Максим Далин - Поиски путей (СИ)
— Ужасно…
— Да, да! Учитель Лон-Г стал выяснять, за что этот преступник был приговорён. И представьте: он пытался лишить чести женщину! Чужую жену! Говорил бедняжке всякие мерзости, даже дотрагивался руками, — и передёргивается от отвращения. — Хорошо ещё, что у женщины был стилет, да и прохожие увидали, помогли ей… Скрутили злодея, а не убили на месте — добродетельные люди.
— Редкое преступление…
— Именно. Он не был приговорён к смерти только потому, что оказался чужаком в наших местах…
— Как я, верно, Да-Э? Не смущайся.
— Оэ… Вассал Ник, Учитель высказал предположение, что неправильное строение тела нарушило движение внутренних сил и нормальный ход мыслей — и несчастный сделался злодеем исключительно из-за своего врождённого уродства. Учитель считал, что бедный урод был одержим идеей собственной неполноты в такой степени, что рвался восполнить себя любой ценой — а сражаться на поединке честным образом, конечно, не мог…
— И ты придумала половинки… что ж, у тебя научный склад ума.
Да-Э в страшном смущении крутит в воздухе пальцами и играет веером.
— Учитель Лон-Г высказал предположение, что такое уродство может быть присуще людям, живущим в какой-нибудь определённой местности… В воде что-то не то, знаете ли… А я лишь подумала — вот смешно, если бы они приспособились так жить! И ужасно… Право, Вассал Ник, если бы я знала, что эта глупая шуточка дойдёт до вас и оскорбит…
— Милая, милая Да-Э…
— О, Небеса! Вассал Ник, простите меня!
— Не стоит извиняться, не надо. Ты наблюдательна, умна и умеешь делать выводы. Не думала о научной карьере? Я не шучу, у тебя могло бы получиться.
Да-Э потрясённо смотрит на меня. Её тёмные очи в длиннющих ресницах прекрасны, нежное личико — само совершенство. Неземное. Аэлита.
Увидев такую Аэлиту, один из моих соотечественников сделал фатальную глупость… Один? Ага, ага, противны нашим аборигены, как же! Вот интересно, сколько же шил, спиц и штопальных игл пытаются спрятать в мешок наши доблестные комконовцы — и этнографы заодно?
— Вы смеётесь надо мной, да, Вассал Ник?
— Ну что ты, Да-Э! Ты, в общем, очень и очень интересно рассуждаешь. Жаль, что в нашем мире это невозможно, правда? — говорю я, улыбаясь. — Лично я ещё могу себе представить, что какой-то несчастный мог бы родиться в дикой местности половинным мужчиной — но как бы родилась и выжила половинная женщина, подумай?
Да-Э улыбается в ответ, прикрывшись веером.
— Честно говоря, я тоже не слишком хорошо это себе представляю, Вассал Ник. Я не могу даже вообразить, как бы они жили — но ведь это просто… история? Шарада?
— Ты не боишься разговаривать со мной наедине? — говорю я и демонстративно хмурюсь. — Я же — с твоих слов — похож на безумца, который, Небо знает, на что способен…
Да-Э хихикает.
— Я упустила один важный момент, Вассал Ник — вашу легендарную добродетельность!
— Меня радует, что ты не считаешь меня окончательным уродом всерьёз.
Да-Э чинит политес.
— Ваша душа прекраснее тела, Вассал Ник, — говорит она, — это нарушает гармонию, да, но лучше её нарушить, чем быть, как тот несчастный, по-своему гармоничным.
Мы ещё некоторое время беседуем; я хочу познакомиться с Учителем Лон-Гом, чтобы побеседовать о странностях природы, и Да-Э обещает его представить. После я отправляюсь к себе.
Я окончательно себе уяснил: никаких любовных историй на Нги-Унг-Лян у меня не будет. Несмотря на сюрреальную прелесть местных девочек и захватывающие местные страсти. Никогда.
А в моих апартаментах мой паж Ри-Ё, стоя на коленях перед конторкой, пытается что-то написать. Вокруг него на полу полно смятых листков бумаги — черновиков, наверное.
— Вам принесли почту, Учитель, — говорит он грустно, протягивая мне письма. — От вашего управляющего, от Госпожи А-Нор…
— Спасибо, — говорю я. — А в чём причина тоски?
Ри-Ё смущается, принимается собирать скомканную бумагу. Говорит, не поднимая глаз:
— У меня ужасный почерк, да? Плебейский?
Я бы не сказал. Он отлично пишет под диктовку, заменяя мне заодно и секретаря. Почерк как почерк. Без каллиграфических изысков, правда — но всяко лучше, чем мои жалкие попытки подражать здешнему изощрённому стилю.
— Что вдруг? — спрашиваю. — Меня всегда устраивал твой почерк, да и тебя тоже.
Он смущается ещё заметнее, снова кладёт бумажные комки на пол, пытаясь сделать это аккуратно — и после минутных колебаний вытаскивает свёрнутое письмо из рукава.
Шёлковая бумага с золотым обрезом. Аристократическая небрежность руки. "Ри-Ё, я всё ещё жду, когда ты ответишь на вызов. Ты солгал мне и не умеешь играть в слова? Я написал то, что обещал — где же твои стихи?"
Ма-И, Брат Государыни. Всего-то навсего…
— Так, — говорю я. — Для письма ему — да, у тебя плебейский почерк.
Ри-Ё кивает, забирает у меня письмо, суёт в рукав, вздыхает и, пряча глаза, опять принимается возиться с мятой бумагой.
— Брось в жаровню, — говорю я. — Не огорчайся, малыш. Просто — это уж слишком… ты рискуешь.
Кивает, бросает. Бумага вспыхивает высоким пламенем.
— Не отвечать — невежливо, — говорит Ри-Ё еле слышно.
— Ответь. На словах. Что переоценил себя, мол, не можешь переписываться с аристократом на должном уровне. Я понимаю, звучит это грубо, но ты вляпаешься в историю, из которой я не смогу тебя вытащить, малыш.
— Вы правы, — Ри-Ё снимает листок с конторки, раздумывает, бросить ли и его на угли, решает не бросать, небрежно сворачивает и пихает в рукав. — Простите, Учитель, просто Уважаемый Господин Третий Л-Та кажется таким… одиноким… я знаю, что у него есть Официальный Партнёр, но…
— Достаточно, — говорю я как можно мягче. — Нам надо ответить на письма. Для этого твой почерк в самый раз.
Ри-Ё печально улыбается. Оэ, так я и поверил, что ты — благоразумная деточка… Думаю, не отослать ли его в деревню, в помощь управляющему, или в Э-Чир к семье — но решаю не отсылать. Во-первых, смертельно оскорбится. Во-вторых, здесь мне нужен.
Может, всё ещё устроится?
* * *
Покои Ар-Неля во Дворце — где он жил, если ему не хотелось надолго покидать своего Барса или Барс его не отпускал — были насквозь освещены солнцем, зато и холод в них стоял, как на улице. Ар-Нель обрадовался солнечному дню и отодвинул пергаментные ставни с окон — а Анну накинул на плечи полушубок. Северяне привыкли, а Анну никак не мог, мёрз — ну и наплевать на все эти здешние этикеты, придуманные, чтобы осложнять воинам жизнь!
Ар-Нель сидел на подоконнике, в потоке света и холодного ветра, и смотрел сверху вниз, надменно, насмешливо — как баска с дерева. Анну ощущал на себе этот взгляд и считал его дополнительной трудностью; во всяком случае, отступать, когда на тебя так смотрят — немыслимо. Тем более, что цепочки знаков постепенно складывались-таки в осмысленные слова. Жаль, что порой эти слова сходу и не выговоришь.
— Пче-ла жжжу-жжжит и жжа… — Анну поднял глаза от листка бумаги. — Послушай, как человек может это произнести? Зачем ты это написал? Ты смеёшься надо мной, как всегда. Я помню этот знак — но я-то не пчела, чтобы жужжать!
Ар-Нель улыбнулся, снисходительно.
— Анну, видишь ли, я хорошо знаю, как надлежит учиться чтению. Что же касается лично тебя — то тебе, мой дорогой, не худо бы потренироваться и в произношении. Впрочем, сегодня ты читаешь вполне неплохо. У тебя есть способности.
Вот как. Способности! Ну ладно. Слушай дальше. Анну поднёс листок к глазам.
— Рас-цве-ла а-ка-ци-я… Ар-Нель, мне вдруг пришло в голову… как глупо! Я разбираю вашу каллиграфию — но не нашу! Знаешь, мне хотелось бы читать на своём языке — это важно.
Ар-Нель кивнул.
— Я понимаю. Я удивляюсь, что ты прожил так долго, не осознавая, до какой степени это важно. Думаешь, я не могу тебе помочь?
— Конечно! Ты же почти не говоришь по-лянчински!
— О, да, я очень плохо знаю ваш язык… пока… но, представляя, что такое знак и написанное слово — я могу читать на нём, Анну. Возможно, чтение на вашем языке поможет мне лучше на нём говорить…
— Как же это возможно? — Анну уже давно привык к неожиданным выкладкам Ар-Неля, но всё равно удивлялся откровенным парадоксам. — Как можно читать, если не можешь говорить? Читать ведь гораздо сложнее…
Ар-Нель спустился с подоконника на пол, снял со столика для письма исчерканный лист бумаги и положил другой. Анну поднял лист с надписями, свернул и сунул за пазуху — тренироваться разбирать северную каллиграфию. Почерк Ар-Неля напоминал ему переплетение тонких чёрных веток на фоне белого зимнего неба — и это сравнение, отдающее северными стихами, смешило и трогало Анну.
Общаясь с ним, я начинаю думать, как язычник, отметил Анну — без всякого, впрочем, сожаления или неприязни. В конце концов, это неважно. У нас есть немного времени на игры, решил он. На любые игры. И я буду играть в то, что Творец сейчас позволил мне — потому что это мой единственный шанс играть с северянином, лучшим из всех. Смерть кого-нибудь из нас искупит все рискованные мысли. Кровь смывает всё — а уж такая кровь…
