Алексей Волков - Пластуны Его Величества
Убивать в планы есаула не входило, что он и дал понять отважному горцу.
Урок пошел не впрок. Абдул с кошачьей грацией отскочил, вновь попытался рубануть врага, однако офицер с прежней легкостью парировал атаку, крутанул своим клинком, и вражеская сабля отлетела в сторону.
И вновь обрушиваться на противника Буйволов не стал. Лишь кивнул в сторону выбитого оружия, мол, подними.
Горец действительно был воином. Просто сейчас, впервые в жизни, он вдруг почувствовал перед собой несокрушимую силу. Есаул не корчил воинственные рожи, не становился в картинные позы, напротив, лицо его было по-прежнему спокойным и невыразительным, словно все происходящее было для офицера ничего не значащей ерундой, а тело обходилось самым минимумом движений. Только каждое из них было совершенно и почти неуловимо для постороннего. Лишь глаза офицера внимательно наблюдали за каждым движением Абдула, а, может, и не только за ним.
И все-таки, горец атаковал в третий раз. И вновь Буйволов неуловимым движением парировал удар, а острие клыча уперлось противнику в беззащитное горло.
– Поручик! – предостерегающе произнес Кречетов.
Бестужев припал к винтовке в полной готовности немедленно открыть огонь.
– Они же сейчас набросятся на Буйволова! – выдохнул гвардеец, и на его лице промелькнуло отчаяние.
– Кто? – удивленно выдохнул понявший реплику Кангар.
– Ты проиграл, – меж тем будничным тоном произнес есаул, не убирая оружия. – Признаешь?
Хитчи уже подтянулись к месту поединка, столпились вокруг, однако свято блюли обычаи, и держались чуть в стороне. Даже во взглядах, обращенных на офицера, не было ни капли вражды, лишь уважение.
– Признаю.
Противники говорили на разных языках, прекрасно понимая друг друга. Как воин воина.
Но нет позора в том, чтобы проиграть сильнейшему. Крепкий офицер теперь казался хитчам воплощением воинственного божества, а разве с божеством спорят?
– Я хочу, чтобы вы заключили вечный мир с соседями, – так же спокойно поведал есаул. – Горы велики, а вас мало, чтобы еще ссориться друг с другом.
Предложение, нет – законное требование победителя, – вначале повергло в шок. Ждали чего-нибудь привычного, материального, так сказать.
– Они тоже не будут нападать, – добавил Буйволов. – Или у вас нет общих врагов?
Столпившиеся вокруг хитчи молчали, обдумывая.
Тем временем Кречетов сделал знак Бестужеву.
– Вот и все. В подобных сообществах очень ценятся сила и ловкость, а личных причин вражды к есаулу у хитчей нет, – и, демонстрируя, насколько доверяет собственному выводу, полковник извлек папиросу. Когда же закурил и с видимым наслаждением выпустил струю дыма, добавил. – Другое дело, что эти причины могут появиться. Например, когда станет известно о нашем небольшом рейде. Впрочем, сейчас гораздо важнее другое…
Уточнять Кречетов не стал. Решил, что Бестужев достаточно образован, чтобы понять самому.
Да и зачем дважды обсуждать одно и то же?
Въезд в селение вышел триумфальным.
Участники рейда держались в седлах лихо, истинными победителями. Даже освобожденные из плена амины, не имевшие к победе есаула никакого отношения. Раненые крепились, старались выглядеть здоровыми. Если кто выглядел мрачноватым из небольшой кавалькады, то это был Воздвиженский.
Миша настолько жалел, что не ему было суждено одержать победу над Абдулом, что не испытывал никакой радости от случившегося. В мечтах он видел, как лихо одолевает атамана бандитов, и тот, сраженный умением юноши, приглашает Воздвиженского в свой дом уже не в качестве пленника, а как почетного гостя.
Нет в мире справедливости! Победа требовалась Михаилу, а досталась есаулу. Последнему-то зачем?
И никому в целом свете не интересны переживания и горести юного спутника. Спасли, а дальше пусть живет, как знает…
Юноша был прав. Никто не задумывался о его страданиях. Кто-то был в эйфории по случаю удачи, а кое-кто, как Кречетов, ломал себе голову над совсем другими проблемами.
В череде восторженных криков вклинился голос Мюллера:
– Андрей Владимирович, нам надо поговорить.
Профессор продолжал сжимать винтовку, однако уже сам не замечал этого. Кречетов видел – мысли Карла Ивановича витают где-то далеко. И даже знал – где.
– Чуть позже, уважаемый профессор. Все знаю, все. Но дайте прежде дух перевести, а уже потом обсудим… – Кречетов помялся, подыскивая подходящее слово, – …ситуацию.
– Это чрезвычайно… – начал было Мюллер. Посмотрел в глаза Кречетову и умолк на полуслове.
– Чуть позже, Карл Иванович. В более спокойной обстановке, – с ноткой усталости повторил полковник.
Вокруг творилось черт знает что. Народ праздновал победу. В том смысле, что кричал, вопил, кое-кто – плясал от избытка чувств. Разговаривать в подобной обстановке в самом деле было немыслимо. Пусть не настолько велика была отраженная угроза, пусть не удалось вернуть похищенную отару, зато враг отошел, с ним был заключен мир, и этого было более чем достаточно.
И, как всегда и везде, сразу стал планироваться праздничный пир. Его бы начали немедленно, едва успев приготовить хоть какие-то блюда, однако кто-то из наиболее здравомыслящих помнил про бессонную ночь. Нервный подъем снимает усталость на время, потом она накатывается вновь с удесятеренной силой, и что толку тогда в веселье? Лучше чуток отдохнуть, начать попозже, зато праздновать весь день, а то и ночь.
Тут уж кто как выдержит.
Казаки, тоже уставшие после переходов и нервотрепок, восприняли известие о пире с некоторым вполне понятным энтузиазмом, и только потом сообразили, что спиртного не будет в виду его полного отсутствия. И какой же тогда пир? Разве что, полковник разрешит выделить малую толику из запасов.
Где только черти носят остальную экспедицию! Там-то среди многочисленной поклажи вожделенного напитка вполне хватит на три хороших пира, даже если придется угощать не ведающих подобного блаженства поселян.
Кречетов был вымотан событиями и мыслями. Однако он сумел уловить настрой своих людей и даже сумел изобразить улыбку.
– Всем чарку водки! – посмотрел на расцветшие лица и присовокупил. – Сейчас. А после пробуждения – посмотрим.
Его последнее слово казаками было воспринято как «добавим». В полном соответствии с желанием.
– Господам офицерам – прошу ко мне, – закончил Кречетов.
Никакого отдельного помещения у него не было, но стоит ли цепляться к стандартным словам?
– Так где, вы говорите, мы находимся? – уточнил Кречетов.
Как будто конкретная точка в пространстве играла какую-то роль! Близко ли, далеко – все равно до дома не добраться.
– По всем расчетам где-то в созвездии Кита, – Мюллер поправил сползающее пенсне. – Точнее сказать не могу. Никаких таблиц с собой нет, а наизусть, извините, не все помню.
Вид у профессора действительно был виноватым, словно он недоглядел, недомыслил и вот теперь оставил экспедицию без важнейших данных.
Зато теперь, поставив в расчетах долгожданную точку, Мюллер до конца осознал правоту начальника экспедиции.
Офицеры и батюшка слушали без тени эмоций. В данном случае точные координаты не входили в круг их интересов, следовательно – не волновали.
– Ладно, второстепенные вопросы оставим на будущее, – Кречетов говорил, больше отвечая на собственные мысли. – Выбор простейший. Или мы возвращаемся к ущелью, или пытаемся воспользоваться случаем и прежде составляем общую картину этого мира, а уж потом ищем способы перенестись обратно.
Если это вообще возможно, услужливо подсказало сознание. Озвучивать подсказку Кречетов не стал. Не дети малые, сами все понимать должны.
– Как – вернуться? – Мюллер едва не задохнулся от возмущения. – Перед нами – целый неисследованный мир! И даже не сделать попытки, выяснить его тайны… Наука нам не простит такого святотатства! Стыдитесь, господа! Это же эпохальное открытие! Плавание Колумба по сравнению с ним – ничто! Жалкий вояж до соседней деревни. Я уже не говорю про способ перемещения между мирами. Разобраться, как это происходит – разве это не подвиг?
Другого мнения от ученого мужа Кречетов не ожидал. Более того – сам во многом разделял подобную точку зрения, хотя и не только с исследовательских позиций. Мир ведь не исчерпывается одной наукой. Скорее, наоборот. Наука – не более чем одно из средств в гораздо более серьезных делах.
– Ваша точка зрения ясна, Карл Иванович, – прервал раскрасневшегося профессора Кречетов и посмотрел на Бестужева.
По нерушимым правилам военных советов первым высказываться надлежало самому младшему. Хотя, назвать совет военным можно было только с очень большой натяжкой.
Сложившегося мнения Бестужев явно не имел и теперь сильно напоминал школяра, невыучившего урок и внезапно вызванного строгим учителем к доске.
Размышлял Бестужев недолго. Видно, сказалась молодость со свойственным ей бесшабашным отношением к проблемам.
