться. Никто нам слова не скажет, если мы, к примеру, отправим парня в отпуск. В качестве поощрения. Хотя я бы представил его к награде.
Капитан Аббас возмущенно фыркнул.
— Вы думаете, это пройдет, Дэвис? — спросил подполковник Батиста.
— Уверен, полковник. И еще можно направить его в сержантскую школу.
— Ну, это уж чересчур! — возмутился капитан Аббас.
— Действительно, Дэвис, — сказал Батиста. — Вам не кажется, что это уже перебор?
— Нет, полковник, не кажется. Мы отчитываемся за успешно проведенную операцию, так чего ж нам бояться? При таком соотношении потерь вы можете его представить хоть к кресту «За храбрость». Никто и не пикнет.
— Черт с вами, — решился комбат. — За то, что капрал проявил мужество, атаковав превосходящие силы противника, дадим ему медаль и отправим на повышение.
Майор Дэвис поднялся и натянул кепи.
— Есть.
— Но когда все это дерьмо уляжется, — сказал, остановившись в дверях, Батиста, — чтобы духа этого следопыта в моем батальоне не было! Засуньте его так далеко, чтобы я не встретился с ним даже случайно!
— Есть, — повторил Дэвис.
— Я прослежу за исполнением, — буркнул командир батальона. И, не удостоив Санина взглядом, вышел, громко хлопнув дверью.
Так Санин стал сержантом. Он провоевал почти три года, и теперь, после короткого отпуска на родине, прилетел на Луакари, подписав новый трехлетний контракт, помимо прочих льгот, дающий ему право на прохождение сеанса омоложения по достижению пятидесяти лет. Санин стыдился признаться самому себе, что война ему нравится. Он чувствовал себя полезным, несмотря на то что быстро понял: большинство программ умиротворения и разрешения конфликтов придумывают гении, но их реализацию доверяют идиотам.
Он стал неплохим сержантом. Словно в качестве компенсации за постыдный психический сдвиг в нем развились необычные доброта и тяга к справедливости. Сержант прятал их под маской напускного равнодушия. Однако всякий раз, когда новички, прилетевшие с Мероа, попадали в его отделение, он делал все, чтобы вместо живого сына родители не получили звуковое письмо с соболезнованиями командования. Ему казалось, что опека криворуких недотеп, неспособных подтянуться на перекладине и поминающих мамочку после первого же километра пешего марша, каким-то образом возмещает ему потерянных товарищей.
Когда воспоминания о службе на Фарадже пробуждали в нем желание приложиться к фляжке, мысли Санина обращались еще к одной вещи, выводящей его из равновесия. К старшему сержанту Вирону. А бывало и наоборот: мысли о Вироне заставляли его прикладываться к фляге и сожалеть по поводу слишком строгой армейской дисциплины. В такие моменты он размышлял о знаках различия, красовавшихся на его петлицах. Он представлял, как эти петлицы, принесенные в жертву мести и справедливости, исчезают с его воротника. Санин знал, что именно такой будет цена за удовольствие сделать из Вирона котлету, и все же мысли об этом подхлестывали воображение, принося удовлетворение сродни сексуальному — в особенности, когда Санин представлял, как старый добрый крюк в челюсть прерывает Вирона на середине его хвастовства о том, каким несокрушимым героем он был на Фарадже. Санин вовсе не удивлялся тому, что старший сержант оказался в этой богом забытой дыре. Ему было непонятно другое: как боевые товарищи Вирона столько времени терпели его и не пристрелили после первой же недели совместной службы?
К несчастью, сержант дорожил своим званием, и поэтому ему приходилось стискивать свою ненависть в кулак и глушить ее, избивая манекены. Каждый раз, когда его кулак врезался в набитое соломой чучело, Санин представлял, как крушит обезьянью челюсть старшего сержанта в отместку за то, что тот превращает его отделение в сборище озлобленных идиотов. Так было и в этот вечер; устав сражаться со своими воспоминаниями, а заодно — мысленно — с ненавистным Вироном, Санин уступил душившей его злобе и отправился в пустовавший в это время суток спортзал, устроенный в большом сборном ангаре и служивший одновременно местом для проведения танцев, концертов и иных торжественных мероприятий.
Он находился в дальнем конце ангара и колотил чучела в старых маскировочных комбинезонах, словно обезумевший берсерк, когда в дверях появился рядовой Адамс. Парень подошел к турнику, подпрыгнул и начал неспешно подтягиваться. Потом он принялся работать на плечевом тренажере, исподтишка наблюдая, как обычно спокойный сержант яростно молотит кулаками, что-то злобно бормоча при этом.
Остановившись перевести дух, Санин повернулся и обнаружил своего подчиненного замершим в боевой стойке перед тренажером рукопашного боя.
— Ты почему не отдыхаешь, Адамс? — тяжело дыша, спросил Санин. — У вас же личное время.
— Не хочется, сержант. Мне нельзя здесь находиться?
— С чего ты взял? — удивился Санин. — Тренируйся сколько влезет. Только надень щитки и маску, иначе мне придется давать объяснения, откуда на тебе синяки.
— Не придется, — ответил парнишка. — Я верткий.
— И приведи в порядок форму. Сдай рабочий комплект в прачечную.
— Уже сдал, сержант.
Адамс сделал пробный выпад правой и тут же пригнулся, уходя от ответной атаки тренажера. Скрипнув пластиковой обивкой, механический боец обрушил на паренька град ударов.
Двигался солдат на удивление резво. Сержант задумчиво смотрел, как боец танцует перед атакующим монстром, словно мангуст перед змеей. Недуг Санина странным образом роднил его с Адамсом, с его невосприимчивостью к гипнокодированию, словно бы сержант чувствовал в новобранце собрата по несчастью. К тому же его не оставляло предчувствие, что парень не так уж и прост. И еще ему нравилось, как этот невезучий новобранец справляется с обрушившимися на него напастями. Пережить столько сеансов в симуляторе без всяких вживленных навыков — это что-то, да значило. А уж как он окоротил этого горластого дебила!
— Слышь, Фермер?
— У-ф-ф, — выдохнул Брук, одним плавным, текучим движением разорвав дистанцию между собой и наступающей машиной. — Что, сержант?
— Как у тебя с ориентированием?
— В смысле, могу ли я по лесу ходить?
— Ну, и это тоже.
— У-ф-ф. Нормально. В вельде без этого никак.
— По приборам ходишь?
— Всяко бывает. Больше по ориентирам. А что?
— Да так, ничего. Работай, не отвлекайся.
И в этот момент удар робота достиг цели. Пластиковый кулак врезался в грудь пареньку с такой силой, что бедняга покатился по полу. Однако не успел робот сделать и шага, как Адамс снова вскочил на ноги и, прихрамывая, начал обходить противника справа.
Санин повернулся к тренажерам и в который раз за вечер сокрушил челюсть ни в чем не повинного соломенного истукана. По ангару заметалось эхо его ударов.
Сам не зная отчего, сержант улыбался.
* * *Лагерные отхожие места были скрыты от любопытных глаз за четырехугольным, поросшим травой земляным валом. Человек с живым воображением и не чуждый познаний в истории нашел бы в этой площадке, наполненной жужжанием насекомых и птичьим чириканьем, несомненное сходство с древнеримским полевым лагерем. Сами же уборные представляли собой забавное зрелище — длинный ряд узких высоких домиков, напоминавших скворечники. К дверям каждой вели четыре узкие ступеньки, так что для отправления естественных надобностей солдатам приходилось восходить вверх, словно на пьедестал. В глубине пьедесталов покоилась суть санитарного наряда — заполненные наполовину или доверху — это уж как повезет — металлические емкости.
