Эдмонд Гамильтон - Оружие из неведомого далека
Основную часть лица крия занимали два огромных, с молочным оттенком глаза, встроенных в голову удлиненной узкой формы. По обеим сторонам головы были прорези для дыхания, а спереди располагался маленький сморщенный рот, застывший, казалось, в вечном раздумье.
Глаза криев были широко открыты, и у Дайльюлло было такое ощущение, что все они, все сто пар, смотрят прямо в его душу.
Стремясь уйти от этих взглядов, Дайльюлло повернулся к
Лабдибдину и спросил:
— Что заставляет вас считать их не мертвыми? Они же выглядят окаменелыми.
Но подсознательно он понимал, что Лабдибдин был прав.
— Дело в том, — ответил вхолан, — что одна из расшифрованных нами записей оказалась посланием, которое они отправили уже после катастрофической посадки. В послании даются координаты нашей звездной системы и говорится…
Он нервно провел языком по своим губам и косясь на ряды вытаращенных глаз, продолжил:
— …и говорится, что они будут ждать.
— Вы имеете в виду, они… поспали за помощью?
— Очевидно так.
— И они передали, что будут ждать? — спросил Чейн. — Мне кажется, что помощь так и не пришла к ним, а ведь они так долго ее ждали.
Чейн уже оправился от первоначального потрясения и теперь не сидел никакой опасности от фигур криев. Одну из них он решил рассмотреть поближе.
— Неужели вы никого не анатомировали, не брали никаких проб?
— А вы попробуйте прикоснуться к ним, хотя бы вот к этой фигуре, — вместо ответа сказал Лабдибдин. — Вперед. Смелее.
Чейн осторожно вытянул вперед руку. Она остановилась на полпути где-то в 45 сантиметрах от фигуры крия, и Чейн отдернул руку назад, замахал ею.
— Холодная! — воскликнул он. — Нет, не то, чтобы холодная… ледяная и ее щиплет. Что это?
— Стаз, застой крови, — ответил Лабдибдин. — Каждое кресло является самообеспечивающимся агрегатом с собственным источником энергии. Каждый сидящий заключен в силовое поле, которое замораживает его в пространстве и времени… Вокруг создается из мельчайших пузырьков нечто вроде кокона, в который невозможно проникнуть.
— Неужели нельзя отключить этот агрегат?
— Нельзя. Механизм самозамыкается в капсулу. Эта система выживания продумана и сконструирована очень тщательно. Пребывающим в поле стаза не требуются ни воздух, ни питание, поскольку течение времени, и вместе с ним процесс обмена веществ, замедляется вплоть до полной остановки. Если потребуется, крии могут вечно ждать и оставаться в полнейшей безопасности. Ничто не может на них воздействовать, причинить какой-либо вред. Нечего и думать, чтобы мы им хотели повредить.
Лабдибдин бросил на криев взгляд исполненный добрых желаний:
— Говорить с ними, изучать их, попять, как они мыслят и действуют, — вот на что я надеюсь…
Он остановился, и Дайльюлло тут же переспросил:
— Надеетесь?
— Да. Наши лучшие математики и астрономы попытались разработать вариант фактора времени. То есть расшифровать их дату отправки послания о помощи и их подсчет времени, необходимого для прилета сюда спасательного корабля. Это оказалось отнюдь не простым делом. Наши люди выдвинули четыре возможных даты прибытия спасательного корабля. Одна из дат… это приблизительно теперь.
— На мой взгляд это слишком, — сокрушенно сказал Дайльюлло. — Сначала межгалактический корабль, затем целый экипаж, сидящий здесь и глазеющий на меня, а теперь вот в пути еще одно межгалактическое судно. Неужели оно вот-вот прибудет сюда?
— Мы не знаем, — с отчаянием сказал Лабдибдин. — Это только один из расчетных вариантов, а понятие «теперь» может означать и вчерашний, и завтрашний день, и будущий год. Вот почему Вхол так настойчиво торопит нас, чтобы в случае… Лично я надеюсь, что спасательное судно придет, пока мы здесь, и я надеюсь получить возможность поговорить с ними.
— А вы не думаете, что они разгневаются, когда узнают, что вы конались в их вещах? — улыбнулся Чейн.
— Вероятно. Но их ученые, я думаю, поймут нас… не насчет, оружия, а насчет всего остального, жажды познания. Мне думается, они поймут, что мы не могли не копаться в их вещах.
Лабдибдин снова умолк, не скрывая своей огромной грусти.
— Все это было, — сказал он, — страшной потерей времени и сил. Безудержная гонка, спешка и все ради ложных целей. В моей жизни представился уникальнейший случай узнать хотя бы немного о другой галактике, но тупые бюрократы Вхола не могут думать ни о чем другом, кроме своей мелочной войны с Харалом.
— У каждого, — лежал плечами Чейн, — свое понимание того, что считать наиболее важным. Хараловцы, наверное, были бы более заинтересованы в установлении факта, что здесь нет супероружия, нежели в получении знаний о полусотне галактик.
— Хараловцы, — сказал Лабдибдин, — ограниченные, невежественные люди.
— Да, им в этом не откажешь, — подтвердил Чейн и повернулся к Дайльюлло:
— Крии нам вроде бы больше ни к чему. Не лучше ли нам возвратиться наверх?
Дайльюлло согласился. Он бросил еще раз взгляд на ряды не мертвых, но и не живых существ, терпеливо восседающих в надежде своего воскрешения, и ему подумалось, что их отчужденность уходит значительно глубже, чем сущность их формы или даже вещества. Он не мог точно сам уяснить, что имея в виду, и вдруг понял. Это их лица. Не черты. А выражение. Взгляд полного спокойствия. Эти лица никогда не знали никакой страсти.
— Вы тоже это видите? — сказал Лабдибдин. — Думается, этот биологический вид должен был развиться в благоприятной окружающей среде, где не было ни врагов, ни необходимости бороться за выживание. Они ничего не покоряли, я имею в виду в самих себе. Они никогда не страдали, им не надо было учиться избавлению от насилия в поисках лучшего пути. Этого просто никогда у них не было. Кстати, если судить по их записям, у них нет и любви. Они, по-видимому, совершенно лишены каких-либо внутренних эмоций. Им всегда хорошо. У них абсолютно не может быть каких-либо огорчений. Это заставляет меня задуматься: наверное их галактика полностью отличается от пашей, в ней кет всех этих неистовств природы, которых хватает на наших планетах — изменений климата, засух, наводнений, голода, всего того, что делает нас прежде всего борцами и дает нам выживание в качестве награды победителю… А может быть мир криев — исключительный случай…
— Будучи человеком, — сказал Дайльюлло, — я не могу игнорировать свои внутренние эмоции. Они приносят нам немало беспокойств и огорчений, но они делают жизнь стоящей того, чтобы ее прожить. Я не очень-то завидую криям.
Чейн со смехом добавил:
— Не хочу быть непочтительным, но скажу: наши покойники выглядят более живыми, чем крии. Пойдемте отсюда. Я устал от их вытаращенных глаз.
По звенящему пустотой коридору они отправились назад и на сей раз Дайльюлло почувствовал странное холодное покалывание в спине как будто сотня пар глаз неотступно следовала за ним, пронизывая своими взглядами металл и тусклый свет.
Как этим глазам, должно быть, приходилось удивляться при изучении странных диких туземцев наших звездных джунглей — любовников, убийц, святых, мучеников, торжествующих подлецов.
Дайльюлло вдруг сказал:
— Не думаю, чтобы был чересчур большой смысл в том, чтобы не делать чего-то, пока очень не захочешь это сделать.
— Это потому, что вы человек, — возразил Лабдибдин. — Для человека полный покой равносилен смерти. Организм разрушается.
— Верно, — поддержал Чейн и с такой горячностью, что Дайльюлло с улыбкой уставился на него.
— Он имеет в виду не только войну. Понимаешь? Есть ведь и другие виды борьбы.
— Правильно. Но цветку, скажем, или дереву… В мини-рации Дайльюлло, прикрепленной к клапану кармана, раздался голос Болларда:
— Джон, на радаре Биксела появились два всплеска.
— Иду, — сказал Дайльюлло и вздохнул:
— Сколько стоит полный покой?
XVIII
Лабдибдина в сопровождении наемника отправили назад в куполообразную постройку. Чейн же сидел в капитанской рубке, удивляясь, почему Дайльюлло захотел иметь его здесь, а не там, где скоро возникнет огневой рубеж. Через дверь навигационного отделения он мог видеть как Биксел, склонившись над экраном радара, следил за приближением крейсеров. Рутледж обеспечивал межкорабельную радиосвязь, по которой вели сейчас разговор Дайльюлло и капитан одного из вхоланских крейсеров.
Голос вхолана звучал громко, отчетливо. «Старший из командиров, — определил про себя Чейн, — изъяснялся плохо на галакто, но говорил надменно, тщательно выбирая и чеканя каждое слово».
— Предлагаю вам сдаться. Это ваш единственный шанс. Вы должны соображать: альтернативой будет только смерть. Конечно, я не должен указывать вам на безнадежность борьбы с двумя тяжелыми крейсерами.
