Федор Соколовский - Рыцарь Шестопер
Из задумчивости его вывели восклицания красных, распаренных оруженосцев:
— Грин, что с тобой сегодня?!
— То ты больше пяти минут в парной не высиживал, сбегал, а сегодня чуть ли не полчаса уже здесь торчишь да в одну точку пялишься!
— И ладно бы сидел переживал, а то с какой-то странной улыбочкой…
— Ага! Как блаженный!
Они не могли знать, что Райкалин любил часами сидеть что в русской парной, что в финской сауне. А здесь-то и жара толкового не было. Но хвастаться своей выносливостью он не стал и пробормотал в ответ:
— А куда спешить-то? Ужин только часа через полтора подадут, как я слышал.
— Ну да! Только вот наше общее время уже через пятнадцать минут истекает. А сюда, в парную, вон через ту дверь с женской половины сейчас дамы придут. Нас хозяин заранее предупредил.
— Хм! Дамы, говоришь? — ухмыльнулся Шестопер. — Так пусть уже заходят, они нам не помешают.
Вроде ничего смешного не сказал, а ребята согнулись в истерическом хохоте. Минут пять ржали без остановки, не забывая в то же время перейти в мойную, намылиться и начать смывать пену теплой водой.
— Чем это я вас рассмешил? — наконец не выдержал Василий.
— Да вспомнили, как ты в Осмолке сразу с тремя девицами парился в баньке. И как потом отец этих девок за тобой с колом гонялся!.. Ха-ха-ха! — пояснил улыбающийся до ушей Ольгерд.
Пришлось и Василию гукнуть пару раз, имитируя смех, и многозначительно скривиться. Мол, разве такое забудешь! А мысленно поставил галочку в соответствующем пункте личной анкеты. Хоть и прослыл трусом, а с девицами постоять в партере любил.
В мойной было сравнительно светло от двух керосиновых ламп, и он постарался тщательно осмотреть свое тело. С главным умыслом: определить его истинный возраст. Ибо перед разговором с незнакомкой следовало убедиться, что этому телу не шестнадцать или семнадцать лет.
Во-первых, он убедился, что тело именно его, принадлежавшее Василию Райкалину. Но не в двадцать первом веке принадлежавшее, а еще в двадцатом. То есть оно соответствовало почти двадцати годам или даже ровно двадцати. Потому что шрам на ноге, полученный в девятнадцать с половиной лет, имелся в наличии, а вот другой, украсивший левую руку чуть выше локтя в двадцать лет и два месяца, отсутствовал. Не было также ни одного шрама из полученных позже этого возраста.
Во-вторых, он критически осмотрел мышечный каркас, который неожиданно оказался более соответствующим возрасту в двадцать пять, а то и в двадцать шесть земных лет. То есть как раз на пике своего лучшего физического совершенства. Вопрос возник вполне логичный: с чего такое расхождение? Хотя вообще вторая жизнь, возрождение в ином теле и совершенно иной мир вокруг уже отрицали любую логику и ниспровергали здравый смысл.
В-третьих, насторожили взгляды, которые на него с недоумением бросали оруженосцы. Нет-нет, ничего такого, чем хвасталась толерантная Европа двадцать первого века! Парни поглядывали на плечи и бицепсы.
Одеваясь, Райкалин не выдержал и недовольно фыркнул, обращаясь к Ольгерду:
— Чего глядишь на меня, как на барышню?
Блондин нисколечко не смутился, отвечая вполне искренне, с юношеским простодушием:
— Да ты какой-то квадратный стал. Такое впечатление, что у тебя мышцы опухли и вздулись.
— А-а-а… — Василий постарался расслабиться, уменьшиться в объеме, попутно придумывая подходящую отговорку: — Так ведь и в самом деле жутко болят. Вчера меня и в сетях колотили, и ногами пинали. До сих пор дотронуться больно.
— Почему тогда ни одного синяка не видно? — продемонстрировал наблюдательность и чернявый оруженосец.
— Потому что кожу не рвало при ударах, не деформировало резко в стороны. Видимо, все удары пришлись вглубь, вот мускулам больше всего и досталось.
Парни попытались осмыслить услышанное, но в конце концов недоуменно переглянулись и продолжили одеваться. А рыцарь обеспокоился: «Не может такого быть, чтобы мои тамошние шрамы идеально совпадали со здешними. Так что лучше всего в ближайшее время выбирать бани с плохим освещением. А то эти проныры меня еще и в этом разоблачат. И так чувствую себя Штирлицем в ставке фюрера. Одно неверное слово — и „Попались, товарищ Исаев!..“. Вроде и общество терпимое, с максимально допустимой личной свободой; да и костров инквизиции нет, а все равно терять над собой контроль нельзя. И так пришлось резко менять привычное всем окружающим поведение. Один скандал с Найтом чего стоит… Тот же Айзек Молнар на меня слишком заинтересованно поглядывал. А тут еще эта девица!.. Мм…»
В комнату вошел граф Левадский со своим ровесником, в сопровождении четырех воинов. Но, рассмотрев, что рыцарь уже полностью одет, граф деликатно позвал его в коридор.
— Буквально на два слова… — Убедившись, что они одни, он негромко произнес: — Мне доложили, что вы общались с опекаемой мною особой.
— А-а, это которая в шляпке? — Василий постарался говорить нейтральным тоном. — Да, она мне обещала помочь написать письмо моей возлюбленной… — И закончил восторженно: — Я по ней так скучаю!
— Хм! — замялся собеседник. — Запретить я вам не могу, но со всей искренностью и участием хотел бы посоветовать: не общайтесь с этой дамой.
— Почему? — наивно хлопнул глазами рыцарь.
— Потому что она… ведьма! Причем очень и очень опасная. Один неосторожный взгляд ей в лицо грозит человеку неисчислимыми бедами. А уж если она сама посмотрит на кого-нибудь, то чаще всего этот человек вскоре трагически погибает.
— Да разве такое бывает?
— О-о! Еще как бывает… Но хуже всего, если она даже нечаянно прикоснется к мужчине. Тот в течение суток умирает в страшных мучениях.
— Страх-то какой!
— Вот и я о том же…
— Куда же вы ее тогда везете? — догадался спросить Василий. — На чью беду или на чью смерть?
— Хотим оставить ее при дворе короля Ярослава. Он сам об этом попросил князя Алексия Берлюту, да и мы заранее озаботились, узнав о визите монгольских послов.
— Ага, получается, они потому и напали на вас, что прознали о ведьме?
— Получается, что прознали…
— Надо же! — хмыкнул Шестопер и с завидной беспечностью добавил: — Ну так этим монголам и надо! И спасибо, что меня предупредили! Никаких лишних разговоров не буду с этой старухой вести. Пусть только напишет мне письмо под диктовку, и сразу с ней распрощаюсь.
— Надеюсь на ваше благоразумие, уважаемый Грин! — с чувством завершил разговор граф и ушел в раздевалку.
Тут же и оруженосцы вышли, только покосившись на господина, но не задав ни единого вопроса о сути таинственной беседы.
