Александр Зорич - Очень мужская работа
Так вот, они искали именно меня, Вову Пушкарёва, с рекомендацией, и с рекомендацией очень небанальной. Скажу честно: я прямо офигел, когда поверил своим глазам и ушам. До того офигел, что пообещал хранить секрет даже от жены, и, чёрт бы меня побрал, обещание выполнял долго.
До сегодня. До сейчас.
Глава 2
В ПЕРВЫХ СЛОВАХ МОЕГО ПИСЬМА…
I'm gonna write a tear stained letter,
I'm gonna mail it straight to you.
I'm gonna bring back to your mind,
What you said about always bein' true.
Bout our secret hidin' places;
Bein' daily satisfied.
I can see you sittin' and readin' it,
While you hang you head and cry.
I just hope you're not so sad,
You're gonna go down suicide.
Приём абитуриентов Комбат вёл, если не был на выходе, ежедневно, исключая, естественно, понедельник. С семи до одиннадцати вечера. В баре «Лазерный Джукбокс». Сюда он переселил свой «офис» из «Входа» прошлой весной. «Лазерный Джукбокс», злачное питейное новообразование на Седьмой Поперечной, не доросло ещё до злокачественного, хоть и было открыто на деньги профсоюза. Для полноценного культурного отдыха свободной вахты штрейкбрехеров с Карьера. Но на управление наняли одноногого Хиляя, что, между прочим, свидетельствовало о нерядовом и даже недюжинном уме профсоюзного культурного распорядителя господина Манчини, в миру — Бобы Итальяно.
Хиляй, по инвалидности закончивший ходила — с отличной репутацией и ныне действующий повар — с репутацией великолепной, умудрился поставить дело так, что уныло повзводно и по талонам развлекающиеся северные корейцы и северные индийцы не мешали заведению извлекать и обычную прибыль, попутно становясь ещё одним альтернативным сталкерским клубом.
Погранцы и профсоюзный менеджмент «Лазерный» не посещали (не статусно, столовка со шлюхами), а безумства и бесчинства отдыхающих по талоном ограничивались поеданием еды и, после достижения опьянения сытостью, громким хоровым пением. Корейцы пели патриотические популярные песни: просто так патриотические, патриотические популярные песни о любви к революции и патриотические популярные песни о патриотической любви патриота к патриотке (грустная песня). Пели с чувством, но почему-то фальшиво, как нарочно. Индийцы пели под аккомпанемент столовых приборов фантастические по ритмике и мелодике саги о любви к Амиттабху Баччану (в свои девяносто пять лет активно снимающемуся в ролях богов, будд и Ганди), любви Митхуна к Митхуне, любви к наследственному спальному семейному месту под лавкой на милой, милой Дадабхай Роуд. Пели так, что многие сталкеры, протрезвев от впечатления, записывали их пение на свои коммуникаторы и даже платили за полученное удовольствие. (Корейцам подавали из чувства справедливости, не за удовольствие.)
Веселились карьерные рабочие, не вставая из-за столов, под присмотром бригадиров, организованно. Часто смотрели на часы над стойкой, тщательно не смотрели по сторонам, то есть на стриптизёрш. Так что остальные посетители «Лазерного» — пьяные сталкеры пополам со скупщиками, гоняющие в бильярд, заключающие сделки и бьющие друг другу лица, им не мешали совершенно. Нет, стриптизёрши всё-таки немного мешали, пожалуй. Хотя и были все на одно лицо и несексуально худые. Как соотечественницы, товарищи женщины.
«Лазерный», разумеется, прослушивался и просматривался насквозь, но когда это и кого в Предзонье напрягало или заботило. Вся Земля прослушивается и просматривается. Где б найти столько прослушивателей и просматривателей?
Комбат углядел «Лазерный» сразу же, сходил на открытие (бесплатная еда и тёлки не брали денег за танец) и, пока традициями и табу бар обрасти не успел, вынюхал себе столик в самом укромном и дальнем уголке внутреннего зала, застолбил его и пометил. В его часы столик не занимали. Бан баном, но репутация — репутацией.
Неизвестно ещё, между прочим, кто больше страдал от бана: Комбат или общество. Так иногда думал он сам в моменты раздражения. В былые времена он никогда не отказывал собратьям в консультациях, делился опытом, по делу никогда не лгал. А сейчас кто подскажет, как обойти «Прокрусту» (всего несколько человек знало как), как напрячь «христову воду» (теперь, после исчезновения Вобенаки, лишь Комбат и Тополь знали), куда бить «кукумбера» ночью, а куда — утром? Старики погибали, умирали, спивались, просто старели. Либо крысили информацию, либо врали. Делиться не привыкли. Комбат всегда выбивался из сложившегося дискурса дикости и корысти. Другого бы убили давно. Впрочем, почему же? Не раз Комбата и убивали.
Вот только не смогли.
Вот только с Карьером Комбат всё-таки довыбивался. Доделился. Довыё… Да ещё и женился вдобавок. Перепортил отношения с жительницами лёгкого поведения. Надо сказать, бан вот со стороны лёгкого поведения Комбат переживал. Лисистраты хреновы! Но тут ему очень помогала Гайка — она была страшно ревнива, и радость по поводу игнора Комбата профессиональными женщинами её ревность немного украшала, примерно как гроб цветочек. Комбат очень любил Гайку и не любил, когда она плохо выглядела, а в приступе ревности она дурнела очень.
Двадцать второго октября, хорошо за понедельник выспавшийся и заскучавший, Комбат явился на пост с пятнадцатиминутным упреждением. Однако клиенты его уже ждали. Что было не принято и странно, словно они ни с кем не посоветовались, как правильно подойти к сталкеру.
Самые странные клиенты в его сталкерской жизни. Вот только другой жизни он уже и не помнил, как обязательно заметил бы писатель.
Третьей странностью странных клиентов стало как раз то, что они ему именно о той, о другой, прежней его жизни напомнили.
А второй странностью был их вид.
А первой…
Вот только по порядку.
У стойки, пошевелив пальцами для привлечения внимания Хиляя, Комбат взял обычное своё — пиво, вазочку с орешками и пачку «Кэмэл» без фильтра, возрождённого по многочисленным просьбам ценителей поляками, купившими в 2025 году JT International подчистую. Хиляй слова Комбату не сказал, блюдя общественное порицание, но деньги с карточки считал с обычным удовольствием. Он любил считывать деньги. Он был скуповат даже для сталкера.
Комбат понёс добычу между столиков, пустых и уже населённых, к арке во внутренний зал. Зал этот был длинный и узкий, как вагон-ресторан. Стоящие у входа сегодняшние кариатиды в бикини, Мура и Мерседеница, автоматически улыбались в пространство, но, когда в прицел к ним попал Комбат, улыбки синхронно погасили. Сразу стало темнее в баре. Комбат вздёрнул подбородок и горделиво прошёл между них, как между столиками, словно как Арагорн во Врата Тьмы. Но сбавить скорость пришлось тут же. В служебные обязанности Мерседеницы (она себя сама так называла, она была красивейшая до умопомрачения хохлушка, красоту свою нивелирующая до отрицательных величин своей умопомрачительной невежественностью) входило оповещать клиента о клиентах.
— Тебя там ждут,[2] — сказала она с трогательным натужным презрением на невообразимом своём суржике.
— Сердечно вас благодарю, несравненная Катерина Тарасовна,[3] — притормозив на траверзе Мерседеницы, ответствовал Комбат по-украински.
— Тю! Мурка, ти диви-який палiглот маскальский найшовся, аж небеса обiсралися! — воскликнула Мерседеница, глубоко оскорблённая.
Мурка (Анжела Николаевна Куликовская, бакалавр философии, Сорбонна) только чуть сморщила недавно переломанный и починенный носик. Она знала семь языков. В ушах у неё были серёжки с «марсианской черникой» в оправе. Подарок незабвенного Френкеля. Эхе-хе… Комбат кивнул ей, шагнул в арку, раздвинув волевым лицом, вкусным пивом и широкими плечами блескучие висюльки.
Приблизившись к своему столу, он поставил пиво и орешки на пробковые подставки, вытащил из карманов куртки коммуникатор, бумажник, зажигалку и ридер, разложил их. Снял куртку, повесил её на вешалку у стены, сел за стол и, не теряя драгоценного времени, одновременно глотнул пива из горлышка, включил ридер, проверил коммуникатор (не побеспокоил ли его кто нечаянным сообщением?), бросил в рот орешек, поправил сандалету под мышкой и расстегнул верхние пуговицы на армейской рубашке. Закурил, отлепил табачинку от губы. Всё это он проделал как бы одним движением, не обращая как бы никакого внимания на сидящих перед ним абитуриентов. Хотя рассмотреть их успел и удивиться успел несказанно.
Хотя вроде бы повидал Комбат разных людей перед собой.
Абитуриенты были близнецы, вдобавок ещё и одетые одинаково — чёрные с живым переливом длиннополые «сбилберговские» куртки из новомодного шелковина, на изобретении которого чуть приподнялась экономика Мексиканской нефтяной зоны. Не сразу Комбат понял, какого пола близнецы, и одного ли они пола, и какого пола из них кто. Честно сказать, сам он этого так бы и не понял. Личики у них были нежные, прекрасного цвета кожа (карнавальное освещение в баре Хиляй ещё не включил, девок было выпускать в залы рано), огромные прозрачные голубые глаза, соболиные брови, чётко прорисованные носики, одинаковые, чёрт бы его побрал, родинки на левых щёчках. Лет по двадцать… Меньше? Больше? Неизвестно. Волосы скрывали капюшоны, впрочем, неглубоко надвинутые, лица были полностью открыты. Оружия как-то не ощущалось. Под столом лежало что-то вроде мягкой сумки. Никаких личных мелочей на столе перед ними. Лишь пустые кофейные чашечки. Комбату помстилось, как в кошмаре, что даже гуща в чашечках одинаково лежит. Он тряхнул головой, сбросил явное наваждение. Хотя гуща всё равно лежала одинаково.
