Роман Афанасьев - Охотники ночного города
— Надо выспаться, — сказал он. — Перед нашей игрой.
Кобылин осторожно пошевелил затекшими руками. В принципе, если он останется один и сможет перевалиться на бок, то…
Упырь резко обернулся и одарил Кобылина широкой улыбкой. Потом подошел ближе, опустился на колени и положил руки на плечи враз окаменевшего охотника.
— Но сначала… — выдохнул вампир.
Он медленно наклонил голову и потянулся к губам Кобылина, выпрашивая поцелуй. Его узкие мальчишеские губы приоткрылись, и Алексей судорожно стиснул зубы. В последний момент, когда охотник уже чувствовал легкое дыхание вампира на своих губах, он не выдержал и резко отвернулся.
Вспышка боли пронзила шею, и Кобылин застонал с некоторым облегчением, потому что уже знал, что последует за этим.
Дыхание перехватило, и охотник завалился на бок, царапнув затылком по шершавой бетонной стене.
— Всем чмоки в этом чатике, — выдохнул вампир, поднимаясь на ноги.
Кобылин закрыл глаза.
Серая вьюга застила взгляд. Ветер трепал клочья тумана, вертел их на карусели, заставлял надуваться пузырями, похожими на паруса чайного клипера. Алексей с трудом повернулся, преодолевая поток серой пыли, бьющий в лицо. Он вскинул руку, приложил козырьком ко лбу, пытаясь прикрыть глаза от режущего ветра. Вокруг кружился водоворот из тумана. Кобылин поежился. Он опустил плечи, съежился, стараясь стать меньше ростом, и ветер взлохматил затылок. Алексей сделал шаг в сторону, медленно рассекая ветер, больше напоминавший поток быстрой горной речки. Его едва не опрокинуло, но охотник выпрямился и сделал новый шаг. Потом другой.
Ветер пронзительно взвыл, как охотничья собака, упустившая дичь. Он взвил серые клочья над головой человека и устремился в небо, забирая туман с собой. Воронка огромного вихря поднялась в небеса, всасывая, как пылесос, остатки тумана. Стало светлее. Кобылин опустил руку, прошел немного вперед и вдруг вывалился из объятий тумана — прямо на площадь.
Вокруг площади стояли одинаковые серые многоэтажки. Стекло и бетон были покрыты серой пылью и сливались в единое месиво, напоминая безжизненные лунные горы. Асфальт, такой же серый, словно припорошенный пеплом, был горячим. Алексей обернулся. Он не узнавал это место, но чувствовал — подобное есть в каждом городе. Небольшая площадь, может быть, около старого вокзала или прямо посреди жилого района — как наследница прошлой эпохи, так и не застроенная нерадивыми строителями. Площадь, усыпанная мусором, пустыми картонными коробками, опрокинутыми урнами, тяжелыми контейнерами, в которых что-то подозрительно шуршит…
Кобылин медленно пошел вперед, двигаясь плавно и медленно, словно под водой. Справа, за контейнером, мелькнуло что-то серое, и Алексей остановился. Он привычно поднял руку к поясу… пусто.
Из-за железной коробки с плохо заваренным швами высунулся человечек. Худой, заросший, в грязной и драной одежде, весь сгорбленный, словно ему давно не приходилось разгибаться… Бомж. Уставившись на Кобылина, человечек мерзко ухмыльнулся и снова скрылся за мусорным контейнером. В тот же миг все изменилось.
Серая площадь вдруг наполнилась звуками и движеньем. Призрачные фигуры появлялись прямо из воздуха, делали несколько шагов по мусору, устилавшему асфальт ровным слоем, и снова растворялись в пустоте. Женщины, дети, мужчины… Одна из фигур вдруг замерцала, как ненастроенный канал телевизора, обернулась и взглянула на Алексея, замершего на месте. Кобылин попятился, отступил на шаг, споткнулся и с размаху сел на зад, не в силах отвести взгляд от черноволосой девочки, сжимавшей в руке маленький мраморный шарик.
На плечи внезапно навалилась невыносимая тяжесть. Кобылин застонал и откинулся на спину, провалившись в мягкий слой мусора, и с размаху стукнулся затылком об асфальт. Из глаз фонтаном брызнули искры, Алексей вскрикнул от боли.
Закашлялся.
Открыл глаза.
Он все еще лежал на боку, у стены недостроенной квартиры, уткнувшись головой в грязный цементный пол. Шея затекла и страшно болела, а из уголка приоткрытого рта сочилась слюна. Кобылин с отвращением вытер подбородок о воротник куртки и скосил воспаленные глаза. Сбоку, из проема окна, лился мягкий вечерний свет. Закат. Он пролежал здесь весь день! Вампир должен вот-вот вернуться к своей жертве.
Кобылин завозился на полу, пытаясь подняться. Ноги онемели и не слушались. Руки, связанные за спиной, распухли, но Кобылин повертел кистями и с удовольствием почувствовал боль. Он прикинул, что если согнуться, подтянуть коленки к подбородку, то можно будет выбраться из кольца связанных рук. Только бы хватило времени. Нужно немного, всего пару минут…
Приподнявшись, Алексей прижался спиной к стене. И закрыл глаза. Крепко зажмурился, потряс головой, и снова открыл. Ничего не изменилось.
Напротив него, у стены, стояла черноволосая девочка. Длинная челка закрывала половину ее бледного лица. Черная футболка оставалась безупречно чистой, словно на нее боялись сесть пылинки, а острые коленки проглядывали сквозь дырки на коленях синих джинсов. Правая рука была вытянута вперед. Бледный, чуть ли не прозрачный кулачок был сжат, но Кобылин знал, что в нем прячется. Шарик. Черный. Или белый.
Один глаз, оставшийся на виду, распахнулся и уколол пленника острым взглядом. Кулачок вздрогнул, и черный шарик вырвался из плена тонких пальчиков. Спрятался. Кобылин застонал.
— Послушай, — хрипло выдавил он. — Я не знаю, кто ты. Но не вампир, это точно. Ты же не с ним?
Девочка склонила голову, и челка дрогнула, скрыв лицо. При большом желании это можно было расценить как согласие. Кобылин сглотнул пересохшим горлом и решил надеяться на лучшее.
— Помоги, — взмолился он. — Освободи меня!
Челка взлетела наверх, открывая белое лицо. Губы девчонки, сжатые в узкую полоску, чуть искривились в призрачном намеке на улыбку. Она отлепилась от стены, качнула узкими девчачьими бедрами и двинулась к охотнику. Черную челку пронзила белая прядь. Потом вторая. Третья. Когда девочка подошла к затаившему дыханию Кобылину, она стала абсолютно седой. Кожа на лице натянулась, словно после десятка косметических операций, а сжатые губы, белые, бескровные, напоминали разрез бритвы. Остановившись рядом с пленником, девочка наклонилась и заглянула ему в лицо.
— Освободить? — тихо спросила она.
Волна пронзительного холода дошла до Алексея и приморозила язык, с которого едва не сорвалось опрометчивое слово. В голове у Кобылина что-то щелкнуло, и все встало на свои места.
— Нет, спасибо, — выдавил он, чувствуя, как волосы на затылке становятся дыбом. — Лучше, пожалуй, помучиться.
Девочка медленно выпрямилась, не отводя взгляда от Кобылина, которого била мелкая дрожь. Он смотрел ей в глаза, она не отводила глаз. В комнате повисло тяжелое молчание. Алексей понимал, что нужно что-то сделать. Быстро. Что-то сказать, пока у него есть хоть какой-то шанс…
— А где коса? — выдавил он.
— Коса — попса, — без тени улыбки отозвалась девочка. — Не люблю понты.
Белый кулачок разжался, и на месте шарика оказалось лезвие безопасной бритвы. Девочка шевельнула рукой, и блестящий кусок металла бабочкой запорхал между длинных пальцев. Взлетел в воздух, блеснул и снова спрятался в кулаке.
Кобылин сдавленно заперхал.
Пальцы снова разжались, и знакомый шарик воспарил над открытой ладонью. На этот раз он был полосатым. Черные и белые полосы шли винтом, переплетаясь в нехитрый узор, словно полосы в детской шоколадной пасте. Белое и черное.
Девочка задумчиво посмотрела на шарик. Покачала головой, сжала кулачок и сунула шарик в задний карман своих узких джинсов. Потом подняла голову, словно прислушиваясь к далекому зову, встряхнула длинной челкой и пошла прочь.
Кобылин приподнялся, заерзал плечами по бетонной стене. Что-то должно произойти — подсказывал ему пульс города, проходящий даже сквозь камни. Нужно что-то сделать. Сейчас. Или будет поздно…
— Подожди, — позвал он.
Девочка остановилась у самой стены. Обернулась. В ее черных глазах Кобылин увидел искорки — веселые, вовсе не страшные.
— Скажи мне что-нибудь, — попросил он. — Просто скажи. Мне.
Девочка опустила руки, покачала ими, привлекая внимание пленника. А потом на запястьях, чуть выше браслетов из разноцветных бус, открылись две кровавые раны. Они шли от запястий к сгибу локтя, вдоль, словно кто-то нарочно распорол белую кожу. Бритвой.
— Плоть — это кровь, — тихо сказала девочка.
Струйки темной крови побежали по белым пальцам, добрались до самых кончиков и закапали на бетонный пол теплым дождиком.
— А кровь, — девочка качнула руками, и тяжелые капли веером разлетелись по полу, — всего лишь плоть.
Кобылин шумно сглотнул.
Девочка улыбнулась ему. Осторожно, неуверенно, лишь уголками губ, словно пробуя давно забытое движение. Кровавые раны на ее руках закрылись, и капли крови исчезли с серого пола. Потом девочка развернулась и вошла в стену, словно та была всего лишь занавеской. И пропала.
