Сьюзен Коллинз - Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница
Что… что он говорит? Слова звучат в ушах, но не имеют для меня никакого смысла. Я отчаянно ищу глазами Цинну, наши взгляды смыкаются, и я представляю себе, что вопрос произносят его губы: «Что тебя больше всего здесь поразило?» Поразило, поразило… надо назвать что-нибудь приятное. Что? «Будь честной, – приказываю я себе. – Говори правду».
– Тушеное филе барашка, – выдавливаю я.
Цезарь смеется, и я смутно слышу, что кое-кто в толпе тоже.
– С черносливом? – уточняет Цезарь. Я киваю. – О, я сам уплетаю его за обе щеки. – Он поворачивается боком к зрителям, прикладывает руку к животу и с тревогой спрашивает: – Не заметно? – В ответ раздаются ободряющие возгласы и аплодисменты. В этом весь Цезарь: всегда найдет способ тебя поддержать.
– Да, Китнисс, – говорит он доверительным тоном, – когда я увидел тебя на церемонии открытия, у меня буквально остановилось сердце. А что ты подумала, увидев свой костюм?
Цинна поднимает бровь: честно!
– Вы имеете в виду, после того как я перестала бояться, что сгорю заживо?
Взрыв хохота, неподдельного, со стороны зрителей.
– Да, именно, – подтверждает Цезарь.
Кому-кому, а Цинне стоило об этом сказать.
– Подумала, что Цинна замечательный, и это – самый потрясающий костюм из всех, какие я видела. Я просто поверить не могла, что он на мне. И не могу поверить, что сейчас на мне это платье. – Я расправляю юбку. – Вы только посмотрите!
Пока зрители ахают и стонут, Цинна едва заметно показывает пальцем: покружись!
Я делаю один оборот, вызывая еще более бурную реакцию публики.
– О, сделай так еще! – восклицает Цезарь.
Я поднимаю руки вверх и быстро вращаюсь снова и снова, чтобы юбка развевалась, и меня охватывали языки пламени. Народ безумствует. Остановившись, я хватаюсь за руку Цезаря.
– Не прекращай! – просит он.
– Придется. У меня все плывет перед глазами! – хихикаю я; наверное, первый раз в жизни я веду себя так легкомысленно, опьянев от страха и кружения.
Цезарь обнимает меня рукой:
– Не бойся, я тебя держу. Не позволю тебе последовать по стопам твоего ментора.
Толпа дружно гикает и улюлюкает, когда камеры выхватывают Хеймитча, прославившегося своим нырком головой вниз со сцены во время Жатвы. Хеймитч добродушно отмахивается от операторов и показывает на меня.
– Все в полном порядке. Со мной она в безопасности, – уверяет Цезарь зрителей. – А что насчет твоего балла за тренировки? Одиннадцать! Не намекнешь, как тебе удалось получить столько? Чем ты отличилась?
Я бросаю взгляд на балкон с распорядителями Игр и прикусываю губу.
– А-а… все, что я могу сказать… думаю, такое случилось впервые.
Все камеры наставлены на распорядителей, которые, давясь от смеха, кивают в знак согласия.
– Ты нас мучаешь! – говорит Цезарь так, будто ему и впрямь больно. – Подробности! Подробности!
Я поворачиваюсь к балкону.
– Мне ведь лучше не рассказывать об этом?
Мужчина, упавший в чашу с пуншем, кричит: «Нет!»
– Спасибо, – говорю я. – Мне жаль, но ничего не поделаешь. Мой рот на замке.
– В таком случае давай вернемся к Жатве, к тому моменту, когда назвали имя твоей сестры, – предлагает Цезарь; его голос стал тише и серьезнее, – и ты объявила себя добровольцем. Ты не могла бы рассказать нам о ней?
Нет. Ни за что. Только не вам. Но… может быть, Цинне. Мне кажется, я даже вижу сострадание на его лице.
– Ее зовут Прим, ей всего двенадцать. И я люблю ее больше всех на свете.
Над Круглой площадью повисла тишина.
– Что она сказала тебе после Жатвы? – спрашивает Цезарь.
Правду. Правду. Я проглатываю комок в горле.
– Она просила меня очень-очень постараться и победить.
Зрители, замерев, ловят каждое мое слово.
– И что ты ответила ей? – мягко направляет меня Цезарь.
Вместо нежности мною овладевает ледяная твердость. Мускулы напряжены, словно готовятся к схватке. Когда я открываю рот, мой голос звучит на октаву ниже:
– Я поклялась, что постараюсь.
– Не сомневаюсь, – говорит Цезарь, сжимая мне плечи. Звенит звонок. – Жаль, но наше время закончилось. Удачи тебе, Китнисс Эвердин, трибут из Дистрикта-12.
После того как я занимаю свое место, аплодисменты еще долго не смолкают. Я снова смотрю на Цинну, ожидая его одобрения. Он потихоньку показывает мне два больших пальца.
Первая половина интервью с Питом пролетает для меня как в тумане, ясно только, что Питу с ходу удалось завоевать зрительские симпатии: из толпы то и дело раздаются крики и смех. На правах сына пекаря он сравнивает трибутов с хлебом из их дистриктов, затем рассказывает забавную историю об опасностях, какие таят в себе капитолийские ванны. «Скажите, я все еще пахну розами?» – спрашивает он Цезаря, и они начинают на пару дурачиться и обнюхивать друг друга, заставляя зрителей покатываться со смеху. Я вполне прихожу в себя, только когда Цезарь задает Питу вопрос, есть ли у него девушка.
Пит колеблется, потом неубедительно качает головой.
– Не может быть, чтобы у такого красивого парня не было возлюбленной! Давай же, скажи, как ее зовут! – не отстает Цезарь.
Пит вздыхает.
– Ну, вообще-то, есть одна девушка… Я люблю ее, сколько себя помню. Только… я уверен, до Жатвы она даже не знала о моем существовании.
Из толпы доносятся возгласы понимания и сочувствия. Безответная любовь – ах, как трогательно!
– У нее есть другой парень? – спрашивает Цинна.
– Не знаю, но многие парни в нее влюблены.
– Значит, все, что тебе нужно, – это победа: победи в Играх и возвращайся домой. Тогда она уж точно тебя не отвергнет, – ободряет Цезарь.
– К сожалению, не получится. Победа… в моем случае не выход.
– Почему нет? – озадаченно спрашивает ведущий.
Пит краснеет как рак и, запинаясь, произносит:
– Потому что… потому что… мы приехали сюда вместе.
Часть II
Игры
9
Какое-то время камеры еще направлены на опущенные глаза Пита, пока его слова доходят до телевизионщиков. Затем я вижу на экране свое лицо, увеличенное в несколько раз, с приоткрытым от неожиданности и возмущения ртом. Это я! Он говорит обо мне! Я сжимаю губы и смотрю в пол, надеясь таким образом скрыть бурлящие во мне чувства.
– Да-а, вот уж не везет так не везет, – говорит Цезарь, и в его голосе звучит искреннее сострадание.
Толпа согласно шумит, несколько человек даже вскрикнули, точно от боли.
– Не везет, – соглашается Пит.
– О, мы все тебя прекрасно понимаем: трудно не потерять голову от такой прекрасной юной леди. Кстати, она знала о твоих чувствах?
Пит качает головой:
– До этого момента нет.
Я на мгновение поднимаю взгляд на экран – мои щеки так пылают, что никто и не подумает усомниться.
