Дем Михайлов - Эхо войны
— Все! Хватит. — Инга поспешно выставила перед собой ладонь. — Ты меня убедил. Пойду предупрежу Бориса, пусть поторопятся. А ты поглядывай по сторонам.
Перед тем как спуститься на землю по приваренной к борту грузовика лесенке, Инга бросила на меня быстрый взгляд.
— А… а как выглядит этот заглот?
— Мм… — помедлил я, вспоминая увиденных мною этих страшных тварей. — Как серый и волосатый ползучий носок с лапками. Шерсть растет пучками между бляшками костяной брони, хвост плоский, кожистый, стелется по земле. Глазки маленькие, почти слепые, но нос очень хороший, чует малейший запах. И еще здоровенная зубастая пасть. Сам он обычно маленький, но может заглотить кусок мяса втрое больше себя — его тело растягивается, как резина.
— Как носок?! Ползучий? — фыркнула девушка. — Ну ты сравнил! Как червь скорее.
— Не, — не согласился я. — На червя не похож. И на змею не похож. Говорю же — выглядит точь-в-точь как грязный носок. И пахнет так же. Да! Он крайне тупой, нападет, если на него наступить ну или когда чувствует запах старого пота, грязи, гангрены и прочей вкуснятины, что он так любит.
— Ну-ну, — неопределенно протянула Инга и невольно повела носом, принюхиваясь к обтянутому песчаным камуфляжем плечу. — Буду знать. Посматривай по сторонам.
Я проторчал на раскаленной от солнечных лучей крыше грузовика почти час, добросовестно неся стражу. За это время не случилось ничего, о чем стоило упомянуть. В некотором отдалении от гигантской воронки началось едва заметное шевеление — чудом уцелевшие после взрыва и пришедшие в себя людоеды с трудом выползали из-под искореженного металла и куч песка. Окровавленные, обожженные, лишившиеся различных частей тела — жалкое зрелище. Угрозы ноль. Гораздо сильнее меня беспокоило местное зверье, будто услышавшее мои пророческие слова и поспешившее на пиршество. Но пока я не беспокоился слишком сильно — около уткнувшегося брюхом в песок автобуса вовсю суетились матерящиеся люди Бессадулина, торопясь заменить рваные покрышки. Стоящий за их спинами Борис только что кнутом не махал, со злостью подгоняя обливающихся потом людей. Несмотря на все его усилия, дело едва-едва двигалось — автобус просел в песок капитально, несколько старых домкратов все время срывались, прокручивались вхолостую. Из салона выкатывали бочки с солярой — и ради облегчения веса, и чтобы достать сменные покрышки, по всем законам тупости и подлости оказавшиеся в самом низу, под грудой прочего груза.
Через час меня сменил один из бойцов Бориса, я с облегчением скатился по лесенке на землю и поспешил в сторону пологого бархана, на чьем склоне приметил кое-что интересное — не зря же маялся на кузове, таращась во все стороны.
Тюльпаны. Никак не меньше десятка больших красных тюльпанов, лениво покачивающихся от легкого ветерка. И скрытые под слоем песка мясистые сочные луковицы с легкой горчинкой, столь хорошо утоляющие жажду. Там я просидел остаток времени, счищая темную шелуху, флегматично пережевывая луковицы и равнодушно посматривая по сторонам. Любимый мой образ жизни — ничего не делать. За этим делом меня и застал Борис, решивший отвлечься от руководства починкой автобуса. Скривив лицо в устало-задумчивом выражении, он пару минут наблюдал за методичным уничтожением тюльпанных луковиц и наконец не выдержал:
— Слушай, ну на хрена ты это жрешь? Загнешься к чертям и что нам без проводника делать? Если голодный — есть тушенка, есть лепешки, есть овощи и сухофрукты. Или слишком гордый, чтобы просить? Другие от тушенки не отказывались.
— Это хорошая еда, — чуть подумав, ответил я, отправляя в рот следующую луковицу. — От нее не отравишься.
— Да что ты? — буркнул русский. — А про накопление в клубнях радиации ты что-нибудь слышал?
— Не-а, — пожал я плечами и со смиренным вздохом спросил: — Борис, тебе же на самом деле плевать, что я жру, правильно? И знаешь, что я не отравлюсь. Просто нервы шалят, да? Выговориться хочется?
— Шалят. Хочется, — признался Борис, зло передернув широкими плечами. — Только не выговориться, а выматериться и кому-нибудь что-нибудь сломать, да так, чтобы аж с хрустом и напополам! Бешусь от бессилия, от невозможности на что-либо повлиять! Понимаешь?
— Поясни, — попросил я и, чуть подумав, радушно протянул Борису последнюю луковицу: — На. Освежает.
— Не, — отмахнулся тот, снимая с пояса флягу. — Я лучше водички. Что тут пояснять? Вообще не знаю, почему тебе это рассказываю.
— Потому что я чужой и нелюдимый, — фыркнул я. — Потому что мне плевать на ваши проблемы. Потому что мне от вас ничего не надо.
— Хорошо сказано, — чуть помедлив, произнес Борис. — И прямо. Я тебе так скажу, Битум: долгие годы меня дрессировали действовать в экстремальной обстановке и сохранять контроль над ситуацией. Дрессировали хорошо. Однако нельзя контролировать тупость! Как можно просчитать, что один из этих долбанутых на всю голову людоедов решит взорвать целую кучу гребаной взрывчатки прямо у себя под ногами?! Как?! Ведь этот дебил, что замкнул клеммы детонатора… мля! Он ведь даже не соображал, что делает!
В ярости пнув песок, Борис развернулся и зашагал обратно к автобусу. Поглядев ему вслед, я пожал плечами и занялся последней тюльпанной луковицей.
— Нервничает шеф, — мрачно хохотнул подошедший следом Виктор, утирая залитое потом лицо рукавом. — Даже его проняло. А мы уж думали, что он из стали сделан, непрошибаем. Когда нас те кочевники на парусниках обложили со всех сторон, он и то спокойным оставался, а тут… Эй, да тебе, похоже, неинтересно…
— Ты прав, — меланхолично кивнул я, старательно работая челюстями. — Неинтересно.
— Ну и черт с тобой! — буркнул Виктор, глядя на меня сквозь непроницаемые взгляду стекла солнцезащитных очков, чуть помедлил и все же добавил: — За то, что поймал бутылку с коктейлем Молотова, — спасибо! За нами должок.
— Из вас мне никто и ничего не должен, — качнул я головой. — Я сам забыл захлопнуть крышку люка. Просто исправил ошибку. Когда мы отправляемся?
— Меньше чем через час, — коротко ответил Виктор и зашагал прочь.
Через час, значит, через час. Отряхнув ладони от налипшего песка, я сложил руки на груди и откинулся на склон бархана. Отдохну, пожалуй. Можно, конечно, помочь мужикам с ремонтом автобуса… но как-то не тянет, не тянет. Складывать руки на груди меня приучил Тимофеич — там к рукоятям ножей ближе.
Прогнозы Виктора не оправдались. Около завода мы проторчали больше трех часов. Сначала люди Татарина неумело пытались заменить покрышки, а затем, когда автобус уверенно встал на все четыре колеса, к ярости Бориса, он попросту отказался заводиться. В итоге, когда мы смогли продолжить путь, в нашем распоряжении осталось не больше часа до заката. По превратившейся в один песчаный нанос дороге удалось преодолеть около восьми километров, а затем подступили сумерки, и пришлось остановиться на ночлег.
Получив короткий приказ по рации, первым затормозил едущий впереди автобус, затем заглушил двигатель и грузовик. Ночлег. Первый день пути завершен.
Покинувшие машины усталые мужики разминали ноги, потягивали затекшие спины, а я забрался на вершину крутого бархана и оттуда осмотрелся по сторонам. Впервые в жизни буду ночевать так далеко от города, и впервые я оказался в абсолютно незнакомой мне местности. Нет, ориентиров я не потерял, но ощущение было достаточно неуютным. Кто его знает, что за опасности могут скрываться в этих местах…
Мне было бы куда спокойней, будь я здесь один или, на худой конец, с опытным охотником, но в компании не замолкающих ни на минуту людей Татарина… А ведь неплохие они мужики в целом, но не охотники они, не охотники. Не привыкли молчать, неуютно им в тишине. Все городские такие же — чуть затянется тишина, так сразу торопятся ее нарушить побыстрее. Поговорить не с кем — или петь начнут, или свистеть. Настукивать ритм ногой или ладонью, при этом жадно посматривая по сторонам: вдруг да найдется собеседник! А все из-за тишины — боятся ее непривычные люди.
— Что там, Битум?
— Вроде тихо, Ильяс, — не оборачиваясь, отозвался я, вглядываясь в бесконечные вершины барханов. — Тихо…
— Я уже и не рад, что ты меня на эту работенку сосватал, — довольно зло буркнул второй проводник, вставая рядом со мной. — Че творится… никак не ожидал, что тот придурок начнет по варану из винтаря мочить. Не успел остановить.
— Не меня, а ту девчонку благодари, — хмыкнул я, почесывая заросшую щетиной щеку. — Если бы не она, кто знает, чем бы дело обернулось.
— И не говори, — рассмеялся Косой Ильяс, сняв солнцезащитные очки и взявшись их протирать выуженной из кармана грязной тряпочкой. — Мля… вроде темнеет, а глаза режет немилосердно. Как ты без очков обходишься?
Коротко взглянув на прищуренные глаза Ильяса, я безразлично пожал плечами:
