Джеймс Дашнер - Сквозь Топку
Добрались. Первое городское строение.
В темноте бури всё здание: массивные каменные блоки, арки, сложенные из плит поменьше, полуразбитые окна — казалось серым. Арис, первым добравшийся до двери, не стал морочить себе голову, пытаясь открыть её: дверь когда-то была сплошь стеклянной; теперь от неё остались лишь осколки, и Арис высадил их локтем. Он махнул паре других приютелей: мол, заходите, потом вошёл сам.
Томас добрался до двери одновременно с Ньютом и жестом попросил о помощи. Ньют на пару с другим парнем забрал у него Минхо, и они осторожно перетащили его спиной вперёд сквозь двери; ноги вожака при этом бессильно стукались о порог.
Томас, ещё толком не оправившийся от шока, вызванного разгулом небесного электричества, последовал за своими друзьями в полумрак внутреннего помещения.
Войдя, он обернулся и увидел: снаружи полил дождь, словно буря устыдилась того, что сотворила с приютелями, и решила слезами смыть свой позор.
ГЛАВА 25
Дождь лил как из ведра — словно Господь вобрал в себя целый океан, и теперь извергал его обратно.
Уже два часа Томас сидел, привалившись к стенке и не шевелясь, и наблюдал за потопом. Он был до того измучен, что ничего не хотел, кроме одного — чтобы слух вернулся. И тот потихоньку восстанавливался: звон в ушах прекратился, и тупая пульсация в мозгу постепенно ослабевала. Он слышал слабый отголосок своего кашля. А откуда-то издалека до него теперь начал доходить барабанный перестук дождевых капель. Так что, похоже, глухим на всю жизнь он не останется.
Тусклый серый свет, проникавший сквозь окна, был не в состоянии разогнать промозглую темноту помещения. Минхо свернулся калачиком у ног Томаса и не шевелился: похоже, любое, даже еле заметное, движение заставляло натянутые, как струна, нервы вожака вибрировать от жгучей боли. Ньют и Котелок сидели поблизости и молчали. И не только они — вообще все как в рот воды набрали. Никто не стремился навести маломальский порядок в рядах приютелей, хотя бы сосчитать потери. Они просто валялись без сил и наверняка раздумывали о том же, что и Томас: что это за мир, в котором могут существовать этакие бури?
Мягкий шелест дождя становился всё громче, и Томас, наконец, уверился, что ему не чудится — он действительно слышит шум ливня. Этот звук подействовал на юношу успокаивающе, и он уснул.
К тому времени когда он проснулся, тело затекло так, что, казалось, вместо крови в жилах еле движется загустевший клей. Зато голова работала ясно, и слух полностью восстановился. Томас слышал тяжёлое дыхание спящих приютелей, жалобные постанывания Минхо. Снаружи доносился грохот водяных струй, колотящих по асфальту: ливень, должно быть, превратился в настоящий потоп.
Но теперь в помещении было абсолютно темно. Наступила ночь.
Он постаралася забыть все тревоги, поёрзал, устраиваясь поудобнее, затем растянулся на полу, пристроил голову на чью-то ногу... Усталость вновь взяла над ним верх, и он опять уснул.
Когда он окончательно проснулся, уже занялся рассвет. В помещении было совсем тихо, буря улеглась и ливень кончился. Он проспал всю ночь напролёт. Тело ломило и болело, но этого и следовало ожидать. А вот то, о чём он совсем забыл, теперь заявило о себе во всю мощь.
Он был голоден как волк.
Пол вокруг него был испещрён квадратами солнечного света, проникавшего через разбитые окна. Томас поднял голову и посмотрел вверх. Здание, в котором они укрывались, было самой настоящей развалиной. В междуэтажных перекрытиях, вплоть до самой крыши — десятки и десятки этажей вверх — зияли дыры, в стенах тоже светились проломы; в общем, похоже, вся громада удерживалась от окончательного падения только благодаря стальному каркасу. Томас даже не представлял себе, чтó могло причинить такие разрушения. В проломы над головой заглядывало голубое небо. Поразительно, если учесть, что за погодка бушевала последние несколько часов. Буря со всеми её ужасами умчалась, как не бывало. Интересно, какие климатические изменения могли обусловить подобные причуды погоды?
Желудок урчал, болел и требовал еды. Томас осмотрелся — большинство приютелей ещё спало, только Ньют сидел, привалившись к стене спиной и вперив невидящий взор куда-то в середину комнаты.
— Эй, с тобой всё в порядке? — спросил его Томас. Хм, даже челюсти, кажется, тоже затекли.
Ньют медленно обернулся и отсутствующе уставился на Томаса. В следующее мгновение он очнулся, и глаза его прояснились.
— Что? А, да, думаю, я в порядке. Мы живы — это главное, а остальное... Да какая разница... — Его голос был полон горечи. — Хрен с ним.
— Иногда я сомневаюсь, — пробормотал Томас.
— В чём?
— В том, что остаться в живых — это главное. Временами подумываю: помереть бы — вот тебе и решение всех проблем.
— Не гони, ничего подобного ты не думаешь. Ни в жизнь не поверю.
Неся свою депрессивную чепуху, Томас горестно поник головой от жалости к себе. Когда же бывший Бегун отбрил его, юноша встрепенулся и бросил на товарища острый взгляд, а потом и вовсе заулыбался.
— Ты прав — конечно, не думаю. Просто у тебя был такой несчастный вид! Вот я и решил, что у меня получится жалостливей. — Он почти поверил в собственное враньё — что якобы никогда не думал, будто помереть — самый лёгкий выход из положения.
Ньют ткнул пальцем в сторону Минхо.
— Что за хрень с ним случилась?
— Молния ударила и подожгла на нём одежду. Как так получилось, что он весь полностью не поджарился — ума не приложу. Повезло. Нам удалось сбить пламя, так что, по-моему, он пострадал не слишком сильно.
— «Не слишком сильно»? Ну ни фига себе! А что такое тогда, по-твоему, «сильно пострадать»?
Томас на мгновение прикрыл глаза и прислонился головой к стенке.
— Слушай, ты же сам сказал — главное, он жив, так? К тому же, одежда по-прежнему на нём, так что кожа сильно не обгорела. Ничего, он поправится.
— Ага, нормалёк, тогда всё в полном порядке, — с саркастическим смешком отозвался Ньют. — Напомни мне, чтобы я ненароком не взял тебя в свои лечащие врачи.
Но тут со стороны Минхо раздался протяжный стон:
— О-о-ох... — Вожак распахнул глаза, но, увидев, что Томас внимательно смотрит на него, прижмурился. — Ох, мля. Я грёбнулся. Окончательные кранты.
— Плохо, да? — встревожился Ньют.
Вместо ответа Минхо медленно приподнялся и попытался сесть, кряхтя и вздрагивая при малейшем движении. Наконец, он сел, скрестив ноги. Почерневшая одежда свисала клочьями. В дырки проглядывала обгоревшая кожа, её усеивали красные волдыри, похожие на чьи-то недобрые глаза. Но даже не будучи доктором и не имея понятия о подобных вещах, Томас был почему-то уверен, что ожоги не слишком серьёзны и быстро заживут. Лицо вожака почти не было затронуто, волосы тоже — вон, торчат во все стороны слипшимися от грязи колтунами. Ну и пугало.
— Бедняжечка, как же тебе больно! — притворно пожалел его Томас.
— Веселишься? — вскинулся Минхо. — Да из меня гвозди можно делать[3]! Вполне в состоянии надрать задницу любителю тёлок вроде тебя, даже если бы мне было вдвое больнее!
Томас пожал плечами.
— А что, тёлки классные животные. Не отказался бы слопать сейчас одну из них целиком. — При этих словах его желудок красноречиво возроптал.
— Это что?! — поразился Минхо. — Неужто шутка юмора? Мистер Томас Занудисон действительно родил остроту?
— По-моему, да, — подтвердил Ньют.
— А я вообще очень весёлый парень, — снова пожал плечами Томас.
— Ага, очень. — Впрочем, Минхо уже потерял интерес к пустой болтовне. Он окинул взглядом приютелей — большинство ещё спало, а кто не спал, тот лежал, бездумно уставившись в пустоту. — Сколько?
Томас пересчитал. Одиннадцать. Их осталось всего одиннадцать. Включая новенького, Ариса. Сорок или пятьдесят жили в Приюте, когда туда прибыл Томас, всего несколько недель назад. Теперь их одиннадцать человек.
Одиннадцать.
Когда до него дошло, чтó значит эта цифра, Томас потерял дар речи. Он не мог выдавить из себя ответ лидеру. Как? Всего пару минут назад они легкомысленно мололи языками! Да ведь это просто кощунство! Отвратительно.
«И я — часть ПОРОКа? Как это может быть? — упрекал себя он. — Как я мог принимать участие в чём-то столь чудовищном?!» Может, рассказать друзьям о своих снах-воспоминаниях? Нет, пожалуй, не стоит...
— Нас осталось только одиннадцать, — произнёс Ньют. Ну, вот слово и сказано.
— Значит, шестеро погибли в бурю? — бесстрастно проговорил Минхо — будто считал яблоки, потерявшиеся, когда ветер унёс узлы с припасами.
— Семеро! — резко поправил Ньют: он явно не одобрял спокойствия, с которым лидер говорил о людских потерях. Потом прибавил помягче: — Семь. Если только никто не забежал в другое здание.
