Павел Иевлев - Операция «Переброс»
Его пришлось буквально силой отцеплять от рычага – звонарь уже практически не воспринимал окружающее и никак не мог понять, что пришли люди. Издав последний замирающий звук, колокол умолк. Священник тяжёло дышал и, казалось, ничего не видел и не слышал, погруженный в какой-то шоковый транс.
– Эка его заколбасило-то! – сказал Борух с уважением. – Упёртый мужик!
– Ещё бы, – согласился Артём, – пару часов колотил, не меньше. Неудивительно, что так обалдел – от этакого-то грохота… У меня б точно башка лопнула!
Подхватив несчастного под мышки и за ноги, Борух с Артёмом повлекли его к выходу. На ступеньках священник вдруг пришёл в себя, оглянулся вокруг безумными глазами и начал рваться из рук, пытаясь вернуться в храм. Он что-то слабо бормотал, и Борух, наклонившись к нему, разобрал:
– Демоны, демоны… Чёрные твари… Адские птицы…
Прапорщик пожал плечами и потащил священника в люк БРДМ, не обращая на его слабые попытки вырваться никакого внимания. Устроив его на свёрнутом брезенте в кормовом отсеке бронемашины, он с облегчением вздохнул и уселся за руль.
– Придержи его там, писатель! А то он, не ровён час, опять звонить побежит… Эка, демоны ему… Птицы, вишь, чёрные… Вот ещё не было печали!
– Чёрных птиц я видал, – пожал плечами Артём. – Но у меня больше собаки шалят. Хотя насчет демонов уже готов пересмотреть картину мира. Понагляделся тут…
Он уселся на откидное сиденье у борта рядом со священником, но тот уже не рвался бежать, только тяжёло, с присвистом дышал, глядя в потолок.
– Эй, как тебя… Артём! Куда поедем? Ты вроде абориген… Нужно надёжное местечко – посидеть, мыслями раскинуть о жизни нашей скорбной…
– Есть у меня нечто вроде крепости… Я теперь практически феодал, так сказать… Барон Рыжего замка.
Когда надёжно запертые стальные ворота отсекли опасные пространства ночных улиц, и фары заглушённой БРДМ погасли, Борух выбрался на броню и огляделся.
– Да, действительно настоящий замок! Без штурмовой авиации хрен возьмёшь! Могучая вещь!
– Защитников только негусто, – пожал плечами Артём.
Священник практически пришёл в себя, но молчал и посматривал вокруг диковато, периодически встряхивая головой, как будто отгонял морок. В донжон его отвели под руки, усадили в кресло перед потухшим камином и всунули в руку полный стакан вискаря.
– Выпейте, батюшка! – сказал Борух. – Не пьянства окаянного ради, а в лечебных исключительно целях.
Священник непонимающе смотрел на стакан, рука его дрожала, и по поверхности благородного напитка бежала крупная рябь.
– Может, у него пост сейчас? – неуверенно предположил Артём. В церковных делах он был не силен.
– Ну так я ему и не колбасу предлагаю, – заметил Борух. – Вискарь, он вполне кошерный… То есть постный. Исключительно из ячменя делается. Да пейте вы уже, святой отец! А то выдохнется!
– Чёрт лысый тебе отец! – неожиданным басом рявкнул священник и единым глотком опростал стакан. Резко выдохнув, он добавил уже потише. – Нехристь иудейский…
…Большинство священников действительно верят в Бога. Циники, представляющие себе священство в виде скопища таких же циников, только толстых и бородатых, чаще всего неправы. Да, отец Олег был бородатым и нарастившим за несколько спокойных лет небольшое брюшко, но отнюдь не циником. И он верил в Бога. Всегда. С верой в себя оказалось хуже…
Весьма непростыми путями пришёл к Служению Олег, много шрамов накопилось в душе. Это помогало понимать таких же как он – людей, с которыми жизнь обошлась неласково. Их всегда было много на Руси – мечущихся искателей, потерявших прежде всего себя, а потом уже остальное – кто здоровье, кто жилье, кто разум, кто способность противостоять соблазну алкоголя, а чаще всего – всё это вместе. В любовно поднятой из руин пригородной церковке привечал он всякого и каждому находил нужное слово (иногда и крепкое), поучение и настояние. Находил и посильное занятие, и скромную помощь, и душевный покой. В общем, был из тех священников, которые служат оправданием существования Церкви даже в глазах самого закоренелого атеиста.
А потом всё кончилось. Сначала, не сумев оправиться от подхваченной в стылом доме пневмонии, тихо скончалась жена. Затем отца Олега без объяснений лишили прихода, отправив третьим попом в полуразвалившийся, оставшийся от бывшего некогда большого монастыря собор при семинарии, где он фактически должен был выполнять обязанности дьякона. С трудом и кровью восстановленный храм, на который Олег положил пять лет жизни, передали только что рукоположенному юнцу – то ли нелюбимому родственнику, то ли отставному любовнику митрополита. Это был полный крах, и Олег усомнился. Не в Боге, нет – но в себе и Церкви. Тем ли он занимался эти пять лет? Если это было нужно Богу, то почему Он допустил свершиться такой несправедливости? Если же было не нужно, то что же тогда Ему надо? Обретённый смысл жизни растворился в дыму ладана, оставив в душе кровоточащую пустоту.
Отец Олег впал в грех отчаяния – и взмолился о знаке. Стоя на коленях в маленькой комнатке семинарского общежития, где он ныне проживал по отсутствию семьи, он всматривался в суровое лицо на потемневшей иконе и просил дать ему знак – правильно ли он живёт. Нужно ли его служение Богу? Никогда прежде он не молился с такой неистовостью, почти впадая в транс в надежде расслышать – хоть раз в жизни – какой-то ответ. Малейший признак того, что он кричит не в пустоту…
И тут в окно ударилась птица.
Старые деревянные рамы сотрясались, дрожали стекла, но птица раз за разом налетала из ночной тёмноты и молча ударялась о пыльное окно. Олег стоял на коленях и боялся поверить – неужели? Неужели это тот знак, который он вымаливал? Вскочив с пола, он кинулся к окну и начал, срывая ногти и обдирая пальцы, выворачивать закрашенные шпингалеты. Сроду не открывавшаяся рама не поддавалась, но Олег не отступал, колотя по ней кулаками и дёргая ручки. В конце концов присохшая створка с хрустом сдвинулась, Олег приналёг, и в распахнувшееся окно ворвался свежий ночной воздух, вместе с комком перьев и когтей. Крупная городская ворона, яростно блестя чёрными глазками, вцепилась священнику в лицо и, яростно раздирая когтистыми лапами щёки, попыталась ударить клювом. Из рассечённой брови хлынула, заливая глаза, горячая кровь. Подвывая от ужаса и отвращения, Олег вцепился в пернатое тело и, сорвав с лица птицу, швырнул её в угол. От жуткой боли мутилось в глазах, кровь потоками текла с разорванных щёк, заливая подрясник.
Олег, тяжtло дыша, стоял в углу кельи и смотрел на жуткую птицу. Наглая тварь, взъерошив перья, сидела на столе, глядя на него то одним, то другим, похожим на яркую бусину, глазом. Судя по всему, извиняться она не собиралась. Более того, взгляд её казался до жути осмысленным и каким-то прицеливающимся, как будто ворона выбирала, какой глаз у Олега вкуснее. Олег засомневался – на посланца Господня помойная птица походила мало, скорее уж на одну из тварей диавольских, если, конечно, это не случайное совпадение. Может быть, это просто сумасшедшая ворона? Нажралась на свалке какой-нибудь дряни и подвинулась своим невеликим птичьим умишком… Утирая рукавом кровь с лица, Олег оглянулся, присматривая какую-нибудь палк у, чтобы выгнать птицу за окно. Ничего подходящего не попадалось – под рукой был только молитвенник. «Кинуть в неё, что ли? Как Лютер в чёрта чернильницей…» – подумал Олег. Усмехнувшись неожиданному сравнению, он потянулся за увесистой книгой, но тут ворона, хрипло каркнув, ринулась в атаку. Священник успел закрыть лицо рукой, но проклятая птица вцепилась в предплечье с жуткой силой, легко разрывая когтями тонкую ткань подрясника, и долбанула клювом в лоб. Это оказалось настолько больно, что в глазах засверкали белые вспышки, и Олег в голос закричал, пытаясь отбросить от себя мерзкую тварь.
