Ник Перумов - Гибель Богов - 2. Книга вторая. Удерживая небо
Третья ночь, согласно книге, должна была стать решающей. Именно на третью ночь демонам надлежало явиться за лёгкой добычей.
Памятуя предостережения, Матфей ел муравьёв осторожно. Да и терпеть их укусы лишний раз не очень хотелось, лучше уж перемочься. Живот пуст, а вот смотри-ка, есть, в общем, и не хочется.
Пала тьма, мёртвые деревья встали на стражу, а Матфей, накрывшись, как обычно, плащом, улёгся и закрыл глаза. Пусть приходят, стучало в висках. Я не боюсь. Я знаю, что случится и я не боюсь.
Всё, вот она, ночь. Третья ночь, ночь демонов, ночь, когда Матфею придётся взглянуть в их нечеловеческие буркала.
…Разве может обычный человек, мирный монах, пусть в прошлом и отчаянный уличный мальчишка, вот так просто взять и заснуть перед пришествием готовых пожрать его душу чудовищ? Нет, конечно же, будет ответ, не может. Ни за что не сможет, а иначе это подлое враньё.
Однако же Матфей смог, сам не зная как. Он заснул, на жёстких корнях, среди белого пепла, среди странных дымков, поднимающихся над смертельно обожжённой землёй — заснул, и куда спокойнее, чем он засыпал в собственной келье, смутно мечтая лишь о визите «ночной летуньи».
…А потом внезапно, толчком, проснулся. Проснулся — и вцепился в рукояти ножей, что на всякий случай положил у себя по бокам. Конечно, простой клинок — не защита против демона, но важно, как ты себя ощущаешь, а не на что способно твоё оружие.
…Воет где-то невдалеке, воет надрывно и плачуще. Вой перекатывается с холма на холм, разливается по оврагам и распадкам, ползёт по увалам и склонам. Алчный, предвкушающий пиршество вой.
Не шевелись, прошептал себе Матфей. Пусть подойдёт поближе. Лежи и слушай.
…Как и писала книга «Сил Додревних», демон приближался неспешно, завывая, всхрапывая и скрежеща зубами. Явственно слышался хруст разгрызаемых костей.
По вискам и лбу Матфея обильно заструился пот, волосы встали дыбом. Слабая плоть затряслась в первобытном ужасе.
Что он делает тут, он, одинокий и слабый человечишка, безоружный, ничего толком не умеющий, в гордыне своей дерзнувший бросить вызов непобедимой силе?!
Что он может противопоставить надвигающейся нечеловеческой сущности, не просто хищному зверю или там «ведьме»?
Широко раскрытыми глазами Матфей уставился в звёздное небо. Руки и ноги отнялись, ужас затопил сознание; бежать! Кричать! Нет, поздно!..
Погиб, пропал, совсем пропал!
Задохнулся, горло сжало судорогой, глаза выкатились из орбит. Тело выгнулось, пальцы отчаянно скребли белый пепел, но зацепиться не за что, земля под слоем золы суха и мертва. Бежать, бежать, а-а-а!..
Те самые страх и ужас, доселе избегавшие Матфея, явили всю свою силу. Скрутили и заломали, раскрошив волю в незримую пыль. Беги, беги, несчастный, спасайся, быть может, ещё успеешь…
Нет, уже не успеет. Хрустят незримые кости, всё ближе и ближе невидимый демон. Нет, не просто демон, не просто хищный зверь с пастью и когтями, пусть даже и разумный: нет, приближается нечто не от мира сего, и пищей ему станет жалкая плоть несчастного глупца, по скудоумию и тщеславию забредшего к нему в логово.
Матфея корчило и скручивало в дугу. Кажется, он выл в голос, не хуже приближающегося чудовища, кажется, пытался вскочить на ноги, однако они отказались служить. Холодный пот, стекавший по вискам и лбу, обратился словно бы настоящим потоком.
Беги, ничтожный! Спасай не тело, но душу!
…Однако бежать Матфей уже не мог. Только раскрывал бессмысленно рот, словно выброшенная на берег рыба, и ничего больше. Жизнь, всё прожитое и впрямь «смывались», таяли, и не оставалось ничего, кроме лишь всепобеждающего ужаса.
Жуткое завывание донеслось и с другой стороны, наверное, ещё один демон почуял добычу; но Матфею стало уже всё равно. На краткий миг беглый клирик взглянул на приближающегося врага: наверное, ждал узреть красную распахнутую пасть, клыки и капающую с них слюну, чешуйчатую броню — что ещё положено иметь страховидлу? А вместо этого…
Страшное всегда страшно именно неведомым. Тёмный закоулок, пятно мрака на узкой подвальной лестнице, странный скрип старых ступеней, нечаянно хлопнувшая безо всякого ветра дверь — и у кого-то начинают потеть ладони, а живот скручивается в тугой узел.
Среди мёртвых стволов медленно двигался сгусток тьмы, перевитый слабо светящимися вервиями, толщиной в руку взрослого человека. Конечности эти судорожно тыкались в разные стороны, дрожали, словно от нетерпения. Жуткие звуки неслись словно и не от явившегося демона, не то справа, не то слева, а, может, и позади от него. Тьма шевелилась и текла вслед за ним, поглощая пни с корневищами, глотая кочки и затопляя овражки. Человек бессилен и беспомощен во тьме, оттуда, наверное, наш вечный и неизбывный страх пред нею; обитатели мрака обретают над нами несправедливую, неправедную власть, пользуясь нашей слабостью и избегая «честного боя».
Часто говорят «страх придал ему силы», или наоборот, «страх лишил его последних сил». Матфей же просто ощущал, что из него стремительно уходит сама жизнь, пресекается дыхание и сердце уже почти не бьётся; всё, что ему оставалось — ждать, судорожно глотая воздух, кое-как проталкивая его сквозь сжавшееся горло.
Хрусть, хрусть, хрусть — и громкое чавканье. Создание — язык не повернётся назвать его «демоном» — плыло, раздвигая мрак, не испытывая ни сомнений, ни колебаний.
Книга не лгала в главном: страх и в самом деле смыл всю прежнюю жизнь Матфея, все месяцы и годы, проведённые в обители, всё, что казалось когда-то важным и нужным. Он забыл о монахах, об отце настоятеле, об узкой келье, даже об отце Мерафе, хотя старик был совсем не злым и к пареньку всегда относился по-доброму. Ничего не осталось и от детских лет, пока ещё жил с родителями, сёстрами и братиками.
Только мамино лицо так никуда и не ушло. Наверное, последнее, что ещё оставалось у Матфея…
Пустота. Великая пустота заполняла его, всеобщее начало и источник. Что в ней? — Первичное яйцо, как утверждали иные старые книги, ныне Матфеем полностью и напрочь забытые? Или, напротив, «первообразы» всех вещей, их исходные идеи, волею неведомых богов — может, и тех, кого именуют Праведными силами — обретшие воплощение?
Исходные идеи. Изначальная душа, оплодотворившая косную плоть. Душа человеческая, величайшая загадка и тайна, что никогда не будет разрешена — именно за нею ведь шло свитое из света и тьмы создание. Именно его пыталось пожрать.
Матфей с сипением втянул воздух, обжигая его внезапной сухостью рот и горло.
— Ты… — Звуки рождались так, словно он сам заживо сдирал с себя кожу. Под языком собиралась солёная кровь. — Ты в моей власти! Ибо я вижу тебя и не страшусь тебя, и ты не причинишь мне вреда!
