Игорь Поль - Несущий свободу
– Сколько будет дважды два плюс три и умножить на двенадцать?
В голове огромный жернов. Медленный и скрипучий.
– Восемьдесят четыре.
– Как зовут вашу подругу?
– У меня нет подруги.
– Ваше любимое блюдо?
– Съем все что угодно.
– Откуда вы родом?
– Нанс, Вальдемм.
– Вы плывете на каноэ по бурной реке. В лодке двое – вы и ваш командир. Кроме того, в лодке запас боеприпасов для группы и радиостанция. Ваш командир падает в воду. Он вот-вот захлебнется. Ваши действия, быстро!
– Постараюсь выровнять лодку и удержать ее на стремнине.
«Взвод, встать! В колонну по одному, бегом – марш!»
Несколько человек остались, грустно глядя вслед уходящим.
Шесть недель. Восемьдесят пять выбывших. Мир проплывал за иллюминатором, чужой, незнакомый. Где-то там, за бортом, спорят политики, покупают автомобили и играют свадьбы. Визжат во дворах играющие дети, «Молодые львы» маршируют под звуки военного оркестра, скауты патрулируют улицы, а вырвавшиеся в отпуск солдаты до беспамятства пьют в недорогих барах. Любовь и похоть, радость и верность, преданность родине и стремление к добру – все это проносится высоко-высоко, будто облака.
«На первый-второй – рассчитайсь! Первые номера – полоса препятствий, старший – Гайзер. Вторые номера – упор лежа принять!»
Ночь. Крики одуревших обезьян, спорящих за место ночлега.
Хенрик считал огоньки звезд, что видны в редких просветах между деревьями. Он в дозоре. Стоять еще два часа. Только бы не заснуть.
«Одна, вторая, третья…»
– Вольф!
– Здесь, инструктор!
– Хреново выглядишь. Разрешаю перекусить. Пост не покидать и не шуметь.
– Благодарю, инструктор!
Теперь звезды до лампочки. Теперь главное – поймать древесную лягушку. Шкура ее легко снимается после надреза, и кусочек скользкой плоти легко глотать не жуя. Хенрик еще не настолько просолился, чтобы пережевывать живое дергающееся тело. А в двадцати метрах к югу он приметил кусты. Надо прислушаться к птичьей возне – наверняка там есть пара-тройка гнезд. Сырые яйца – настоящий деликатес. Жаль, что до фигового дерева не добраться – оно осталось позади, за изгибом тропы, в сотне метров от ручья.
При мысли о скорой еде рот наполнился слюной.
– Держись, Хорек, – добродушно бурчит инструктор. – Деваться-то тебе все равно некуда.
Хенрик равнодушно кивает.
Он любит: орехи; фиги; печеных угрей; бульон из черепахи; мясо водяной крысы; молодые побеги папоротника; воду из бамбукового ствола; мазь от потертостей; быть незаметным; спать в сухой постели; ощущать себя сильным.
Он дернулся от жгучего прикосновения, возвращаясь; палец затек на спусковом крючке и потерял чувствительность.
– Вот, старина, – доктор заискивающе заглядывал ему в глаза, – готово. Будете как новенький.
Лицо крутило болью, он едва владел собой. Красные пятна плясали перед глазами, он ощущал, как вместе с толчками крови кожу окатывают обжигающие волны. Он взял со столика с инструментами окровавленный скальпель и бездумно покрутил его в руках. Доктор отступил на шаг, умоляющая гримаса исказила его лицо. Медсестра стояла у стены, опустив руки, и невидяще смотрела в окно.
– На пол. Оба, – приказал Хенрик, бросая скальпель назад. Звон металла неприятно задел слух.
Он скрутил их скотчем, накрепко привязав друг к другу, спеленал, как в кокон. Рты набил марлей. Каждый раз, когда он наклонялся, боль накатывала, пробуждая ярость: он злился оттого, что его пытались сдать такие же, как он, преступники, люди, стоящие вне закона. Почему-то это выводило его из себя.
Он не произносил ни слова. Стоило открыть рот, и ярость прорвалась бы наружу, и тогда он убил бы эту мерзкую парочку немедленно: просто перерезал бы им глотки, воспользовавшись их же инструментами, а он не мог позволить себе такой слабости, не мог привлекать к себе внимание полиции. Такие, как этот доктор, имели привычку подстраховываться – то, что чип не засек записывающей аппаратуры, вовсе не означало, что она отсутствовала. Времени на поиски не было Хенрик достал из сумки тонкую гибкую пластинку и прилепил ее высоко к стене.
Но он не смог отказать себе в удовольствии. Только не сейчас.
– Это мина, – объявил он громко. Корчить злобную гримасу было нетрудно – боль помогала. – Вы оба сгорите заживо. Поджаритесь на медленном огне. Через полчаса.
И он выдернул чеку. На пластине зажегся индикатор, замелькали красные цифры.
Доктор содрогнулся так сильно, что Хенрик засомневался – выдержат ли путы? Червяк у его ног яростно дергался и вращал налитыми кровью глазами; он отчаянно скулил, силясь вытолкнуть кляп и с глухим стуком колотился затылком о голову своей безучастной помощницы. Хенрик дождался, пока тот намочит брюки, и вышел через запасной выход, плотно прикрыв двери. Он был раздосадован, не почувствовав ожидаемого удовлетворения: вместо него почему-то накатила черная тоска.
29
Боль в лице понемногу стихла, лишь иногда прооперированное место начинало зверски чесаться. На ходу Хенрик скреб лоб и подбородок, стремясь унять чесотку, едва сдерживая нестерпимое желание сорвать с кожи полоску пластыря, под которой будто муравьи копошились.
Ни малейшего представления о том, где находится человек, отдающий распоряжения, у него не было, только телефонный номер для связи, меняющийся каждые несколько дней. Теперь он лишился и этого – чип перестал принимать спутниковые пакеты, и вся база адресов и контактов потеряла актуальность. Единственной зацепкой оставался толстяк по имени Эрнесто Спиро, продавец мебели.
Хенрик пересчитал наличность. Вместе с деньгами, что удалось найти в карманах доктора и в ящике его стола, он насчитал чуть меньше шести тысяч реалов. Местные деньги были слишком неустойчивыми, похоже, их штамповали как туалетную бумагу, и для того, чтобы иметь представление о размере суммы, Хенрик привык переводить цифры на цветных бумажках в твердую валюту. Он произвел нехитрые расчеты. Всего около полусотни, если считать в ольденбуржских марках. Не густо, подумал он.
Второй проблемой были документы. Удостоверения личности, что он забрал на конспиративной квартире, вполне годились для уличных проверок. Сложность была лишь в том, что это были ИХ удостоверения. Они сдали полиции адрес лежки, им ничего не стоило выдать и список фамилий. Передвижение по городу, наводненному силами безопасности, таким образом автоматически превращалось в головоломку со многими неизвестными. Но на поиск новых документов не было времени: счетчик внутри неумолимо тикал, стремясь к нулю. Лишившись поддержки могущественной организации, Хенрик почувствовал себя беззащитным. Удивительно, как это раньше мысли о давящей абсолютной зависимости не приходили ему на ум. Он справился с растерянностью и заставил себя мыслить логически. Если задача в целом не ясна, попробуй понять хотя бы один из исходных посылов. Всего лишь одна крохотная деталь, маленький винтик, возможно, с очевидной разгадкой, но из-за этой мелочи головоломка станет заметно прозрачнее и укажет на следующую нить.
Он задумался. Цепочка получалась довольно хилой. Но это было лучше, чем ничего. Толстяк Спиро, мебельный магазин на Армасто, и неведомый сеньор Арго. Этот Арго и был слабой ниточкой, способной вывести его к цели. Если он не разовый исполнитель. Если Спиро знает его координаты. Если полиция или те, кто за ней стоит, не обложили магазин. Если ему удастся добраться до магазина вообще. Десятки «если». Частокол из отравленных кольев, как в лесной яме-ловушке.
Забытый азарт поднялся из глубин сознания. Он стал лесной собакой, идущей по следу. Ему случалось загонять дичь и посложнее. Пришла пора показать все, на что он способен.
При взгляде на лицо встречной женщины ему почему-то вспомнилась Грета. Он даже улыбнулся, представив ее открытый взгляд. Может быть, на его вкус она была излишне сдержанной. Но все же, несмотря на их редкие совместные шалости, она была надежным боевым товарищем, который никогда не подводил его и был с ним максимально честен. На этом свете имелось немного людей, которым он мог бы довериться так же, как ей. Он с грустью подумал, как ему будет не хватать ее там, на другой земле. Если там вообще есть какая-то земля.
Прочитав сотни книг, он вывел для себя простую форму добра и зла, бога и дьявола, света и тьмы: физика мира ничему не противоречила, добро и зло существовали на самом деле, просто к ним следовало относиться как к физическим законам. Священники и ученые толковали об одном и том же, мир был устроен логично и непротиворечиво, разница между первыми и вторыми заключалась лишь в том, что одни упрощали толкование мироустройства до идиотизма, обрекая свои посылы в форму фантастических сказаний и проповедей, а другие были способны свернуть слушателям мозги набекрень, излагая иерархии сущностей и связи между ними. Бог и дьявол тоже существовали, причем обязательно в паре, ни один из них не имел смысла сам по себе, эта двойственность выражалась в способности материи к самоорганизации и одновременно в ее тяге к энтропии, к хаосу. Бог неизменно создавал из кипения частиц сложные структуры, включая и таких никчемностей, как люди, дьявол же неизменно ввергал эти структуры в хаос, вновь разлагая их на составляющие. Эта же двойственность касалась мыслей, характеров и поступков живых существ; это понимание здорово облегчало миг, когда палец нажимал на спусковой крючок. Весь мир был скопищем простых маятников, качающихся вверх-вниз. Зло было частью мира, и от него невозможно было откреститься; доброе старое Второе начало термодинамики только подтверждало его существование.
