Вадим Панов - Крест толкователей
Кеша не отвечал, только бешено вращал глазами. Несколько секунд спустя Лунин понял всю бессмысленность своего захвата. Мальчик ничем ему угрожать не мог. Единственное, на что он был способен — это только сбежать. Лейтенант был уверен в своей реакции, а также в том, что при попытке к бегству он без труда сможет перехватить мальчика еще раз.
Поэтому, так и не дождавшись ответа, он отпустил руку Кеши. Тот сел на кровати и стал растирать локоть.
Искоса посмотрев на лейтенанта, Кеша заметил с нескрываемым сарказмом:
— Оно и видно, что Николаем. Был бы автомат настоящий — точно бы башку тебе отстрелил, козел.
Лунина колкость не слишком задела.
— Видали мы таких стрелков… — усмехнулся он. — Зовут-то тебя как?
Кеша встал с кровати и распрямил плечи. Плюнул на правую ладонь, затем вытер ее о штанину. Потом протянул лейтенанту руку.
— Иннокентий Оппенгеймер, — торжественно представился он.
Лунин смерил мальчика взглядом и, слегка смутившись, ее пожал.
— Как?.. — переспросил он.
Кеша посмотрел на него с презрением.
— Ну, ты, тьма египетская… Про атомную бомбу, наверно, слыхал?
— Ну, допустим… — осторожно согласился Лунин.
Кеша поправил воротник рубашки и застегнул его на верхнюю пуговицу.
— Это мой батя ее изобрел, понял? Он у меня — голова. Нобелевский лауреат. — Кеша развернулся и взялся за ножки стола, направленные в потолок. — Что стоишь как столб? Стол помоги перевернуть.
* * *Двухконфорочная газовая плита стояла в закуте за печкой, отгороженном от комнаты занавеской. Лунин зачерпнул ковшом воду из ведра и налил ее в чайник. Потом поставил его на плиту, чиркнул спичкой и зажег газ.
Лунин крикнул через плечо:
— Зойка кто тебе? Мать?
Кеша был в комнате. В центр стола он положил снежинку, вырезанную из сложенной газеты. Поставил на нее кефирную бутылку, на три четверти заполненную водой. Затем опустил в нее букет из трех желтых одуванчиков, сделал шаг назад и оценивающе посмотрел на натюрморт.
Вздохнув, он, наконец, ответил:
— Мать моя — удача, отец — родной детдом.
Лунин спросил:
— В каком это смысле?
Кеша протянул руку к букету и поправил цветы. Теперь одуванчики, понуро свесив желтые головы, смотрели в разные стороны.
— В переносном, — ответил Кеша. — Вообще, она говорит, что мать. Да только брешет — сто пудов… Позавчера нарисовалась, вся в помаде, рожа пудрой присыпана. Ни разу в жизни эту цыпу не видал, вот те крест. На три дня меня отпросила… Зачем — хрен ее знает. А ты чё такой любопытный? — усмехнулся вдруг мальчик. — Спишь с ней, что ли?
Лунин вышел из-за занавески и бросил взгляд на букет. Он хмыкнул и спросил:
— Цветы-то для кого? Для нее, что ли?
Кеша отвернулся. Он закусил губу. Потом протянул руку, намереваясь выхватить одуванчики из бутылки. Однако, Лунин оказался проворнее — он ловко перехватил запястье мальчика, и букет остался нетронутым.
— Не смей… — сказал лейтенант. — Пусть стоят.
* * *Дверь открылась и в комнату быстрым шагом вошла Зоя. Лунин и Кеша повернулись к ней одновременно. Лейтенант разжал пальцы, и запястье мальчика выскользнуло из его руки.
Зоя бросила взгляд на букет. Затем подошла к столу и поставила на него пластиковый пакет, набитый покупками почти доверху. Стала вынимать из него хлеб, пакет молока, консервы, какие-то свертки.
Зоя посмотрела на Лунина.
— Уже познакомились? Я рада.
Лунин с сожалением посмотрел на свой кулак, который еще болел от удара по настенному календарю. На костяшках краснели свежие ссадины.
Зоя подошла к серванту и выдвинула один из его ящиков. Начала что-то делать в нем, запустив туда обе руки. Лунин бросил взгляд на ее шею. Почувствовав, что лейтенант смотрит на нее, Зоя сказала:
— Сейчас ужинать будем, Николай…
Зоя обернулась, и в руках у нее оказался пластиковый шприц с блеснувшей иглой. Зоя ударила по нему щелчком, выгоняя вверх пузырек воздуха, и надавила на поршень. Тонкая струйка брызнула вверх.
— Но сначала укол, — сказала Зоя.
Кеша, опустив голову, развернул стул и сел, пропустив его между ног. Задрав рукав, он положил обнаженную руку на спинку. Во второй руке его щелкнул резиновый жгут.
Кеша перехлестнул его через бицепс и стал работать кулаком, нагнетая кровь. Вены на его предплечье вздулись.
Лунин, не отрываясь, смотрел на его руку. Она была вся покрыта следами уколов — вдоль вен, от локтевого сгиба и до самого запястья.
Глава 15
Ракитин ехал в своей «шестерке». Ехал он быстро, едва попадая в «зеленую волну» и пересекая перекрестки в самые последние мгновенья. На углу Февральской и Клары Цеткин наперерез машине выскочил гаишник с радаром и палкой, но осекся, увидев Глеба Андреевича за рулем.
* * *Ракитин почти бежал по подъезду вверх, перескакивая через две ступеньки. Между вторым и третьим этажами он увидел строительные козлы. На полу лежало густое пятно краски, которое соскребает шпателем какой-то человек в пилотке, сложенной из газеты. По ступеням, наперегонки с капитаном, бежали вверх отпечатки чьих-то ног.
На четвертом этаже Ракитин остановился перед нужной дверью. Он бросил взгляд на отпечатки, теперь уже едва заметные — они свернули и пошли дальше, на пятый этаж.
Ракитин стукнул в дверь четыре раза, а после паузы — еще два. Открыл Самохин. Вид его был хмур, рукава рубахи засучены, а из руки свисала мокрая тряпка.
* * *На кухонном столе стоял таз с мыльной водой. Самохин, подойдя к нему, прополоскал в воде тряпку. Все поверхности вокруг — шкафов, стола и кухонных полок — были покрыты разводами высохшей известки. Но больше всего пострадал пол. Линолеум на нем пошел волнами, под которыми мокро хлюпало.
Самохин снял решетку с газовой плиты и стал протирать тряпкой между конфорками.
В дверях кухни, прислонившись плечом к косяку, остановился Ракитин.
— Я думал, с тобой что-то случилось, — разочарованно сказал Ракитин, едва переводя дух. — А тут… Ерунда какая-то.
Самохин перевернул банку «пемолюкса» и потряс ее над плитой, как перечницу.
— Вот именно! Случилось! — он развел руки и огляделся по сторонам. — Считаешь, это все ерунда? Сверху натекло. Нинка меня теперь точно убьет. Козел твой Лунин, вот кто!
— Почему мой? — удивился Ракитин.
— Ладно, пусть будет не твой!.. Пусть будет мой, ладно! Устроил мне тут… и смылся. — Самохин поднял глаза и с отчаянием посмотрел на Ракитина. — Все обои, блин, вся плитка… Пол вздыбило…
Ракитин поднял голову и посмотрел на влажный еще потолок. Он был покрыт шелушащейся побелкой и уже начинающими желтеть разводами.
— Я наверх схожу, — вздохнул капитан.
* * *Ракитин поднялся этажом выше. В квартире, в которую хотел он попасть, стояла новенькая металлическая дверь. Ракитин внимательно осмотрел ее, дотронулся пальцем до косяка. Дверной проем был заштукатурен, и, причем, не так давно — штукатурка оказалась еще сырой. Было совершенно очевидно, что дверь поставили, возможно, не далее, чем час назад.
Ракитин протянул руку и нажал пальцем на новенький звонок.
* * *Протерев поверхность плиты, Самохин поднял чугунную решетку и поставил ее на место. В этот момент под ногой его что-то хрустнуло. Самохин наклонился и увидел разбитое и уже засохшее куриное яйцо.
* * *Ракитин стоял перед дверью, все еще ритмично нажимая на кнопку звонка. Когда число нажатий дошло до десяти, Ракитин опустил руку. Дверь так и не открыли.
* * *Самохин раскачивался на полу, стоя на четвереньках. Упираясь ладонями, коленями и пятками, он налегал на тряпку, пытаясь оттереть засохшее яйцо. Перед ним на полу располагался таз с мыльной водой.
Когда тщетность усилий стала очевидной, Самохин отложил тряпку и взял в руки столовый нож. Наклонив лезвие почти параллельно полу, он стал соскабливать задубевший шлепок, снимая его с линолеума миллиметр за миллиметром.
Внезапно раздался щелчок входной двери. На полу, возле рук Самохина, произошло слабое движение воздуха. Хлопья высохшей штукатурки вздрогнули и поползли к окну, затрепетал случайный клочок газеты.
Старший лейтенант услышал прихрамывающие шаги. Они приближались. Самохин скреб, не поднимая головы.
— Забыл дверь закрыть, Глеб, — сказал он. — Сквозняк. Ты чё там хромаешь?
Вошедший остановился в дверях.
Самохин бросил взгляд на его ноги. Нижняя часть штанин была покрыта белесыми пятнами полуоттертой краски. Ботинки, некогда бывшие черными, выглядели теперь крайне печально — лаковая кожа их потрескалась и пошла шелухой, носки были скукожены и по-турецки загнуты вверх, а в трещины и стыки забился несмываемый белый налет.
