Олег Верещагин - Очищение
– Точно так, если сейчас это имеет значение… – медленно проговорил Романов.
Алина Юрьевна удовлетворенно кивнула и продолжила:
– Тем не менее вы не можете не согласиться, что каждый должен заниматься своим делом. Вы простите меня, – на этот раз улыбка ее была искренней и немного виноватой, – я говорю слегка плакатным языком, но я так привыкла… и я прошу вас поверить, что намерения мои искренни. Я, сами понимаете, ничего не могла поделать раньше для установления хоть какого-то порядка… – Она на миг запнулась. По лицу промелькнула тень, и Романов прочел все, что пряталось в этой тени: темная квартира, нелепо придвинутый к двери стол, страх выдать себя хотя бы звуком, настороженное прислушиванье к звукам на улице, ужас – шаги на лестничной клетке… Но уже через миг тень исчезла – в кресле снова сидела уверенная в себе, спокойная деловая женщина. – Я бы хотела вам предложить свои услуги. По прежней специальности. Как я понимаю, детей вы без внимания не оставите? – В голосе было почти обвинение. Словно она сомневалась, что Романов вообще способен думать о детях.
– Ни в коем случае, – покачал головой Романов. Повторил задумчиво: – Ни в коем случае.
– Ну вот. – Алина Юрьевна решительно кивнула. – Думаю, что следует в первую очередь озаботиться созданием для детей максимально комфортных условий… конечно, я понимаю, что с учетом нынешних реалий, но… вот, например, по дороге сюда я видела группу мальчиков лет по восемь-десять, кажется, которую вывозили куда-то за город, на посадку картошки, это…
– Прервитесь, – Романов решил все для себя в одну секунду. Салганова удивленно и даже слегка оскорбленно умолкла. – Я верю, что у вас очень большой опыт. Возможно, просто грандиозный. Я ничего не знаю о вашей деятельности до… этих событий. Но я вижу, что произошло. И вы видите, что произошло. И мне почему-то кажется, что в немалой степени ваша деятельность на прежнем посту к этому финалу и привела.
– Что? – Глаза Алины Юрьевны стали непонимающими.
Романов вздохнул и подвел черту:
– С мальчишками вы работать не будете. Может быть – я пока не уверен и в этом, – но может быть, вам найдется место при девочках. А мальчишек должны учить и воспитывать мужчины.
– А я, например, одна ращу сына, – возразила Салганова.
Романову стало смешно: «Ращу сына!» Но тема была не смешной совсем. И он спросил с интересом:
– У вас один сын?
– Да…
– Сколько вам лет?
– Женщинам таких… – улыбнулась Алина Юрьевна.
Голос Романова стал жестким, откровенно повелительным – он ждал ответа:
– Сколько вам лет?
– Сорок пять… – Женщина стушевалась.
– Выглядите моложе… И один сын? Плохо. Очень. А его отец?
– Я в разводе уже три го…
– Сколько мальчику лет?
– Двенадцать… Что это за допрос?! – откровенно возмутилась наконец женщина.
– Ясно, – кивнул Романов. – Развелись, когда мальчишка стал откровенно тянуться к отцу… чтобы сохранить себе комнатную куколку в виде вечного маленького мальчика, который «никогда не огорчает маму»… Чем самооправдались? Пил, бил, не уделял внимания, приходил поздно, смотрел косо, снимал туфли стоя, спотыкался о кота? Впрочем, неважно… Мы найдем вам мужа.
– Что? – В вопросе было настоящее потрясение, Алина Юрьевна даже чуть наклонилась вперед, словно желая убедиться, что ослышалась.
– Мы найдем вам мужа, – повторил Романов спокойно.
– Без любви? – Женщина еще пыталась шутить, хотя ее тревожный взгляд скользил туда-сюда по непроницаемому лицу Романова.
– Эта болезнь быстро проходит, – ответил Романов.
– Нет уж, спасибо! – Салганова резко встала, вздернув голову, оправила юбку. – Всего…
Но Романов опять перебил ее:
– Воля ваша. Но в таком случае ваш сын немедленно переселяется в казармы бригады.
– Что?! – В этом вопросе уже не было недоверия. Был ужас.
– Поймите, – Романов тоже поднялся и говорил спокойно, взвешенно, – мы просто не можем себе позволить еще одно искалеченное мамочками поколение мальчишек. Посему за вами выбор. Или вы находите мужчину, с которого мальчик, спасенный вами, но от этого не переставший быть жертвой, будет брать пример… или вы вольны и дальше жить, как хотите, но, простите, одна.
Было еще несколько секунд тишины. Потрясенной. Казалось, сейчас в ней разразится гроза. Но… вместо этого послышался сдавленный, тихий голос, в котором были ужас и слезы:
– Нет, только не это… только не это… умоляю вас… не разлучайте с сыном… я согласна на все… на все, слышите?! – выкрикнула женщина и разрыдалась, пряча лицо в ладонях.
– Не надо, – вздохнул Романов. – Видите, как легко было сделать вас из решительной и деловой женщины жалким существом, готовым на все – подчеркиваю это! – ради слепого чувства к своему единственному сыну? Что само по себе уродство… Впрочем… без этого чувства мир бы разрушился. Оно нужно. Оно – необходимо. Но… под контролем мужчин… Выпейте воды, Алина Юрьевна. – Он налил из графина в высокий узкий стакан, протянул Салгановой, потом втолкнул в руку силой и заставил пить. – Я не шутил, когда говорил вам то, что говорил. И, кстати, спасибо вам. Именно вы натолкнули меня… впрочем – неважно. Найдите человека сами. Не любовь ищите, сейчас вы ее не найдете, – найдите мужчину. Если не будет получаться – мы на самом деле поможем. Понимаете, что я говорю?
– Но это же… – Женщина достала из кармашка платок, но не вытирала слезы, а судорожно комкала в руках. – Как вы не понимаете…
– Я все отлично понимаю, – покачал головой Романов. – Вам найдут место. В интернате для девочек. Конечно, не на начальствующей роли. Воспитательницей… Я не знаю, там, на месте, разберутся. Но у вас есть… есть четыре недели, чтобы сделать то, что я сказал. Или мы заберем мальчика. Вы понимаете, что я говорю?
– У вас нет сердца… – Это были не просто слова, женщина не пыталась «давить на жалость», она просто говорила. – Вы зверь… для вас достоинство женщины – пустые слова…
– Звери – это те, от кого вы прятались за запертыми дверями, – тихо сказал Романов и по лицу женщины – по вновь мелькнувшей тени – понял, что угадал. – И они не кончились. Вообще ничего не кончилось. Даже не началось толком ничего. А что до достоинства – полминуты назад вы были готовы на все, что угодно, чтобы сохранить рядом сына. Какое достоинство, кроме охраняемого мужчинами, есть у вас? И кто вам его сохранит в будущем? И какое достоинство вы воспитаете в своем сыне? Анекдотичное: «Черт, бык, педераст – зато живой!» Да? Все. Простите – закончен разговор. Я еще раз вас благодарю – без вашего визита я бы подумал об этом позже, а с этим нельзя опаздывать… Вячеслав Борисович, проводите Алину Юрьевну и помогите с устройством.
Жарко кивнул, взял женщину под локоть, вывел ее, не сопротивляющуюся, наружу. Романов схватил графин, долго пил из горлышка. Потом пудово выматерился и замахнулся графином… но не бросил. Поставил на стол, сел сам. Тяжело дыша, придвинул к себе черную папку с угла, резко открыл.
Внутри была груда листков, исписанных разными почерками, исчерканных разными правками. И эта груда представляла собой основу будущей «Русской Правды». На первом же чистом месте под строчками, набросанными почерком, кажется, самого Лютового («…у половой ориентации не может быть «вариантов», любые отклонения являются либо болезнью, подлежащей лечению, либо в случае отказа от такого лечения – общественно опасными преступлениями, карающимися…»), Романов написал размашисто и крупно: «Семьей является союз мужчины и женщины, безусловным главой которого является мужчина. Никакие вариации решения вопроса не допускаются» – и жирно подчеркнул написанное. Потом вырвал из отрывного блокнота на столе перед собой лист и стал набрасывать распоряжение, которое завтра следует огласить и расклеить в напечатанном виде по всей контролируемой территории…
«В 28-дневный срок настоятельно предлагается всем одиноким женщинам, равно и мужчинам, воспитывающим детей, найти себе пару. В противном случае дети будут отняты и переданы на общественное воспитание либо в другие семьи. Семьям, в которых менее трех детей, настоятельно предлагается взять на воспитание сирот (информация в мэрии и в Думе) до этого числа или же сверх него по желанию. Семьи, которые этого не сделают, будут привлекаться к дополнительным грязным работам за малодетность. Отсутствие спутника жизни после 30 лет недопустимо, создание полноценной семьи является обязанностью человека…»
Жарко вернулся, когда Романов заканчивал писать. Снова прошел к окну. Постоял там, глядя наружу, на черные ночные кроны деревьев, потом кашлянул и сказал, поворачиваясь к столу:
– Да уж. Некрасивый разговор. Но правильный. Чего-то подобного я ожидал, когда привел ее сюда…
