Эдуард Тополь - Астро. Любовник Кассиопеи
Поскольку смотреть эту мелодраму в пятый раз мне уже было скучно, я сказал:
— Недавно мы открыли на земле целые подземные города. В пустыне Сахара, под Парижем, Неаполем, на Мальте, под Турцией. Они тянутся на многие километры и уходят вглубь несколькими ярусами, как гигантские перевернутые небоскребы. А на Эквадоре это просто галлереи огромных подземных залов с вентиляцией и стенами из чистого золота. Это вы построили?
— Нет, — ответила FHS-77427, не отрываясь от экрана. — То была другая цивилизация, после нас.
— Наша? — удивился я.
— Нет, до вас.
— Они жили под землей?
— Нет, они жили на земле, но готовились к ядерной войне.
— И что?
Все-таки ей пришлось оторваться от экрана и секспильного Хавьера Бардема.
— Понимаешь, — сказала она, вдруг как-то разом увеличиваясь в росте, — на самом деле истории всех цивилизаций состоят из борьбы света и тьмы. И тогда тоже шла борьба между двумя расами — светляками и темняками.
— И темняки победили?
— Ну, в общем, да. Они устроили ядерный холокост.
— И светляки погибли?
— Не все. Те, кто остались в подземных городах, бросили их и улетели в другую галактику.
— В какую?
— В галактику Лебедь А…
— А вы с Кассиопеи. Значит, вы темняки?
— Нет, мы пожарники, чистильщики космоса. Там, где готовится ядерный пожар, мы зачищаем пространство.
— Убийствами?
— Ну, а как еще? Пойми, ваша цивилизация зашла в тупик. Ведь демократия — это «кратия», подавление меньшинства большинством. А интеллект большинства всегда ниже интеллекта элиты и гениев, которые двигают прогресс. Таким образом, ваша демократия стала тормозить ваше развитие, что рано или поздно приведет к ядерной катастрофе. Но если просто уничтожить ваши ядерные арсеналы и улететь, вы через тридцать лет сделаете все по новой. А мы не можем прилетать сюда каждые тридцать лет. Поэтому мы зачищаем мужской генофонд, дебилизируем вас. Так надежней…
Мысль о том, что человечество развивается для того, чтобы взорвать себя, не была нова. Но когда ее высказывает инопланетянка, да еще такого роста…
И все-таки я возразил:
— Но твои янычары пьют человеческую кровь, жрут сердца!
FHS замкнула лицо:
— Других пожарных у меня нет.
Я бы, конечно, продолжил расспросы, но в этот момент (именно тогда, когда на огромном, во всю стену экране Пенелопа Крус вбежала с пистолетом к Хавьеру Бардему и Скарлетт Йоханссон) с этого экрана вдруг исчезли и Пенелопа, и Хавьер, и Скарлетт, а вместо них появились «Натали Портман» и Радий Хубов, причем — в постели.
— В чем дело? — недовольно сказала «моя» FHS-77427.
— Привет, сестра! — улыбнулась «Портман». — Если у нас шесть утра, то у вас всего семь вечера вчерашнего дня, правда?
— Допустим…
— Мой Радий хочет поговорить с твоим Стивом. Ты не против?
— Ладно, пусть говорят, — вынужденно согласилась FHS-77427.
— Я думаю, он хочет сообщить Стиву, что наши орлы не могут летать при сильных морозах. — И с лукавством на лице «Портман» повернулась к Радию. — Да, Хубов?
— Ну, при чем тут?.. — смешался явно разоблаченный Радий, а «Портман» расхохоталась.
— Видишь, сестра? Они хоть и умные, и стихов знают сотни миль, но такие наивные — я их вижу насквозь. Они считают нас варварами и не понимают, что все как раз наоборот… — Тут «Портман» повернулась ко мне. — Если мы сейчас не отбросим вас назад лет хотя бы на тысячу, то завтра вы уничтожите всю свою цивилизацию ядерным оружием. Миллионы лет назад это уже трижды было на этой планете. Между прочим, тогда тут жили люди в пять раз выше вас ростом. И умней. Но от них только дольмены да стоунхенджи остались. А Радий решил, что если устроить на земле ледниковый период, то все наши летающие рабы вымерзнут, и мы улетим… — И «Портман» ласково, как кошка лапкой, провела своей ладонью Радию по груди, животу и еще ниже. — Да, my sweety? [12]
— Но у них же нет климатического оружия, — сказала практичная «Милла Йовович» и требовательно повернулась ко мне: — Да или нет?
Я пожал плечами:
— Насколько я знаю, нет…
Я, конечно, врал. Над созданием климатического оружия уже лет сорок работали и мы, и русские, и китайцы — кому же об этом знать, как не нам, астрономам? Иначе ради чего запускались на орбиты десятки и даже сотни так называемых метеорологических спутников? Неужели ради предсказаний погоды? Однако вместо того, чтобы объединить усилия ученых, каждая страна в глупой тайне друг от друга создавала свою сеть космического контроля погодных условий — в тщетных надеждах устраивать друг другу засухи, ураганы, потопы и наводнения. Русские гляциологи искали способы растопить из космоса ледники Памира, Арктики или Антарктики, китайские океанографы мечтали осушить Тайваньский пролив и повернуть Гольфстрим, а наши физики и астронавты — управлять грозами и молниями. Не знаю, как у русских (надо было спросить у Хубова, когда он был в Грин-Бэнке), а у НАСА кой-какие наработки насчет управляемых гроз все-таки были. Но прилет пришельцев и уничтожение ими Интернета и связи со спутниками, все, конечно, похерил.
— Well, — сказала «Портман» Радию. — Говори, мой сладкий. Стив ждет.
Все-таки удивительно, подумал я, как быстро очеловечились эта инопланетная «Портман» и «моя» FHS! Стоило им послушать стихи и влюбиться…
И хотя Радию уже явно нечего было мне сказать, он произнес:
— Привет, Стив! Я должен поблагодарить тебя…
— За что?
— Ну, ты знаешь. За твою рекомендацию.
Я усмехнулся:
— Глядя на вас двоих, я думаю, ты не жалеешь об этом.
— Это спасло моих родителей, — ответил он. — Спасибо.
— Ты видишь, Касси? — снова вмешалась «Портман». — Он не говорит Стиву даже спасибо за то, что спит с самой «Натали Портман»!
— Это потому, что у тебя женского имущества в полтора раза больше, чем у нее, — сказал я, удивившись странному имени, которым «Портман» назвала мою FHS-77427.
Обе сестры засмеялись. Я понял, что могу выручить русского друга, и решил воспользоваться этим. Мало ли что еще, кроме идеи выморозить летающих тварей, хотел сообщить мне Хубов…
— Радий, — сказал я, — почитай нам Пушкина.
Он удивленно вскинул глаза:
— Пушкина?
— Ну, да. Понимаешь, я уже исчерпал все любовные стихи Шекспира, Байрона и Шелли. А Пушкина я наизусть не знаю…
— А кто такой Пушкин? — спросила «моя» FHS-77427.
— Вот видишь? — повернулся я к Радию. — Если ты русский патриот, должен познакомить инопланетян с Пушкиным.
— Да, милый, давай, — погладила его по плечу «Натали Портман», ей явно хотелось щегольнуть им перед своей сестрой.
Радий сел в постели, бросил на меня пристально-выразительный взгляд, затем несколько секунд покачался, как еврей на молитве, взад и вперед, бормоча свою любимую «там морзянка-молдаванка собирала виноград… ждет тебя дорога к партизам в лес густой…» и только после этого поднял глаза на «мою» «Миллу Йовович» и произнес:
— «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты. В томленьях грусти безнадежной, в тревогах шумной суеты звучал мне долго голос нежный и снились милые черты. Шли годы. Бурь порыв мятежный рассеял прежние мечты, и я забыл твой голос нежный, твои небесные черты. В глуши, во мраке заточенья тянулись тихо дни мои без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви. Душе настало пробужденье: и вот опять явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты. И сердце бьется в упоенье, и для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь…»
«Моя» FHS-77427 замерла еще в середине этих стихов, а теперь сидела с открытым ртом, совершенно потрясенная. Я думаю, все женщины, даже доисторические, воспринимают стихи совершенно иначе, чем мужчины. Если женщина примется обольщать мужчину чтением стихов, он начнет зевать на третьей минуте, даже если это будет Песнь Песней царя Соломона. Но женщины… Как говорил О. Генри, женщины любят ушами. Я подозреваю, что в самой ритмике стихов им чудится ритм фрикционных движений. Как бы то ни было, «моя» «Милла Йовович» произнесла после паузы:
— Кто это сочинил?
— Это Александр Пушкин, русский поэт, — сказала ей «Натали Портман», уже образованная Радием.
— О’кей, где он? — нетерпеливо выдохнула FHS-77427 и даже встала, словно собралась бежать к этому Пушкину.
— К сожалению, его убили, — сказал Радий.
— Кто?!! — буквально взревела FHS-77427.
Я еще никогда не видел ее в таком гневе.
— Жорж Дантес, — сообщил Радий. — В январе тысяча восемьсот тридцать седьмого года на окраине Санкт-Петербурга.
— Но это же гений! — возмутилась «Милла».
— А Дантес — француз, — сказал Радий. — «Смеясь, он дерзко презирал земли чужой язык и нравы; не мог щадить он нашей славы; не мог понять в сей миг кровавый, на что́ он руку поднимал!..»
