Уильям Форстчен - Солдаты
Он остался один, уставившись на свечу, когда она, наконец, уселась обратно на стул и подняла свое вязание, которое упало на пол, когда она спала на ходу.
«Почему Эмил у Эндрю? Они что-то планируют? Не Эндрю. Никогда Эндрю. В начале, он очень легко мог сам стать боярином. Никто бы не возразил, я меньше всех», размышлял он. «Я был всего лишь крестьянином, он уже был офицером, словно дворянин, и он был освободителем. Вместо этого он поддерживал меня, обучал и сделал меня президентом. Но все происходило таким образом, что я всегда мог следовать тому, чего он желал. Бугарин же сказал так, что янки никогда не смог бы управлять долгое время и поэтому выбрал немого крестьянина, и использовал его в качестве щита». На мгновение в своих думах он остановился на этой мысли. «В этом была определенная мудрость, поскольку в конечном итоге я никогда не шел вразрез с тем, чего желал Эндрю; следовательно, при этом способе он действительно управлял без всего этого беспокойства».
— Не Эндрю, — прошептал он.
Она пошевелилась, готовая снова встать, и он быстро закрыл глаза. Она уселась обратно на стул.
«Бугарин? Логично. Возложить ответственность за это на Флавия. Я мертв. Флавия растерзает толпа, Бугарин становится президентом, а потом снова боярином. Так, нужно принять меры против Бугарина. Но, ведь, в конце концов, это мог быть Флавий. Однако если бы я умер, то он не прожил бы и часа в Суздале. Кто тогда?
Я потерял Конгресс. У Бугарина есть голоса тех, кто хочет положить этому конец. Римские конгрессмены в ужасе, потерянные после новостей о смерти Марка. Если я продолжу войну, как этого хочет Эндрю, то они заблокируют это решение, раскалывая Республику. Если я попытаюсь остановить ее, то, что сделает Эндрю?
Дюйм правее, сказал Эмил. Один дюйм и я бы не беспокоился обо всем этом. Я бы предстал перед Пермом и его блистательным сыном Кесусом, забыв обо всём. Но Таня бы осталась здесь, внуки со своим полусумасшедшим отцом Винсентом. Ага, здесь есть мысль. Винсент является сторонником военной конфронтации. Может ли он быть маской позади маски? Эндрю бы никогда этого не сделал, но Винсент был способен. Если бы Бугарин решился на переворот, то Эндрю воспрепятствовал бы ему, но мог бы также погибнуть. Тогда это был бы Винсент. Нет. Как же это назвал Эмил? Слово, в котором слишком много страха». Это беспокоило его, и он не мог заснуть.
* * *Тот факт, что он попросил о встрече, застал его врасплох. Идя в главный зал Капитолия, он остановился, смотря на право, по отношению к его собственным палатам. Строение было пустым за исключением одинокой военной охраны, размещенной под открытой ротондой. Его начали строить за год до начала войны с бантагами. Хотя Кин настаивал на том, что строительство должно продолжаться, не смотря на военные действия, купол был закончен менее чем на половину и теперь стоял покрытый холстом. Он повернулся налево и пошел в зал заседаний Палаты представителей. Много раз он слышал громкие звуки дебатов, доносящиеся из зала, они были ему неприятны, шумное смешение чужаков и низкородных крестьян. По крайней мере, пятнадцать членов Сената были, за исключением одного или двух, надлежащей крови, даже тех же римлян, несмотря на то, что они были проклятыми язычниками.
— Сенатор Бугарин. Благодарим вас за то, что вы пришли.
Стул позади стола повернулся и на него уставился тщедушный Флавий. Он был худощавым и жилистым, простой слуга в доме Марка, а теперь Спикер. Хотя он ненавидел такой типаж, Бугарин чувствовал, что Флавий был солдатом до мозга костей, тот, кому могли доверять ветераны, которые преобладали в Конгрессе, были ли они с Руси или из Рима. И так как язычники были в большинстве, конечно же, их человек будет управлять этой половиной Конгресса. Бугарин промолчал. Он просто приблизился к стулу, ожидая, что этот язычник встанет перед ним и проявит вежливость. Флавий, как будто ощущая игру, ждал, а затем медленно встал, поддерживая свою правую ногу, делая незначительный поклон головой в признании человека, который управлял другой половиной законодателей.
— Я перейду прямо к сути, — сказал Флавий по-русски, его акцент резанул по ушам Бугарина. — Мы оба знаем, что бедный солдат, убитый сегодня, не имеет никакого отношения к попытке убийства.
— Откуда вы это знаете? — вежливо спросил Бугарин.
Флавий протянул свои руки в жесте раздражения.
— Мы можем не соглашаться по многим важным вопросам, но нападению на президента. Никогда.
— То есть вы говорите, что он действовал один?
— Вы прекрасно знаете, что я говорю. Парень не виновен. Он должен был стоять в этих палатах, и получать медаль вместо того, чтобы быть повешенным толпой русских.
— Таким образом, вы утверждаете, что мы убили его?
— Черт тебя побери, — ругнулся Флавий на латыни, но Бугарин словно почувствовал, что тот сказал и ощерился.
— Республика гибнет; мы по-прежнему можем ее спасти, — продолжил Флавий, возвращая контроль над своим вспыльчивым характером.
— Республика? Она уже мертва, — рявкнул Бугарин. — Она умирала, когда ваши солдаты бежали у Капуа, неспособные даже вернуть себе свою же землю.
— У меня был брат в Одиннадцатом Корпусе, — холодно заявил Флавий. — Если он мертв, он умер, сражаясь, а не бегая. Я был солдатом большую часть моей жизни, и я знаю своих людей. Они настолько же хороши в битве, как и русские солдаты. Мне жаль, что я не могу задушить своими руками любого, кто бы ни начал эти слухи, про эту ложь о моих людях.
— Понятно, как бы вы реагировали в таком случае.
Флавий остановился на минуту, не уверенный в том, что говорить дальше.
— Это все, что вы хотели обсудить? — надменно спросил Бугарин.
— Нет, конечно нет.
— Тогда выкладывайте. Уже поздно, а у меня есть другие обязанности.
— Вы будете настаивать на выходе Руси из войны?
— Моя позиция хорошо известна.
— И что?
— Сейчас войну невозможно выиграть. Мы должны искать выход из нее.
— И это означает продажу Рима бантагам?
— А разве вы не рассматривали то же самое соглашение с Джураком?
Флавий замолчал на минуту.
— У вас есть шпионы, также как и у меня. Я знаю, что Марк, перед своей смертью, тайно встречался с послами, прежде чем они отправились в Сенат. И не забывайте, Флавий, что проблемы войны и мира лежат на Сенате. Великий полковник придумал такое разделение обязанностей между палатами, разве не так?
— Здесь больше не о чем говорить, — холодно ответил Флавий.
Бугарин улыбнулся.
— Это была слабая попытка, — рискнул сказать Бугарин, в то время как он начал поворачиваться, чтобы уйти.
— Что? — в выбранном тоне Флавия появился холод.
— Только то. Очень жаль, что вы промахнулись.
Когда Бугарин повернулся, в зале заседаний прошелестел звук вытаскиваемого кинжала. Бугарин развернулся, также выхватывая кинжал.
— Ну, давай, ты, низкородный ублюдок, — проревел Бугарин. — Кровь прольется здесь и покажет, насколько лживо это место.
Флавий стоял словно статуя, с опущенным кинжалом. Наконец, он расслабился, позволяя кинжалу скользнуть в ножны.
— Да, это правда, я не знаю своего отца. Мое рождение вне брака — это рождение, а не поведение.
Бугарин напрягся, готовый прыгнуть, но зная, что до того как он пересечет несколько футов, разделяющие их, старый ветеран вернет клинок обратно, и со всей силы воткнул кинжал в ножны. Выдавив улыбку, Бугарин отступил на несколько футов.
— Это будет улажено достаточно скоро. Я думаю, что вопрос теперь в том, кто кого предаст первым.
— Как я и предполагал, Сенатор, — сказал Флавий с улыбкой.
Глава 6
Эндрю сбавил скорость, когда они проезжали мимо станции. Ему пришлось осадить на минуту лошадь, чтобы позволить проехать длинной процессии карет скорой помощи. Санитарные поезда прибывали в течение ночи, более чем три тысячи солдат за последнюю неделю, и с каждым выгруженным пострадавшим выбалтывалась новая история о поражении у Капуа. Он знал, что в предрассветной тьме никто бы его не узнал. В прошлом, он бы остановился, чтобы пообщаться с ранеными, когда их бы выгружали из вагона, предлагая поддержку, но только не этим утром. Очень многое нужно было сделать этим утром до того, как взойдет солнце. Ганс, ехавший рядом с ним, откусил жевательный табак и протянул плитку Эндрю, который кивком головы поблагодарил его и взял кусок горького табака. Они ехали молча. Ганс сгорбился в седле, бережно держа карабин одной рукой. Эндрю посмотрел на него, задумавшись, так много желая сказать, и не зная как это сделать.
— Ганс?
— Да?
Его голос звучал таким умиротворенным.
— Ты боишься? — прошептал Эндрю.
Ганс улыбнулся.
— У раба нет такой роскоши, как страх. Помнишь, я был рабом, а потом освободился, по крайней мере, телом. Интересно, является ли это тем же, что чувствовал Лазарь [4], видя то, что было там, когда он умер, а потом вернулся в мир живых.
