Александр Прозоров - Битва веков
— Постриг-то он принял али как?
— Изволит себя игуменом звать, княже. Но обетов никаких не давал.
— Пусть как угодно называется, лишь бы долг свой исполнял. — Андрей зачерпнул у амбара свежего снега, обтерся: — Полель, прибери оружие, принеси рубаху чистую и ферязь. Нехорошо к царю потным и обтрепанным являться.
— К царю, к царю, — довольно подтвердил Малюта. — Бояре сказывали, как весть об отречении по Москве пошла, люд тем же днем у палат митрополитских сбираться начал. И уговаривать никого не пришлось. На второй день в столице в богатой одежде со двора и высовываться не стоило. Били всех, в ком человека знатного подозревали. А иные горожане к Пимену в трапезную прорвались и сказывали: иной клятвы, мол, кроме как государю Иоанну, признавать не хотят, иной никому давать не станут, а кто сие истребовать посмеет, того, ако клятвопреступника, у него же на кухне живьем в масле сварят. Дума и собраться не смогла, архиепископ кланяться государю с покаяниями общими отправился. Так спешил — ровно мы, всю ночь лошадей гнал. С ним бояре думные были, шапок бобровых пять штук видел, а кто — не ведаю. Стоял далеко, не видно.
— Ну, что тут скажешь? Коли так, в кельи нам с тобой еще рано. Погуляем еще в чистом поле да по быстрым рекам. Веди, боярин Скуратов. Где там Иоанн меня принять изволит?
Царь, как ни странно, опять пребывал у алтаря. За прошедшие дни он осунулся, под глазами темнели мешки, щеки втянулись, выдавая долгий и суровый пост. Однако в этот раз ради гостя свою молитву он прервал, сделал несколько шагов навстречу, и Андрей вздрогнул, встретившись с ним взглядом: взор государя ныне был столь же пронзителен и страшен, как взор поставленного под шатром лика.
— Я так понял, ты не оставишь в покое мою душу, князь?
— Ты хотел служить Богу, государь? Я всего лишь выполнил твое желание. Ты получил возможность спасти истинную веру, сохранить на земле православие. Иди и исполняй свое предназначение.
— Ты не понимаешь, какова цена этого служения, князь.
— Понимаю, государь. Цена всегда одна и та же. Чтобы жить, нужно убить того, кто желает твоей смерти.
— Нет, не понимаешь, — покачал головой Иоанн. — Но скажи мне, Андрей Васильевич, сколько под рукой твоей оружных холопов ходит?
— По разрядной книге две сотни, государь. Однако же выставляю чуть более, ибо убыль в любой миг случиться может.
— Ты хочешь меня убить, князь? — По изможденному лицу Иоанна было невозможно понять, шутит он или нет. — Зачем тебе столько воинов?
— Какая связь, государь? — недоуменно развел руками Андрей. — По твоему приказу привожу: для походов ратных, для службы царской, для защиты Руси святой.
— Если ты держишь их для службы мне, Андрей Васильевич, — прищурился Иоанн, — тогда и отдай их мне.
— Как отдай? — в первый момент даже не понял Зверев. — Я их и так тебе привожу по первому приказу.
— Стрельцы по росписи приказа Стрелецкого на службу сами выходят и туда отправляются, где надобность в них возникнет. Бояре избранной тысячи тоже без хлопот всяк на нужное место служить отправляются. В них я уверен без колебаний, ибо они есть рать государева, — спокойно и размеренно изложил Иоанн. — На северных рубежах наших в Швеции смута ныне тянется, и чем завершится, неясно. Может статься, врагами окажутся. Король польский Сигизмунд Август приобретением моим Ливонским недоволен и за Полоцк отомстить грозится. На юге Османская империя ятаган точит и каженный год татарами рубежи наши на крепость пробует. Неладно в окрестных землях, Андрей Васильевич, и коли я на столе русском остался, силу я для деяний будущих иметь желаю. Я знаю, что за сила стрельцы государевы. Силу тысячи избранной счел давно в точности. Но как мне тебя сосчитать, Андрей Васильевич? Приведешь ты своих две сотни или больным скажешься? Захочешь за дело мое биться али в спину своими сотнями ударишь, как князь Андрей Курбский? Сегодня предан ты мне — а ну как завтра мнение свое переменишь?
— Я клянусь…
— Не нужно, — остановил его Иоанн. — Это ты, ты чародейством своим наворожил раскаяние Думы боярской, ты сделал так, чтобы я шапку Мономаха на себе оставил. Ты сказываешь, что Русь православную я спасти должен. Но для силы русской мне держава прочная и монолитная нужна, а не одеяло лоскутное из княжеств удельных. Не будет сильной страны там, где каждый лоскуток в любой миг куда-то в сторону уползти способен. И чтобы не случилось такого, нужно мне, чтобы холопы твои не по твоему желанию в ополчение выходили, а по моему призыву. И служили в моей, а не твоей рати под рукой того воеводы, что я назначу. И чтобы служили они со всем тщанием даже тогда, когда ты, удельный князь Сакульский, супротив этого всей душой стоять будешь.
— Но как же так? Это же мои холопы! Как же я сам буду в ополчение выходить?
— Под Казанью я тебе стрелецкие полки под команду отдал, и воевал ты с ними со славой и честью, ничем ни себя, ни их не посрамив. Так же и ныне поступить сможешь. Приходи за приказом, и дам я тебе под руку столько людей ратных, сколько нужда потребует. Своих людей, мною отобранных и исполненных. Отчего молчишь, княже? Для единства и силы царства русского люди служилые в нем едины и равны быть должны, а не по уделам порезаны. Посему спрашиваю тебя снова, князь Андрей Васильевич. Ты отдашь мне своих холопов?
Зверев молчал, чувствуя на спине неприятный холодок. Одной стороной своего рассудка, сохранившегося с давних-давних времен, из далекого двадцать первого века, он понимал, что это нормально, что так и живут все современные державы: общий призыв в единую армию государства, в которой офицеры командуют солдатами, доверенными им согласно званию и заслугам. И неважно, где ты родился, кем был твой работодатель и каких убеждений придерживается глава твоего района. Но здесь, сейчас, князь Сакульский никак не мог осознать, по какой такой причине выращенные им в своих землях холопы должны уходить куда-то в чужую, государеву рать? Слушать чужие приказы? Воевать без его ведома? А как же сын? Он тоже окажется не под его рукой, а непонятно где, почему и когда?
— Вот видишь, Андрей Васильевич, — с интересом склонил голову набок Иоанн. — Ты хотел сделать из меня устроителя земель русских, ты за дело мое всей душой, знаю, болеешь. Но и ты пред волей моей преклониться не желаешь, и ты за удел свой, за клочок свой лоскутный всей силой цепляешься. Для единства и силы державной лоскутки эти я у каждого должен отобрать. Но многие, очень многие отдавать этого не захотят. И прольется кровь. И кровь эта окажется на моей совести, на моей душе. И ни одна сила этой крови очистить не сможет. Я буду гореть в аду, гореть веки вечные без права на прощение. Зачем тебе моя душа, князь?
— Мне не нужна твоя душа, государь, — глядя мимо царя на алтарь, ответил Зверев. — Без тебя погибнет Русь. О ней думаю, не о тебе.
— Как интересно. Ты хочешь сохранить Русь, я тоже хочу сохранить Русь. Для ее сохранения я должен пролить твою кровь. Ты согласен? — Царь подступил ближе, шепнул ему в самое ухо: — Берии все назад, колдун. Дай мне отречься. Дай мне уйти. Тогда я спасу душу, а ты сохранишь свой милый удельный лоскуток.
— Нет, — не отрывая взгляда от распятия, отрезал Андрей. — Без тебя Русь станет частью Польши, превратится в такую же помойку и в конце концов сгинет, не оставив о себе ни единого доброго слова. Поэтому правь. Русь, чтобы выжить, должна быть державой прочной, единой и неделимой. Пусть прольется кровь тех, кто против этого. Она окажется на твоей совести, но кто-то должен взять на себя грех ради общего блага.
— Но я не хочу, князь! — вскричал Иоанн. — Я не хочу умереть грешником! Не хочу стать кровавым смертоубийцей!
— Какая разница, — пожал плечами Зверев. — Не я помазал тебя на царствие, не я назначил тебя на жертву. Ты избран Господом. Видно, он решил проверить, сколь крепка вера в людях русских. Если ты, первый из людей православных, не способен принести себя на алтарь веры, что за прок Богу от такой веры?
— Неужели Богу угодно, чтобы я осквернил свою душу смертным грехом?
— Сын Божий, — указал на распятие князь, — жизнь свою по его воле отдал, муку принял за грехи людские. Ты тоже должен отдать за других самое ценное. Не жизнь, государь, а душу. Свою бессмертную душу. Ты проходишь испытание. Почему ты решил, что это должно быть легко?
— Что попробую, — зло прищурился царь. — Сим решаю я, князь Сакульский, что холопы удела твоего отныне не по твоему призыву, а по моему в ополчение выходить станут, пред тобою ничем не отчитываясь. Что суд и приговор смердам и детям боярским в княжестве твоем не твоею волей, а законом общим державы моей определяться будет. Что правила избрания старост губных и самоуправления поместного в твоем уделе равно черным землям государевым отныне действуют. Ты же, князь Сакульский, на правах земли владетеля, лишь оброк и барщину со смердов своих отныне требовать можешь, а на службу царскую лишь един, головой своей выходить обязан и за то тебе прежняя плата от казны сохранится. Что теперь скажешь, князь Андрей Васильевич? Примешь мою волю со смирением али все же в иноках тихих меня узреть пожелаешь?
