Кристи Голден - Долги дьяволов
— Да уж, конечно! — ответил Майлз тоном, исполненным сарказма. — Ну, на случай, если вдруг передумаешь, помни, что предложение остается в силе.
— Нет, не передумаю. Но все равно… спасибо.
— Для Рейноров я готов на все. Ты же знаешь… — Майлз прокашлялся. — Ладно. Поехали к твоей маме.
Джим долго стоял у входа в дом, где прошло его детство. Дом остался точно таким же, каким он его помнил. Большая часть помещений находилась под землей, ради защиты от снега, песка и годовых колебаний температуры. Крыша представляла собой купол, затянутый полупрозрачной мембраной, которая на протяжении дня аккумулировала тепло, передавая его солнечным батареям, питающим ферму электричеством. По ночам мембрана раздвигалась. Джим тогда любил лежать в шезлонге на веранде и смотреть на звезды, гадая, что там.
Теперь, успев побывать там, на звездах, он бы многое отдал, чтобы вновь сделаться этим мальчиком, который днем много работал, ночами смотрел на звезды и засыпал крепким сном утомленной невинности.
Он сглотнул, прогоняя непрошеный комок в горле. Ему потребовалось нешуточное усилие, чтобы начать спускаться по пандусу. Джим привычно скинул башмаки на пороге, чтобы не наследить в доме. И в одних носках медленно пошел через гостиную, с ее старинной мебелью и размеренно тикающим хронометром, в кухню, бывшую сердцем дома.
Мать была здесь, как он и думал. Когда Джим вошел, она стояла к нему спиной. Он окинул взглядом всю кухню: деревянный стол и стулья, узкие, тщательно выскобленные кухонные столы. Мать деловито готовила себе ужин. Она больше не жарила мужу, с утра до вечера работающему в поле, и вечно голодному сыну-подростку здоровенных кусков мяса, купленных у соседа-скотовода, с картошкой и хлебом домашней выпечки. Немного овощей на салат — вот и все, что ей надо. Она готовила стоя, но держала под рукой трость и делала все очень медленно. Она медленно крошила ярко-желтые коренья фары и круглые фиолетовые плоды сура. На столе стояла коробка с надписью «Продукты от «Помощи фермерам».
Внезапно она напряглась и застыла. Джим только теперь обнаружил, как сильно она ссутулилась.
— Джим, — сказала она. Это был не вопрос.
— Привет, мам, — сказал Джим севшим голосом.
По-прежнему стоя к нему спиной, Кэрол Рейнор аккуратно положила нож, трясущейся рукой нащупала трость и наконец, обернулась, чтобы встретить своего единственного сына.
Джим знал, что мать больна. Знал, что жить ей осталось недолго. Но все равно это не подготовило его к тому, во что всего несколько лет и тяжелая болезнь способны превратить прежде крепкую и жизнерадостную женщину. Некогда черные как смоль волосы сделались абсолютно белыми и сильно поредели, как будто выпадали целыми прядями. Зеленые глаза запали и потускнели, еле заметные морщинки превратились в глубокие складки. Щеки ввалились. Джим осознал, что она сильно похудела. Но сейчас в ней сильнее всего бросалась в глаза неподдельная, искренняя радость.
Взгляд Джима затуманился от слез. Он наугад сделал еще три шага, подхватил ее, такую маленькую и хрупкую, и крепко обнял.
Двадцать минут спустя он сидел в гостиной, приготовив чай со льдом себе и матери. Оба стакана стояли нетронутыми. Кэрол Рейнор полулежала на диване, словно не в силах самостоятельно выдерживать свой небольшой вес. Она выглядела так, словно ее вот-вот ветром сдует. В руках и запястьях каждая косточка видна была насквозь.
— Он оставался с нами еще полтора дня, а потом скончался от увечий, — рассказывала она ему об отце. Джим узнал все это через Майлза сразу после смерти отца. Старенький робокомбайн вышел из строя и застрял посреди поля. Трэйс Рейнор пытался его починить, когда машина внезапно ожила и поехала прямо на него…
— Доктора пытались накачать его всякими обезболивающими, но он и слышать ничего не желал. «Залечите травмы, да и все, — говорит. — А там уж, сколько протяну, столько и протяну».
Джим поморщился и бережно взял костлявую руку. Это было все равно что держать хрупкую фарфоровую статуэтку.
— Так значит, он все это время страдал?
— Это был его выбор, Джим, — тихо ответила Кэрол. — Все мы понимали, что он не выживет. Он просто хотел… быть в своем уме последние несколько часов своей жизни.
Глаза защипало от слез, и Джим поспешно сморгнул их.
Она похлопала его по руке.
— Ты все равно ничего бы не смог сделать, даже если бы был здесь.
«Разве что проститься по-человечески», — с горечью подумал Джим, но вслух сказал:
— Будь у вас деньги, можно было бы что-нибудь сделать.
Она слегка улыбнулась. Ее изможденное лицо как будто озарилось изнутри.
— Отчего ты так думаешь? Неужели от этого хирурги стали бы более искусными? Они и так сделали все, что могли, с тем, что имели. У нас, на Шайло, нет всего этого высокотехнологичного оборудования, как на других планетах. Нет, Джим, даже если бы мы и взяли все присланные тобой деньги, мы бы все равно не успели доставить отца туда, где есть, нужные приборы, до того, как сделалось слишком поздно. Ничего не поделаешь, сынок: просто пришло его время. Деньгами тут ничего не изменишь.
— Ну, могли бы купить новый робокомбайн…
Она посмотрела на него с глубоким состраданием.
— Джим, я тебя очень люблю. Но, ты же понимаешь, мы же не могли брать деньги, добытые уголовщиной.
— И вовсе не уголовщиной!
Кэрол сжала его руку и улыбнулась еще шире.
— Ах, так? Мало того что ты преступник, ты еще и лжец?
Джим не выдержал и расхохотался. Мать рассмеялась вместе с ним.
— Ну, какая же ты упрямая! Вредно быть такой умной.
Они еще немного посмеялись, радуясь тому, что царившее в комнате напряжение, наконец, рассеялось, а потом смех Кэрол превратился в надсадный кашель. Она поспешно отвернулась и скомкала платок, но Джим все же успел увидеть кровь на белой ткани.
— Мам, — тихо сказал он, — Майлз говорит, что ты умираешь…
Кэрол вытерла губы и откинулась на спинку дивана. Приступ заметно вымотал ее.
— Майлз прав, — обреченно сказала она. — Именно поэтому я так рада тебя видеть.
— Что с тобой, мам? — он снова взял в ладони ее хрупкую руку.
— Рак какой-то. Доктора и сами точно не знают. Какая-то новая разновидность, а с диагностическим оборудованием у нас тут тоже плохо. Но нас таких несколько с одинаковыми симптомами.
— Возможно, есть какая-то общая причина?
Она слабо кивнула.
— Похоже на то. Говорят, это как-то связано с упаковкой, в которой поставлялись старые консервированные пайки. С тех пор, как вмешалась «Помощь фермерам», мы их больше не едим, но…
— Пайки? — Джим в ужасе уставился на нее. — Это еще во время Войны Гильдий?
Он ведь и в армию-то пошел с единственной целью: добыть денег, чтобы было, что посылать домой!
— Мам, вы что, не брали те деньги, которые я вам посылал на еду?
Она снова улыбнулась ему. На этот раз в улыбке чувствовалась ирония.
— Джимми, деньги были нужны на выплату долга. А в еде мы не нуждались. Едой нас обеспечивала Конфедерация.
— Ах, черт!
Джим вскочил с дивана и заметался по комнате, как тигр по клетке. Ему хотелось что-нибудь разбить, но каждая вещь вокруг сделалась теперь ему необыкновенно дорога, как воспоминание о детстве и юности. Каждую из этих вещей его покойный отец и умирающая мать брали в руки, протирали от пыли, дорожили ими… Джим стискивал кулаки от гнева, не находящего выхода.
— И почему все об этом молчали? О том, что Конфедерация экономит на людских жизнях?
Она ничего не ответила, но Джим и так знал ответ. Со времен Корхала-4 люди были напуганы. Теперь все предпочитали помалкивать.
— Знаешь, — сказала мать, нарушив неловкое молчание, — отец всегда верил, что в один прекрасный день ты вернешься. И, когда он лежал в больничной палате, искалеченный и умирающий, он понимал, что не доживет до этого дня, и все-таки верил, что он настанет.
Джим стоял к ней спиной, стиснув рукой каминную полку. Он был рад, что вернулся, но в то же время бушующие в душе чувства раздирали его на куски, и ему отчаянно хотелось, чтобы все это прекратилось.
— Майлз нам помог, и отец сделал голографическую запись, чтобы попрощаться как следует.
Джим удивился. Его семья не могла себе позволить голозапись. И снова помог Майлз… Его взгляд упал на маленькую урну, стоящую в нескольких сантиметрах от его руки, и Джим ощутил новый прилив боли, осознав, что там внутри. Или точнее — кто там…
Нет, надо с этим покончить. Пора убраться отсюда, обратно в уютный и привычный мир насилия, жизни на грани провала, грабежей, пьянок, женщин и забвения.
— Что ж, — сказал он, сам удивляясь, как ровно звучит его голос, — это было весьма любезно со стороны Майлза. Хотя не могу сказать, что меня это удивляет. И где же эта запись, которую оставил мне папа?
— Да там же, рядом с его прахом, — ответила мать, подтверждая то, что он и так знал. Джим заглянул на полку и действительно увидел портативный голопроектор и рядом — диск. Устройство было устаревшее, громоздкое и неуклюжее, но запись оно прокрутит.
