Николай Инодин - Звериной тропой
Почему Роман в такой неудобной позиции завис? Всё просто. Через несколько дней после того, как абориген признал его человеком, Роман попробовал дедушку удивить. Загнал себя в боевой режим, и попытался показать, как бороться надо. И был дедом бит. Несильно, но обидно. Старый, внешне не напрягаясь, вытер Роминой спиной местную «танцплощадку». Ощущение от борьбы с ним такое, будто пытаешься стену с места сдвинуть. Каменный Медведь потом долго старался с Ромой толковать, да толку не вышло, Шишагов тогда кроме «есть», «иди» и «сюда» на его языке ни бельмеса ни понимал. Тогда дед стал таскать его по окрестностям, заставлял поднимать и бросать камни и плавник, приседать с грузом, прыгать с камня на камень и пытаться разорвать ремень из сыромятной кожи. Когда до ремня дошли, Рома уже сильно разозлился и ремешок всё-таки порвал. Что-то дедуля для себя о Романе понял, и со следующего утра Роман тренировку вёл по его указаниям. А сам старик попытался присоединиться к их с Махой медитациям.
Сначала плохо получалось, и у Ромы, и у шамана. Потом пошло глаже, причём дед въехал в тему первым. Роман потом понял, что само понятие слияния с миром в состоянии покоя для местных идея новая, здешние умельцы себя в транс вгоняли в движении, ритм бубном задавали — на этом концентрировались, и освобождали голову от ненужных мыслей. Ну, или съесть что-нибудь старались, либо дымком подышать. Постепенно и у Романа что-то получаться начало, тем более что учителя он с каждым днём лучше понимать начал. Язык у местных несложный оказался, слов в нём не так чтобы с избытком, только слова эти интересно по темам распределились. То, что охотничьих терминов в языке туземцев будет много, Роман понимал, или, к примеру, то, что слово «снег» разделится на полтора десятка разных «снегов». А вот то, что дух человека, с точки зрения Каменного Медведя состоял из дюжины разных «душков», причём часть из них между собой дружила, а часть воевала, оказалось полной неожиданностью.
Старик оказался главным хранителем охотничьих традиций своего народа, отцом воинов и воспитателем юношества. Насколько смог Рома понять, он не столько учил молодёжь, сколько других учителей готовил. Неясно только, как такой ценный во всех отношениях кадр оказался брошен (это Роман понял) своими и остался один на неуютном здешнем берегу. И теперь пытался свою науку на Роминой тушке применять. Что характерно, боевых стоек учить не заставлял, движения не разучивал, болевых точек не показывал и физухой особенно не грузил. Взамен Рома толкал несуществующего врага, раздвигал ладонями воображаемые стены и всё такое прочее. Сейчас, раскорячившись на мокрых камнях над бегущей водой, Шишагов вовсе не отрабатывал растяжку, он висел на воображаемом ремне, выходящем на уровне плеч из его позвоночника. Ремень удлинялся при выдохе, тогда ягодицы прилежного ученика опускались почти к поверхности воды, и укорачивался при вдохе, медленно подтягивая Романа на пядь ближе к небу. За шиворот. И это болтание на вымышленном ремне уже не казалось ему смешным, и совершенно ненужным.
Всё, время вышло, старик хлопнул в ладоши, и Роман поднялся и выбрался на берег. Связки в паху ныли, и лечить их придётся традиционно — добежать до во-он той сопки и собрать там корзину голубики. Тот факт, что точно такая же голубика растёт в десятке шагов от их временного стана, шаман талантливо игнорировал. Собственно, сам он ягоду собирал именно у реки, но ученика непременно гнал чуть не до линии горизонта. А насмотревшийся фильмов о беспределе всяких шаолиньщиков Рома безропотно бежал, куда указано, и приносил, что просили. Тем более, что пока до места добежишь, болеть и в самом деле станет меньше.
«Хорошо бегает, шибко хорошо. Ноги длинные, как у лося. Странный, простого не понимает, зато сложное ему как ребёнку мороженый тюлений глаз — вкусно, но быстро кончается. Интересно с ним. Вчера вместе смотрели, как вода в мире по кругу ходит, где быстро, где медленно, где застревает надолго. Что неясно, показывает, и понятно сразу. Знает больше шамана, а своей силой управлять не умеет, никто не учил. Сначала думал, из слаборуких он, но ремень порвал, и тяжести хорошо поднимает, неправильно только. Силы много, направить не умеет. Как дикий зверь он, во все стороны сила расходуется, без толку пропадает. Не беда, обучу, вот станет говорить, как настоящие люди, быстро научу, за год, он легко учится, во всём быстрый, много быстрее простого человека».
Каменный Медведь проводил взглядом удаляющиеся фигурки нежданного ученика и его спутницы, костяной лопаткой поворошил сохнущую на натянутых шкурах красную икру. Прошёл вдоль вешал из вкопанных в землю китовых рёбер, на которых из года в год люди его стойбища вялили рыбу, пошевелил почти готовую юколу. Много юколы, раньше столько запасали на несколько семей, так ведь и собак кормили ещё. Эта зимовка будет сытная. Вот ведь как получилась, народ от бескормицы ушёл, а теперь еда сама прямо к яранге приходит. Когда жирный кусок в животе, самый сильный мороз не страшен. Этим летом моржи на лежбище не помещаются, многие спят на волнах. Стада диких оленей по тундре ходят, и много их, больше, чем обычно. Бараны со скал глядят, как человек из яранги выходит. Лемминги под каждой кочкой сидят, в этом году будет большой набег песца. На озёрах в тундре воды не видно, столько там гусей и уток. А людей нет больше. Пройдёт ещё несколько зим, и звери совсем страх человека забудут. Земля посмеялась над людьми. Как высохнет юкола, надо будет на болота наведаться, птичьего мяса навялить. Вчера Роман из пращи уток бил, похлёбку варили. Мысли шамана вернулись к способностям пришельца.
«Какой глаз у него, однако. Сколько смотрю, ни разу не промахнулся, ни из пращи, ни из лука. Стрелу пускает, не целясь, камень из пращи в цель кладёт, будто рукой вкладывает. Вот лук у него дрянной, будто однорукий мальчишка делал, палка палкой. И стрелы такие же. Не умеют с живым деревом говорить, наверно, берут, какое выросло, как мы плавник на берегу собираем. А тетива хорошая. Как так быть может? Странные люди в его мире».
Старик вернулся к палатке, высыпал в котёл собранную накануне голубику, смешал с резаной пряной травой пыг-баюк, и залил горячим утиным жиром из другого котелка. Размешал, переложил в кожаный мешок, завязал и опустил мешок в реку, чтобы жир застыл. Осень, однако. Солнце уже не всё время по небу ходит, стало за горы прятаться. Тундра рыжая совсем. Ещё луна, и снова тундру снегом покроет, а там и море льдом оденется. Моржи уйдут, останется только охотиться на нерпу и сказки рассказывать. Очередной порыв ветра раскачал связки юколы, закачались нанизанные на жильные нити сушёные грибы. Шаман покосился на них, и пожал плечами. «Как можно такое есть? Их олени едят, так они и ягель едят, может, Роман и ягель с оленями есть станет? Он много всякой травы ест. Говорит, его народ больше ест травы, чем мяса. И болеют, если травы мало. Как это может быть? Трудно поверить в такое. Но отвар из трав, кореньев и мяса ученик варит вкусный. Душистого мяса не ест, запаха не выносит. Кровь пьёт только сырую, глаза не ест, а когда я ем — отворачивается. Ничего, у меня в стойбище моржовый ласт закопан, скоро дозреет, попробует — поймёт, что такое вкусная еда. С квашеным ластом запросто можно съесть свои губы!» А пока ягоды собирать будем, и травки. Жалко будет, если последний ученик при таких запасах помрёт к весне от того, что ему травы не хватило.
***
«Чего-то я в здешней географии не понимаю»
Роман стоял над большой, насколько глаз хватает, котловиной, заросшей самым настоящим лесом. Может, и не полностью, большая часть этой циклопической выемки в скалах затянута туманом, сквозь который ничего не видно. Так вот куда его дед двое суток вёл «учиться говорить с деревом». Теперь не надо ломать голову, откуда жерди взялись для чумов, если весь плавник на берегу — немалых размеров брёвна.
— Скажи, Каменный Медведь, почему твой народ не здесь жить? Деревья большие, теплее быть тут, чем на берегу?
Шаман поморщился — понимать человеческую речь Роман научился, а говорил плохо. Путал слова.
— В этом месте мир предков касается мира людей, здесь живому долго нельзя, может уснуть здесь, а проснуться в краю обильной охоты.
Рома отвесил челюсть от удивления — старик шутит! Первый раз за два месяца! Хотя на счёт склеить во сне ласты, может быть и не шутка.
— Ну, чего встал? — делано рассердился шаман — дел много, а ты стоишь, как снежный баран, в яму смотришь! Спускайся, давай!
— Вот смотри, здесь наш род себе у предков луки просит. И древки копейные тоже. Тебе легко, подростки уплыли в другие земли, а дерево, с которым говорили, осталось. Будем тебе лук делать, как охотнику положено, из твоего, однако, баба стрелять постеснялась бы!
Роман кивает, не рассказывать же деду про огнестрел и то, что лук он раньше только в кино видел. Пусть ругает, главное — учит.
