Евгений Красницкий - Отрок. Покоренная сила (Часть 5-6)
— Вот! — Мишка поднял вверх указательный палец. — А у меня в Воинской школе полсотни отроков нецелованных! А будет скоро больше сотни. И заметьте: почти никто с ратнинцами в близком родстве не состоит. Сотня женихов на подходе, из них человек десять, по возрасту, уже на будущий год женить можно.
— Ой, а ведь и верно!
Мать от такой завлекательной темы разговора даже слегка зарумянилась.
— Погоди, мама, еще не всё. Ты, случайно не видела, как мой первый десяток сегодня на подворье въезжал?
— Нет, а что?
— Анька с Машкой как раз на крыльцо вылезли, вроде бы, случайно. Так мои соколы ясные даже команду: «Слезай!» — не услышали. Так и сидели в седлах, рты разинув.
— Ну да? Правда?
Мать от мишкиных слов получала наслаждение уже почти на уровне эротического. Шансы на удачное замужество дочерей в столице росли, прямо-таки, по экспоненте.
— Вот об этом-то, мама, все село знать должно! Да с подробностями, да кто что сказал, да как кто посмотрел, да каким боком девы к ратникам сначала повернулись, а каким потом…
— Ну этому-то меня, сынок, учить не надо! Распишем в красках! А, Листвяна?
Листвяна, взбодренная тем, что ее, наконец-то, привлекли к разговору, отрапортовала:
— Девки на кухне уже сейчас мозоли на языках набили. Пошлю двоих-троих к колодцу за водой — завтра же все село судачить будет!
Мишка понял, что тема, что называется, пошла, и выбросил козырного туза:
— И добавьте, что, как только отстроимся на новом месте, так будем девок на посиделки в Воинскую школу приглашать, а то, мол, парням скучно. Готовься, мама, заказы на платья принимать, никто хуже Машки с Анькой выглядеть не захочет. Учи холопок шитью, на целую мастерскую работы хватит, а нам будет чем за сбрую кожевенникам заплатить — платье вещь недешевая!
— Кхе! Едрена матрена! Еще и обогатимся! Ну, Михайла!
— Главное — не это, деда! — Мишка поймал себя на том, что снова поучающее вздел указательный палец. — Главное то, что любому мужу, который этому архиважному делу помешать попробует, бабы адские муки еще при жизни устроят, а может, чего и похуже. Правильно, мама?
— Правильно, сынок!
Мать уже не скрываясь улыбалась во весь рот, на щеках ее играл румянец, и Мишка только сейчас понял: что именно зацепило край его сознания, когда она только вошла в горницу. Мать похорошела! Исчезла вдовья тоскливая самоуглубленность, ставшая очень заметной, после того, как Мишка «расколдовал» тетку Татьяну. Лицо словно разгладилось и посветлело, выровнялась осанка. Куда-то подевались темные тона в одежде. Нет, конечно же, бабий платок не сменила девичья головная повязка, вышитый рисунок на вороте и рукавах сорочки полностью соответствовал возрасту и семейному положению, но все это стало ярким, даже, щеголеватым. На шее — бусы, на пальцах перстни…
«Это что же, сэр Майкл, леди Анна снова загуляла? Неужто Вы Лавра не долечили? Да нет, для Лавра ни бусы, ни перстни, ни прочие побрякушки не надевались… Кто-то другой? Сэр, а не кажется ли вам, что демографическая ситуация в семье может приобрести весьма скандальный характер? Дед вам дядюшку, считай, уже смастерил, маман братика поднесет… Как-то тесно вокруг вас становится, не находите? Правда, с другой стороны, за мать только порадоваться нужно: совесть-то вас за „снятие отворота от жены“ до сих пор покусывала. Как поется в одной популярной в далеком будущем песенке: „Снегопад, снегопад, если женщина просит…“ Блин, меньше месяца дома не был, а тут уже такое…»
Мишкины размышления прервал бодрый голос деда, похоже, обрадовавшегося новому способу ведения боевых действий, как ребенок новой игрушке.
— Теперь бабоньки, о Даниле подумайте. Смутьяны его вместо убиенного Пимена себе десятником избрали, а я утвердил. Значит, хотят вместо меня сотником поставить! Надо всем напомнить, что такое один раз уже было, и от сотни из-за этого чуть рожки да ножки не остались. Особливо переговорите с теми бабами, в чьих семьях после той переправы проклятой мужиков недосчитались.
— Батюшка, грех это — на горе таком играть. — Попыталась возразить мать. У многих даже и могилки-то нет — так в реке и остались…
— А усобицу между своими устраивать не грех? — мгновенно взъярился дед. — А в данилины руки остатки сотни отдавать не грех? Сколько народу он в первом же бою положит? После той переправы, сотня в настоящем деле ни разу не была, народ распустился, десятки не полные, некоторых и вообще нет! Данила порядок наведет? Или бабам легче будет, если их мужья, да сыновья не в реке потонут, а порубленные лягут?
Дед говорил о больном и распалялся все больше и больше. Мать, словно не замечая этого, опять попробовала возражать.
— Все равно, батюшка, как-то нехорошо это…
— Исполнять! — дед в очередной раз поднял голос до командного рыка. — Война есть война! Если не мы их, то они нас, а потом, сдуру, и вообще всех! Делать, как сказано! Сплетня такая: Данилу хотят после меня сотником поставить, а он в первом же бою половину народу положит, а то и всех!
«Ни хрена себе, сэр, новое слово в строевом уставе тяжелой конницы — команда: „Сплетню запускай! Ать, два!“ Ай да граф Корней Погорынский! Силен!»
А дед между тем, подавив робкое сопротивление командира «бабьего контингента» увлеченно продолжал:
— Теперь опять чисто бабье дело. Анюта, у богатея нашего Кондрата жена сильно ревнивая?
— Да нет, вроде бы… Дарья — так, на язык бойкая, а чтобы ревновала… Да и не к кому.
— Ага… Кхе… А у братьев его?
— У Власа жена забитая совсем, — мать сочувственно вздохнула — слова поперек не скажет. А у Устина… Марфа — да! Марфа может! Помнишь: лет пять назад Устин с перевязанной головой ходил? Говорил, что верхом по лесу ехал, да за ветку зацепился и ухо порвал.
— Ну-ну, что-то такое было… — неуверенно припомнил дед.
— Только у ветки той, почему-то, зубки оказались. — Мать выдержала эффектную паузу и продолжила: — И зубки те — Марфины!
— Кхе! Так может она того… в любви погорячилась? Случается…
— А не все ли равно, батюшка? — На лице у матери появилось выражение, смысл которого Мишка затруднился определить. — Главное — огонь в бабе есть!
— Во! Молодец, Анюта, правильно все поняла! Значит, Кондрат и Устин. Болтать будете так: Кондрату и Устину приглянулась одна моя холопка. Одна и та же — обоим. Да так в сердце запала, что оба, в тайне друг от друга, приходили ко мне торговаться. Хотели эту холопку себе купить. Я не продал, вот они и озлобились. Только вот, которую из наших холопок… Какую выбрать, Анюта?
— Никакую, батюшка. Так еще интереснее. Бабы сами выберут, да еще и спорить будут: та или эта? А если заспорили, всё — сплетни не удержишь. Такое еще услышим, что сами удивимся! А уж Дарья с Марфой…
Мать даже мечтательно прикрыла глаза.
— Кхе! Как бы ратники и правда на войну не запросились… От такого — хоть на половцев, хоть на ляхов, лишь бы от дому подальше!
«Ну до чего ж люди на черный пиар падки! Кто сказал, что его при демократии изобрели? В какой это опере была ария о клевете? „Клевета сперва украдкой слух людской слегка ласкает…“ В „Паяцах“, кажется. Не важно! Хотели войны, господа заговорщики? Получите в лучшем виде и практически в профессиональном исполнении. Эх, выборы, нынче не в моде, я б вам показал политтехнологии!»
— Деда, ты не помнишь, случайно, кто на сходе громче всех орал, что у кожевенников промысел больно вонюч?
— Я говорил. А что?
— А еще кто?
— Да все орали. Ты это к чему?
— Сейчас объясню, деда. Только скажи: у кого подворье близко к тыну стоит — у Егора или у Фомы?
— У Фомы. Прямо, как у нас, к самому тыну примыкает. Да чего ты задумал-то?
— Ты говорил, что десятники Егор или Фома к смутьянам примкнуть могут. Мол, обижены на тебя: Егор за бороду отрубленную, Фома за морду битую. А если слушок пройдет, что Фома громче всех на вонь ругался, а Касьян с Тимофеем обиделись и решили: коли мастерские за тын выносить придется, то поставят их аккурат напротив подворья Фомы? От запаха-то никакой тын не закроет!
— Хе-хе, ну удумал! — развеселился дед. — Да Фома им только за мысли такие… Хе-хе-хе.
— Потом добавить можно будет, что Фома, как узнал, так грозился мастерскую вонючую поджечь.
— Поверят! Ей богу, поверят! Фома на руку скор. Анюта, как думаешь?
Мать ответила неожиданно серьезно и строго:
— Плохо думаю, батюшка. Все село между собой перессорим. Не дело это, худо обернуться может.
— А сейчас у нас что? Тишь, да благодать? Умиротворение в человеках и благорастворение на воздусях? — Дед тоже стал серьезен и строг. — Ты вот о чем подумай, Анна Павловна: чем сильнее мы смутьянов между собой перессорим, тем меньше твоим девкам народу из самострелов дырявить придется!
