Олег Верещагин - Возрождение
Остальной одежды немного, даром что в руках казалась большая охапка. И вся – по размеру. Непривычно широкие синие трусы, тонкие носки, черный простенький спортивный костюм и кеды, черно-белые, Славка надел еще в том помещении, где их выдали («Это каптерка, – пояснил Игорь. – Короче, склад»). Еще одни трусы, еще пара тонких и две пары высоких носков – грубых, колючих, но, наверное, теплых. Две серые водолазки, серо-зеленый свитер. Белье – бежевое, теплое, с плотными манжетами-резинками на запястьях и щиколотках; на штанах – идиотская прорезь спереди. Куртка и штаны – табачного цвета, с накладными карманами. Теплые, хотя и тонкие, трехпалые перчатки на приятном шелковистом меху (как будто гладишь зверька). Шапки не было совсем, но у тяжелой белой куртки-парки оказался капюшон-труба с меховой оторочкой. Ватные стеганые штаны, тоже белые. И большой рюкзак с белым клапаном-покрытием. Еще – два полотенца, белых, жестких, большое и маленькое, коробка с зубной щеткой, расческой (ха-ха!) и ярким тюбиком пасты с нарисованным Чебурашкой. И два куска мыла – одно простое, с резковатым неприятным запахом, а другое – зеленоватое, в прозрачной упаковке, пахнущее очень приятно. Три толстые тетради, странная ручка и большой баллончик с… чернилами, кажется. Пластмассовая оранжевая линейка, несколько разного цвета карандашей.
Вот и все.
– Учебники завтра возьмешь в библиотеке, там знают, какие надо, – сказал Игорь, следя, как Славка раскладывает последние вещи.
– А тут библиотека есть?! – обрадовался Славка. Ему почему-то казалось, что тут разрешают читать только учебники. Зачем солдату читать разные бесполезные книжки?
– Есть, конечно, – кивнул Игорь. – Только читать что-то не по урокам почти нет времени. А так есть, как не быть. И кино показывают.
– Кино?! Врешь!
– Почему вру, – Игорь не обиделся, – показывают. Разное. Сам увидишь. И, кстати, оружие тоже завтра получишь.
– Оружие?! – опять изумился Славка.
Игорь ответил ему таким же изумленным, но по другой причине, взглядом:
– Ну да… Автомат тебе, наверное, дадут новый. Автомат Толича у меня. – Игорь отвел взгляд, потом пояснил: – До тебя тут Толич спал. Толик Зернов в смысле. Мы дружили, хотя он старше был. Но его три дня назад убили на форпосту. Мы думали, что Северин как вернется – кого-нибудь из поселковых приведет или даже открытый конкурс объявит. А тут ты. Наверное, ты ему чем-то понравился.
Славка внутренне сжался от вернувшихся страха и омерзения. И осторожно спросил:
– В смысле… понравился?
Игорь пожал плечами:
– Да кто его знает? Он себе на уме, изо всех наших витязей самый молчун. Может, знак какой на тебе прочитал, – бритый мальчишка говорил серьезно, – может, ты сам не заметил, а что-то ему сказал…
– Да я ему только и сказал, что английский язык хорошо знаю… – слегка растерянно припомнил Славка.
– Ну, так что? Может, этим и понравился. Я, например, немецкий уже сколько тут учу, а почти ничего не выучивается… неспособный я к языкам, наверное… Вон физика, математика – то ли дело, даже интересно!.. А, да не бери ты в голову! У нас тут просто. Можешь в любой момент уйти, я ж серьезно говорил. Отведут в поселок, там поселковый Совет тебя выставит на семью, и возьмут. Сразу возьмут. Потому что когда много детей – это хорошо. Меньше трех детей ни у кого нет, и свои, и приемные…
– Нет… я тут останусь, наверное… – осторожно сказал Славка. – Я только не знаю… он… ну, Северин, говорил, что тут трудно…
– Ну, это он пошутил, – ответил Игорь. – Тут не трудно. Тут «вешалка».
– А? – не понял Славка.
Игорь хмыкнул:
– Тут очень трудно. Если повезет – через год-полтора станешь кадетом. А оттуда дорога в витязи. Ну, если не убьют. Убить в любой момент могут.
– Игорь… – Славка почесал нос и сам себе удивился – он не делал так уже… уже очень давно, это была привычка из прошлой жизни. – Ты только не смейся… я ничего не понимаю. Я даже куда попал, не очень понимаю… правда.
– Да завтра все объяснят, – пожал плечами Третьяков. – Не жмись, тебя так сразу впрягать никто не будет. Ты дня два просто тут потрешься, с тобой взрослые или, может, кадеты позанимаются, расскажут, что и как. А там уже – держись… Но я тебе точно говорю – мы хорошие парни, как в американских фильмах говорили. Помнишь?
– Я это почти не смотрел, – покачал головой Славка.
– Ну?! Слу-у-ушай… – Третьяков явно что-то вспомнил. – Ты же вроде скрипач?
– Нет! – настолько резко ответил Славка, что Игорь удивленно на него посмотрел. – Я… я разучился играть. Я не скрипач. Не скрипач! – выкрикнул он уже яростно.
– Чего орешь-то так? – удивился, но не обиделся Третьяков.
Славка яростно повторил:
– Я не скрипач!!!
– Да пожалуйста… Просто без музыки скучно. У нас только одна гитара. Вон, у Митьки Баруздина. И поет он хорошо.
– И петь я не умею, – отрезал Славка. Но тут же обмяк и спросил: – А что теперь делать?
– Да что хочешь. Сейчас личное время, еще пятнадцать минут целых осталось… Хочешь, вон как раз распорядок дня посмотри. – Игорь кивнул на торцовую стену под часами, где висели несколько больших листов с текстом и рисунками.
Славке почему-то стало опять жутковато – вставать, идти под неизбежными взглядами со всех концов спальника… Кровать и этот закуток уже стали казаться родными, почти домашними. Но он пересилил себя и поднялся, кивнув:
– Спасибо. Ну, что помог. И вообще…
– Ерунда. – Игорь тоже встал, потянулся и, перескочив через кровать Борьки, плюхнулся на свою и взялся за учебник…
В первую очередь на стене бросались в глаза цветные фотографии – справа вверху, размещенные тесно, как в строю. Их было семь штук. Справа от них развевался нарисованный черно-желто-белый флаг, слева – всадник поражал копьем какого-то монстра. На снимках – семеро мальчишек лет по 9–13, все, кроме одного, – очень серьезные, парочка даже хмурых. Над фотографиями шла надпись: «ВЫ НИКОГДА НЕ ПОКИНЕТЕ НАС. МЫ НИКОГДА ВАС НЕ ЗАБУДЕМ» – и, чуть сбоку, колонка строк красным:
Зимы становятся все длиннее,
Нет им подобных на белом свете.
Взрослые медленно цепенеют,
Значит, к оружию встанут дети.
Кто ожидает конца устало,
Кто забивается глубже в норы.
Крысы бегут из своих подвалов,
Только и крыс не отпустит город.
Боже, храни нас от наших судеб!
Этой зиме ни конца, ни края.
Каждую ночь замерзают люди,
Просто ложатся и умирают.
Перед глазами – тела распятых,
Стон мертвецов раздирает уши.
Дети приносят такую клятву,
Чтобы никто не посмел нарушить.
Дети идут. Я несу их знамя.
Я раздаю им тепло до крохи.
Пусть из искры́ разгорится пламя,
Предвосхищая конец эпохи…
Если безумия черен омут,
Если беда расставляет сети,
Если родители впали в кому,
Значит, на улицы выйдут дети.
А ниже снимков, сбоку от этих жутких и странным образом тянущих к себе стихов, было еще оставлено много пустого места…
