Владимир Березин - Путевые знаки
Одна Павловская собака, клянусь, даже махала хвостом, точь-в-точь как дружелюбные собаки из детских книг. Стая преградила нам дорогу. Она стояла в Каверинском переулке и с любопытством смотрела на воду. Вода подходила к нам медленно, тихими шагами, как подходит тот самый гость, что будет жить в нашем доме вечно. Собаки медленно отступали, да и мы попятились, спешившись с наших двухколёсных транспортных средств. Вода наступала, и павловские собаки время от времени поворачивали к нам свои морды, как бы говоря: по сравнению с этим мы ведь одной крови, да?
Тут я сообразил, что откуда-то знаю эту историю. То ли я вычитал её в заброшенной библиотеке, то ли мне её кто-то рассказал, но суть дела была в том, что собаки с наработанным условным рефлексом в момент наводнения этот рефлекс теряют от испуга, который возвращает их в прежнее, нормальное собачье состояние. Однако экспериментировать с этой стаей у меня никакого желания не было. Пока я так размышлял, вода дошла до того, что называется в Питере поребриком.
Смотреть на это не было никакой радости, и мы снова залезли на велосипеды и поехали к мосту лейтенанта Шмидта. А слева, над разливом воды, скакал мрачный всадник на коне с дырой в заднице.
На той стороне площадь Труда уже залило, залило и бульвар, вода дошла до окон первых этажей, влилась в магазины; дома стали меньше, укоротились.
Мы ошиблись направлением и забрали в сторону, переехав Мойку по Поцелуевому мосту. Я мазнул взглядом по бывшим своим окнам на третьем этаже дома прямо напротив моста: как и в детстве, они казались огромными.
Жаль только, что я никогда не знаю и не узнаю, кто жил здесь потом. Времени нет, чтобы подняться и поглядеть. Я уж думал крикнуть своим попутчикам и открыл рот, да крика у меня не получилось. Но крик всё же ударил по ушам. Это был крик Математика, он почувствовал сзади новую опасность и заорал как резаный. Со стороны Невы к нам летела стая квазичаек.
С разворота она спикировали на что-то, что барахталось в воде, и я увидел, как они выхватили из воды несколько барахтавшихся и воющих собак.
Но поэт наш отстал, и следующий заход пришёлся на него. Одна квазичайка промахнулась, но вторая на скорости долбанула его клювом в спину и тут же сорвала обмякшее тело с сиденья велосипеда, да так, что двухколёсный друг ещё немного проехал, прежде чем упал. Лысая девушка Лена громко вскрикнула и ещё быстрее начала крутить педали, при этом хохоча, как ребёнок. От этого у меня сразу кисло стало во рту, будто я зажал зубами слаботочный провод. Квазичайка уносила бедного Семецкого куда-то в сторону верфи, но в этой гонке эмоции пока нам были недоступны. Сожаление придёт потом, а сейчас на нас действовала анестезия страха. Стать следующей жертвой никому из нас не хотелось, и мы, поднимая колесами буруны, въехали в какой-то вестибюль. Оказалось, что мы попали в огромный театр. Вода прибывала, и в зрительном зале уже стояла по колено. Плавали скрипки и контрабасы. В огромную воронку Сенной площади, бурля и булькая, вливалась вода.
— Туда нам нельзя, — сказал Математик как-то неуверенно.
— Тут все умрут. Нам вообще никуда нельзя, — ответил Владимир Павлович и, в общем, был прав.
— Но нам надо на «Технологический институт».
— Это вам туда надо, а будет ли существовать эта станция через несколько часов?
Математик справился с растерянностью и уверенно сказал:
— Будет. Она вообще очень технологична.
Она и оказалась технологична. Потом мне говорили, что при наступлении воды инженеры «Техноложки» тут же начали перекрывать тоннели. Она поднималась медленно, но удивительно равномерно, и именно поэтому подъём этот казался нам бесконечным. Мы были последними, кто попал к ним на станцию в последний момент.
Мы подоспели как раз тогда, когда сноровистые, крепкие ребята наполовину закрыли гермоворота. Электропривод створок работал достаточно громко, но наши крики с несущихся по воде велосипедов перекрыли даже его. А вопили мы просто «А-а-а-а-а-а!»
Однако же этот долгий звук вместил в себя все мыслимые слова.
«Технологический институт» гудел как разворошённые улей. Тут все понимали опасность наводнения, одно слово, технократы. Паники не было, и только по выражению тревоги на лицах было понятно, что все знают о приближающейся беде.
На этот раз мы кинули вещи в другом кубрике, который делился на две части. Во второй уже расположились люди с тревожных смен, которые эвакуировались на станцию из тоннелей.
После этого в качестве поддержки пошли вместе с Математиком на встречу. Лена шла в середине нашей группы, улыбаясь и приплясывая, как дрессированная обезьянка.
С тоской я глядел на неё, и страшно мне было от этого сочетания привлекательной внешности и звериных инстинктов.
Встречающие перехватили нас в длинном коридоре, кончавшемся вентиляционной шахтой. Здесь никого не было, ещё бы, мы уже миновали пост охраны, но тревожные голоса звучали и тут через приглушенные динамики оповещения.
Из-за стальной двери, ведущей в какие-то лаборатории, вышел похожий на технолога человек и провел нас в помещение, напоминавшее закрытый узел связи. То есть я не задавал лишних вопросов, но это была диспетчерская, такой какой я её представлял.
У пульта колдовали люди в довольно грязных, но всё же по своей природе белых халатах. На нас они не обратили решительно никакого внимания. Пульт перед ними был освещен. На нём перемигивались лампочки, да только некоторые из них, потухнув, уже больше не загорались. Безжизненно чернел Васильевский остров, не подавала признаков жизни Петроградская сторона, вспыхнул и затух центр города. Подавленный этим зрелищем, я посмотрел на Владимира Павловича, но он только пожал плечами. Чёрт его знает, дескать, что это такое. Из противоположной двери вышел старик в белом халате и стал, щурясь, рассматривать нас. Дверь за ним осталась незакрытой, и через неё был виден длинный тоннель, теряющийся в темноте.
Старик этот мне понравился, этакий типичный профессор-чудак. В белом халате и с бородкой.
— Эй, Усыскин, принимайте клиента, — крикнул Математик и, сдёрнув шапочку с лысой девичьей головы, подтолкнул Лену к старику.
Старик сначала всмотрелся в её лицо, а затем, плача, обнял. Девушку увели внутрь, старику оттуда передали пластиковый чемоданчик. Математик о чём-то договаривался со стариком, а я думал о девушке. В дочери она старику явно не годилась, очень они были разные. Запоздалая любовь? Кто она ему, я никогда не узнаю. Всё-таки дочь? Внучка? Зачем ему эта мука, смотреть на тихо или веселопомешанную? Это для него счастье? Нет мне ответа. Математик открыл этот небольшой чемоданчик, громко щёлкая замками, сунул нос внутрь и кивнул. Значит, вроде всё нормально. Но только по весу было понятно, что не железо там и не какой-нибудь прибор. Математик тем временем пошел к нам. Старик с девушкой уже шагали по коридору. Он на ходу помахал рукой, и мы ответили тем же.
Мы вышли из помещения и побрели в нашу нору на окраине станции. Я прошёл в кубрик и нечаянно перепутал дверь. В комнате по соседству на топчане лежал в одиночестве какой-то худощавый парень в шлеме виртуальной реальности. Хоть он и лежал ко мне спиной, по пыхтению я догадался, что он делает.
Владимир Павлович, стоя у меня за спиной, тоже догадался и присвистнул:
— Мы двадцать лет на грузинскую чеканку, где девушка с кувшином, дрочили, да на портрет Лермонтова. А у этих вона что!
Ну уж не знаю, что сказал бы на это начальник станции «Сокол», но вмешиваться в чужую личную жизнь в этот тревожный час мы не стали.
Вечером Математик выдал нам двойную пайку. Владимир Павлович тут же сбегал в лабаз на краю подземного города и прикупил бухла. Всё стремительно раскупалось, как в час перед концом, и ему удалось урвать совсем немного.
— Теперь остаётся понять, как нам добраться домой, — сказал Математик и злобно посмотрел на меня. — Есть у кого предложения?
А какие у нас предложения — угнать систему «Смерч» из какой-нибудь воинской части под городом и ломануть в Москву по знаменитой трассе Е-95, которая сейчас как-то по-другому, правда, называется. Да где возьмёшь эту систему, разве что её дислокация и нынешнее состояние описаны в волшебной книге Математика. Или…
VII. СКАЛЬПЕЛЬ МЁРТВЫХ ХИРУРГОВ
Мы отправились на верхнюю платформу, пошли к машинисту и спросили его, не едет ли он в Кингстон. Машинист ответил, что он, конечно, не может утверждать наверняка, но думает, что едет; во всяком случае, если он не 11.05 на Кингстон, то он уже, наверное, 9.32 на Виргиния-Уотер, или десятичасовой экспресс на остров Уайт, или куда-нибудь в этом направлении, и что мы все узнаем, когда приедем на место. Мы сунули ему в руку полкроны и попросили его сделаться 11.05 на Кингстон.
— Ни одна душа на этой линии никогда не узнает, кто вы и куда вы направляетесь, — сказали мы. — Вы знаете дорогу, так трогайтесь потихоньку и езжайте в Кингстон.
