Александр Шакилов - Пусть умрут наши враги
Зил охнул, так его впечатлило увиденное. Такое тщедушное тельце у пироса – и столько мощи в нем!
– Лопоухий, подвинься, – рядом с лешим всплыл рептилус. В его блестящих, будто смазанных жиром, волосах желтела лента. Он показал Зилу обоюдоострый отлично заточенный клинок: – И без глупостей. Понял?
Надо было вцепиться жабе в горло и давить, давить, давить – до хруста, пока не брызнет из-под пальцев. Но для этого нужно было пальцы оторвать от мокрых слизких корней. К тому же, в воде у рептилуса преимущество, рептилусы точно созданы для схваток в лужах любой глубины. И шум борьбы привлечет волчарок. Так что «лопоухого» и «подвинься» Зил треклятой жабе прощает. Пока что прощает. Заключив негласное – временное! – перемирие, они обменялись ненавидящими взглядами.
Да и какие могут быть разборки в тесноте? Ведь к Зилу и жабе присоединилась Ларисса, а следом вынырнул Траст. Вновь прибывшие умудрились расположиться в промоине так, чтобы ненароком не прикоснуться к рептилусу, то есть прижав лешего к жабе.
– Я же сказал ждать…
На упрек Зила не обратили внимания – наблюдали за боем на равнине.
Пока двое пиросов отвлекли маленькое войско Сыча резкими выпадами, третий ястребок – мелкий, гнусный! – зашел чистокровным в тыл и, мгновенно снизившись, отсек крылом голову кудрявому ратнику. Брызнула кровь, борода кольцами и лихо закрученные усы шлепнулись в грязь. Крылатый убийца тут же взмыл в небо, увернувшись от стрел, посланных вдогонку.
До этого момента безучастно сидевший на зоге Сыч направил файер на пиросов. Из пасти живого оружия устремился ввысь полупрозрачный пузырь. Ястребки поспешили убраться подальше от пузыря, но не успели – не добрав до крылатых полукровок пару мер, пузырь лопнул, вспыхнул огненным шаром и рванул так, что четверо наблюдателей под корнями дерева, не сговариваясь, опустили головы в воду.
Зил тут же вынырнул.
В голове звенело, в уши будто запыжевали измельченной травы. Зато с глазами было все в порядке. Он увидел, как, пиная пятками по ребрам, Сыч поднял присевшего было зога. Вжавшись в грязь, вразнобой скулили волчарки. В двух упавших рядом с ратниками обугленных тушках Зил с трудом опознал стремительных пиросов. Они сильно обгорели, из углей торчали кости и еще что-то, похожее на сплетенные лианы, но неживое, вроде как из стали и пластика.
В воздухе кружились лохмотья пепла. А среди лохмотьев дерганно, неправильно как-то, припадая на бок, размахивал крыльями единственный уцелевший ястребок – мелкий, гнусный и теперь еще и подкопченный. Неудивительно, что уцелел именно он. Только самым мерзким и везет в жизни.
Чуть больше, чем прочим везет.
Копченого пироса заметно тянуло вниз. Не пытаясь даже взять в сторону и улететь прочь, он все силы тратил на то, чтобы просто удержаться в воздухе, но у него не очень-то получалось, ведь в крыльях зияли прорехи, перепонки порвало ударной волной взрыва. Прорехи становились все шире с каждым взмахом, но ястребок не сдавался: постепенно теряя высоту, он метал в ратников четырехконечные ножи-пластины и стрелял из шипомета очередями мелких дротиков-шипов. Из-за ранения у пироса что-то повредилось в голове, и он превратился в редкостного мазилу – ни разу не попал. А уж на земле у него не было ни единого шанса в схватке с людьми. Вот-вот упадет, и ратники изрубят его в капусту, если раньше не разорвет в клочья свора.
Траст и Ларисса облизывали губы в предвкушении расправы. А вот в змеиных глазах рептилуса, наблюдающего за агонией соплеменника, было столько тоски, что Зилу стало не по себе.
Поддавшись порыву, – глупому! ничем не оправданному! – он сорвал с волос полукровки повязку и сунул себе в рот. Жаба дернулся было, но, увидев, что именно Зил сделал с его повязкой, аж пасть раскрыл от удивления. В его узких зрачках один за другим всплыли вопросы: «Что ты делаешь? Зачем? Ополоумел?». Траст и блондинка брезгливо скривились, наблюдая за движениями челюстей Зила.
– Так надо, – не объяснять же им, что тряпка должна напитаться слюной лешего, его запахом. Он выплюнул повязку на ладонь и для верности, неглубоко расцарапав себе щеку ногтем, измазал ткань кровью. Затем, выпростав руку за пределы корней, выбросил желтый ком в поток. Течение жадно подхватило повякзу жабы и утащило.
Тотчас волчарки – все как одна – почуяли нужный запах и, позабыв об облаянном пиросе, со всех лап рванули вдоль ручья. Если не успеют перехватить повязку до того, как поток впадет в реку, что образовалась меж холмов в двух полетах стрелы от схрона, появится шанс надолго отвлечь погоню от Зила и его спутников, далеко-далеко уведя ее по ложному следу.
Меж тем пирос, окончательно выбившись из сил, последние меры до земли пролетел точно мешок с картошкой – его крылья больше не держались за воздух. От многочисленных переломов его спасла широкая и – главное! – глубокая грязевая лужа, в которую он рухнул. Из-под ягодиц брызнуло во все стороны, тут же изгваздав ястребка от кончика опаленного хвоста по самое темя. К нему тут же поспешили ратники – им не терпелось расправиться с полукровкой, разорвать его собственными руками.
Жаба пополз из-под корней, помочь соплеменнику захотел, но леший схватил его за твердое, точно панцирь жучары, плечо:
– Не смей. Его не спасешь, а сам погибнешь и всех выдашь.
Если бы взгляды убивали, Зил погиб бы на месте. И все же рептилус внял доводам.
Выбравшись из грязи, шатаясь, пирос выставил перед собой лапу с шипометом. В него выпустили стрелу, он уклонился, из-за чего потерял равновесие и вновь оказался в горизонтальном положении в луже, где отчаянно забарахтался, путаясь в собственных крыльях.
– Бросьте его! – прокашлял Сыч и повернул зога вслед за сворой, скрывшейся за холмом. – За мной!
Ратники остановились, чуть-чуть не добежав до пироса. Обернувшись, они ошалело уставились на следопыта. Морды их враз побагровели, кое-кто потянулся к колчану за стрелой, иные перехватили алебарды поудобней – обиделись все жутко на Сыча. Молча обиделись. Будто дети малые, говорить еще не умеющие, у которых отобрали любимую игрушку.
Клацнув клыками, ящер повернул к ним морду.
– Оставьте падаль, – казалось, Сыч не заметил назревающего бунта. Ни намека на беспокойство. Уверен, что без труда справится со всем отрядом, если воины, ополоумев от жажды крови, рискнут атаковать его. – Все равно ведь сдохнет. Приказ князя – найти мальчишку. Забыли?!
Хорошенько пнув каблуками по ребрам зога, Сыч направил его по следу волчарок.
Обменявшись резкими жестами, ратники нехотя, но все же резво затрусили за зогом. Что-что, а бежать долго и быстро они умели.
– Ну что, братец ушастый, пронесло вроде? – выдохнул Траст, когда последний ратник скрылся за холмом.
И в тот же миг в горло лешего впились сильные пальцы.
И он сам вцепился в глотку рептилуса.
Глава 6
Лед под ногами
Снаружи – далеко – кричали, кричали, кричали…
До хрипа кричали, не жалея легких.
Потом выли по-звериному, сойдя с ума от боли. Потом все стихло, и потянуло жаром и гарью.
Ученики испуганно жались к Родду и едва слышно скулили. Тряслись от страха их жалкие тельца, украшенные голубыми и желтыми, синими и красными, розовыми и оранжевыми соцветиями – омерзительно яркими, режущими взгляд. «Корни» цветов вросли под кожу, сплелись с мышцами, сокращая их, когда надо и как следует. Омерзительными были и их буро-зеленые волосы, ногти и зеленоватая кожа. Тринадцать самому старшему, но выглядит моложе: низкорослый, слабые узкие плечи, волосы жидкие, глаза водянистые, покорно тупые. Он едва разговаривает. Зачем, если можно общаться с братьями и сестрами с помощью тонжерра?..
Всех их, верных соратников, подбирающих крохи знания Родда, этих скотов-слуг, ублюдков-последователей, тупиц-рабов, скулящих при его появлении, мечтающих лизать ему ноги и преданно заглядывающих в рот… Он бы их!.. И вот так еще!.. И так!.. Как же он ненавидел этих мальчиков-тюльпанчиков и девочек-ромашек, исторгающих из своих кишок не нормальную вонь метана, а смертоносную пыльцу с запахом тины и роз.
«Но ведь они же дети», – Родд попытался думать как обычный чистокровный.
Да-да, дети, просто дети. Милые, прекрасные, ненасытные, смешливые, игривые, познающие. То есть именно такие людишки, которых Родд ненавидел до багровой пелены в глазах, до сжатых кулаков, хрустящих суставами пальцев, до сломанных зубов, когда челюсти стискиваются, больно-больно упираясь одна в другую.
Он с удовольствием избавился бы от всех учеников, разом удушив их своими «корнями». Или нет, это слишком просто, унизительно быстро. Он ослепил бы их и лишил слуха. Выдрал бы из пастей языки, даровав немоту. Пусть умрут в темноте и тишине. От голода. От жажды. От невозможности позвать на помощь и попрощаться с ближними, пожаловаться, поплакать…
