Александр Щёголев - Зона Посещения. Избиение младенцев
– Мама… – плакал он. – Мамуля моя…
Возвращать Крюка в прежнее счастливое состояние Горгона не стала, махнула на него рукой. Типа отдала под мою ответственность. Не уверен, что это было гуманно, плюс к тому я совершенно не понял, чем она руководствовалась, подарив страдающему парню его личность. То ли подарок мне делала, то ли собственные садистские наклонности удовлетворяла.
А Лопата, похоже, понял. Очень мне его ухмылка не нравилась, так бы и врезал. Бойфренд подержанный, Ромео из секонд-хенда.
Хотя в целом девушка Наташа была пряма, проста и прогнозируема. Не намного сложнее какого-нибудь мультивибратора. Жесткий социопат, выпорхнувший из богатой семьи, к чужим чувствам равнодушный по определению. С омерзительным характером, настолько омерзительным, что нужен генеральный мотив, нужна очень веская причина, чтобы выносить его. Горгона, блин. Из тех жлобских самок, которые всегда правы, для которых чужая точка зрения всегда отстой. «Есть два мнения, мое и неправильное», – острят про таких русские. Кстати, о чувстве юмора. Оно у жгучей медузы крайне специфическое – никогда не направлено на себя, а только на кого-то. Шутки про себя не принимает. «Ну, рискни», – был ответ на мое предложение рассказать анекдот про ее методы воздействия на людей, причем фраза брошена не в шутку. Рисковать я не стал.
Бедняжка, что тут скажешь…
Но это бы все ладно, сколько таких баб кругом, не знающих ни счастья, ни простого добра. Она привыкла подчинять всех вокруг себя – это ясно, это из семьи идет. Но поганая ситуация осложняется ее чудовищными талантами, страшнее которых и нафантазировать сложно. Что в итоге? Власть над людьми окончательно развратила девчонку. Плюс безнаказанность (папаша-то крупный гангстер!). Вот мозги и поехали – на лимузине в теплые края… Зону ей подавай. Острые ощущения, прикольные смерти. Дура.
На сем мой краткий психоанализ закончился. Я здорово рассердился на себя. Чем гружу свой мозг, неужели больше подумать не о чем? Какое мне дело до проблем маленькой ведьмы, как точно назвал это существо Эйнштейн! Встретились – разбежались. «Будем дружить». Ха-ха.
Крюк был вразумлен и поставлен на ноги, колонна вновь построена.
Паузу использовал Скарабей, чтобы сбросить все, что налипло на него за время пути, чтобы счистить всю эту комкастую дрянь, которую он собирал на себя, независимо от своих желаний. Мальчик-сорбент не умел пока управлять своей главной способностью. Очищался он потихоньку, под шумок, жутко стесняясь наших глаз, словно в уборную ходил. Его было очень жалко.
Вот так, с дурным настроением и навязчивыми мыслями, вошел я в Старый Хармонт. Вывалились мы на ратушную площадь…
И сразу заметили столб. Огромный столб, уходящий ввысь, – такой же, как тот, что стоял неподалеку от восточного КПП. Мельчайшая взвесь (пыль, мусор?), ограниченная призрачными эфемерными стенами, медленно поднималась к небу. Эту штуку мы с Эйнштейном тогда обошли от греха подальше, но здесь миновать ее было посложнее. Располагалась аномалия над Ройял-стрит, бывшей главной улицей города – вблизи от англиканской церкви, – и была куда более заметна, чем та, что в районе КПП. Кроме того, столб не был статичным, пугающе колыхался, а текучие бока его изменчиво плыли, занимая все новые участки улицы, то ли медленно расширяясь, то ли перемещаясь по площади.
Тропа, которой я обычно ходил в тренажере и к которой привык, пролегала как раз по Ройял-стрит. Эйнштейн, похоже, предполагал тот же маршрут. Поцокал языком и изрек:
– Меняем курс, господа.
Менять курс – это значит огибать площадь по периметру. Не наискосок же, по открытому пространству! По открытому, ребята, даже представить больно, и сталкерские суеверия тут ни при чем. Сколько историй, сколько поучительных уроков, написанных кровью! Есть правило, уж не знаю, которое оно по счету в эйнштейновском списке: «Сбоку лучше, чем между». А городские площади – это такое «между», что Боже храни королеву! Так что прав Эйнштейн, лучше мы бочком и вдоль стеночек…
Интересно, здесь он тоже ощущает себя, как на мишени? Или этот психоз у него только на перекрестках?
Ратушная площадь была чертовски красива, если забыть на секунду, что ты в Зоне. Так бы и закричал в небо, обращаясь к пришельцам: что ж вы натворили, уроды?! Нынче с такой любовью не строят, так по-домашнему, по-людски. Покрытая чистенькой брусчаткой, которая на удивление хорошо сохранилась, обрамленная низкорослым кустарником, с широким прудом в центре, с памятником какому-то из бесчисленных Георгов, с милыми двухэтажными домами по периметру, площадь как будто не из прошлого века явилась в наш мир, а из позапрошлого.
От центральной улицы лучами отходили несколько мелких. Вдоль ратуши высажены были клены и вязы, которые сейчас, в июне, были покрыты зеленой (!!!) листвой.
Глаза бы от всего этого радовались, если б не…
Кустарник (шиповник, если не ошибаюсь) безнадежно мутировал, превратившись в ржаво-красную массу, ощетинившуюся трехдюймовыми шипами.
Брошенные автомобили, как и везде, сгнили.
Георг, установленный перед ратушей, не вызывал ни малейшего уважения у вольных бродяг Зоны. Может, из-за того, что монаршая особа представала зрителю в охотничьем облачении, может, из-за подвешенной каким-то чудаком сетки с болтами прозвали мраморного короля «памятником неизвестному сталкеру» – так и закрепилось.
А вода в пруду была черной, как смола, воняла тухлятиной, вдобавок, если карта не врала, дрейфовали в нем аж два «стакана». Кошмарные ловушки, хорошо, что попадаются обычно в воде, а не на воздухе. Лучше сразу пулю проглотить, чем в такую вляпаться. Существуют «стаканы» с чудовищно агрессивной кислотой, с «ведьминым студнем», а также с каким-то дерьмом, до сих пор неопознанным. При любом из вариантов – хоронить нечего. Даже символически.
Так что идиллия на площади – это иллюзия.
На самом деле, если без шуток, важно вот что. Ратуша, расположенная точно напротив церкви и словно противопоставленная ей (там викторианский стиль, здесь псевдоклассика, там стрельчатые окна, здесь окна арочные плюс полуколонны на фасаде), и была тем убежищем, укрыться в котором рассчитывал Эйнштейн. Если не наврал, он много раз бывал внутри, в частности, сиживал в библиотеке. Уверял, что здание безопасно, аномалий мало, и все они наперечет. Говорил, что обошел оба этажа (здание было двухэтажным), искренне надеялся, что ротационный эффект сюда не добрался.
Почему это важно, про ратушу? Потому что эфирный столб, этот сверхъестественный смерч, явно захватывал площадь, на глазах расширяясь и как-то не собираясь тормозить. А спрессованная облачная масса над нашими головами, или что оно там в действительности, окончательно приняла форму купола, в фокусе которого был этот самый столб. Что-то страшное зрело, что-то готовилось.
Мы уже шли вдоль домов, медленно, с частыми остановками. Эйнштейн теперь был впереди. Не выпускал пробник из руки, прислушивался, принюхивался, пробовал воздух на вкус.
– В чем проблема? – спросил я его. – Вы же здесь бывали – библиотека, то, сё.
– Я всегда заходил со стороны пожарки, – снизошел он до ответа.
Пожарка – это пожарная часть, расположенная с тыльной стороны ратуши. А знаменитая ратушная башня, возвышавшаяся над площадью и видимая даже из-за Периметра, это ведь, собственно, каланча. На самом верху – колокол, огромные часы и смотровая площадка. Когда-то, на заре времен, был Хармонт маленьким городком, денег ни на что не хватало, вот и сэкономили, соединили две службы в одном здании. Передняя, лицевая часть ратуши, выходящая на площадь, стала городской администрацией, а задняя – пожарной частью с хозяйственным двором.
Еще важно вот что. Сбоку от ратуши имелась пристройка, соединенная с основным зданием галереей по второму этажу. Пристройка – двухэтажный особняк, построенный сэром Томасом Кенсингтоном (одним из основателей Хармонта, законодателем и масоном) и впоследствии выкупленный администрацией (родственники жить в захолустье не захотели). В особняке устроили крупнейший в городе детский клуб: арт-студия, кружки пения, танцев, фотоискусства и тому подобное. «Дом детского досуга» – таково официальное название. Знак того, что власти денно и нощно заботятся о будущих поколениях, и избиратели, посещая центр города, не должны были это забывать.
Главный вход в «Дом досуга» украшали остатки вазонов – сбоку от ступенек, ведущих к дверям. Когда-то здесь было много цветов. Сейчас через этот вход было не попасть, землю между вазонами оккупировал «разрядник» (одна из электрических аномалий).
Всю пристройку и особенно крыло, где располагалась арт-студия, покрывали рисунки детей, всевозможные граффити. В те годы это поощрялось, другие были времена. Самое яркое пятно на площади, не потерявшее живость за столько лет и видимое отовсюду. Не то чтобы эта сохранность и живость была феноменом – не сравнить, например, со знаменитыми нержавеющими грузовиками, – просто оформлен «Дом досуга» был с душой. С детской душой, которая до сих пор жила в рисунках… («Метафизика, – проворчал на это Эйнштейн. – Краски тогда были лучшего качества, вот и весь твой феномен…»)
