"Фантастика 2025-20. Компиляция. Книги 1-25 (СИ) - Марченко Геннадий Борисович
– Это мы с моей Натальей, 1936 год, отдыхаем в Ялте, в ведомственном санатории. Она тоже в МУРе работала, делопроизводителем. Семь лет назад её не стало.
А я заодно мысленно прикидываю размеры жилплощади. Пожалуй, метров семьдесят, а то и восемьдесят. Из зала две двери, значит, квартира трёхкомнатная. В зале метров тридцать квадратных, плюс две комнаты метров по пятнадцать-двадцать, плюс кухня метров десять – из коридора видел в дверной проём. Двери на кухню, кстати, как и у нас, нет. По мне – так и не к чему, кухонными запахами атмосферу в доме не испортишь, не сортир, в конце концов.
Потолки высокие, метра четыре в высоту, пол паркетный, паркетины стёрлись, местами виднеются относительно новые дощечки. Обои, судя по всему, клеили давно, в тех местах, куда падает солнечный свет, слегка вылиняли. Мебель преимущественно не новая, но крепкая, как вон тот приземистый, обитый тёмной кожей диван с валиками. Почему-то подумалось, что такой же мог стоять в рабочем кабинете генералиссимуса. Выкурив трубку и выпив стакан крепкого чая из стеклянного стакана в подстаканнике, в редкие минуты отдыха Иосиф Виссарионович мог прилечь, накрывшись шинелью, и немного вздремнуть.
– А внук всё грозится мне персональную выставку устроить, да оно мне как-то и не очень надо, – снова проник в моё сознание голос ветерана. – Эй, Мишка, ты чего с гостем не поздороваешься?
Одна из дверей приоткрылась и в образовавшуюся щель протиснулся худосочный молодой человек в больших очках и с невнятной порослью на лице, которая, вероятно, должна была придавать ему более брутальный вид. Он сделал несколько шагов в моём направлении и протянул руку.
– Здравствуйте!
– Очень приятно!
– Дед, могу я идти дальше кандидатскую писать? – спросил он предка с плохо скрытыми раздражением.
– Иди, иди, профессор, – разрешил тот и, когда дверь за внуком закрылось, пробурчал. – Вот ведь, старший внук по моим стопам пошёл, до заместителя начальника райотдела уже дослужился, – сказал Ефим Павлович, когда дверь за Михаилом закрылась, – а этот в науку пошёл. Мечтает стать светилом в биологии. Лучше бы женился… Тридцать лет почти парню, а всё в холостяках ходит.
– Ой, а сам-то во сколько женился? – донёсся с кухни голос дочери.
– То, Верка, какие годы были? Первым делом мы новое общество строили, а опосля уже о себе думали…
– Опосля… Всю жизнь, считай, в Москве прожил, а всё от своих деревенских словечек не избавишься.
– А ты меня не стыди перед гостями, не матерные чай слова, у нас в Трефиловке так испокон веков говорили…. И говорят. На службе я, сама знаешь, обходился без этаких выражений, а дома могу говорить как хочу. Ишь, стыдить надумала…Ты это, Максим, с дороги голодный небось?
– Да я по пути к вам перекусил…
– В какой-нибудь забегаловке? Это всё баловство, а дочь с утра такой борщ наварила – пальчики оближешь! Верка, ну-ка борщеца подогрей нам.
– Да уже поставила, через две минуты будет кипяток, как ты любишь.
– Вот и молодец! А ты, Максим, ступай руки вымой перед едой, у нас заведено за стол садиться с чистыми руками.
Санузел оказался совмещённым, ванна старой, сантехника тоже помнила, вероятно, лучшие времена, в том числе унитаз со сливным бачком, выкрашенным, как и ведущая от него вниз труба, уже облупившейся зелёной краской. Плитка только на полу, местами выщербленная, но ничего не подтекало, и в общем-то чистенько. А в целом не такая уж и элитная квартира, подумал я, вытирая руки махровым полотенцем. Большая, это да, но тут на одной сантехнике – желательно финской – разоришься. Не говоря уже о прочих ремонтах.
С чистыми руками я наконец добрался до кухни. Здесь его дочь уже накладывала в плетёную корзинку куски бородинского хлеба и нарезного батона. Следом на столе появились две крупные миски с дымящимся борщом, в которые Вера шлёпнула по столовой ложке сметаны.
– Лучку, – негромко скомандовал Ефим Павлович.
Вера послушно откромсала перья зелёного лука, произраставшего из посаженных в ящичке с землёй на подоконнике луковиц. Часть была мелко порезана на разделочной доске с узорным орнаментом, и отправлена в тарелки, остальное предлагалось есть вприкуску.
– Тоже моя работа, – показал Ефим Павлович глазами на разделочную доску. – Я их дочке три штуки сделал, вон две ещё на стене висят.
– Водочку из холодильника достать? – спросила Вера у отца и тут же смущённо улыбнулась. – Поняла, гость ещё возрастом не вышел.
– О, у меня же для вас пензенский сувенир! – вспоминаю я и мчусь в прихожую, где оставил сумку.
Вскоре возвращаюсь с очередной бутылкой «Золотого петушка».
– Никогда такую не пробовал, – бормочет Калитурин, разглядывая этикетку. – Пожалуй, спрячу пока, а как гости придут – так и распробуем. А тебе и правда рано ещё спиртное употреблять, хотя им выглядишь поздоровее иного взрослого.
Борщ и впрямь кипяток, но я ведь тоже такой люблю, по мне, горячие блюда должны быть действительно горячими, а уж если прохладительные – то лёд. Такой вот я бескомпромиссный, хе-хе.
Немного поперчил – это я люблю, а лук хрумкал без соли, так как старался себя в сладком и солёном слегка ограничивать. Запаха лука изо рта я не боялся, на подобные случаи у меня всегда при себе жвачка. Да и перед кем стесняться того запаху? Дед вон тоже лучок наворачивает за милую душу, а больше вроде как ни с кем встречаться не собираюсь.
Ели молча, оно и правильно, никакие разговоры не должны мешать приёму пищи. Дед предложил добавки, но я вежливо отказался, представив, что ещё предстоит пить чай из огромных кружек, уже приготовленных к чаепитию, и закусывать, судя по всему, сегодня же испечёнными пирожками, горка которых высилась на огромной тарелке. Не иначе к приезду дорого гостя подготовились, хотя, может, у них так заведено, по выходным пирожки печь.
Ефим Павлович чай заваривал лично, насыпав в заварочный чайник индийского из пачки со слоном, и бросив туда же ещё по щепотке какой-то травы из двух бумажных пакетиков. Похоже, как и Сергей Борисович, любитель нестандартных подходов в этом вопросе. Пока заваривался, хозяин понемногу начал выспрашивать, что я такое затеял, ради чего он мне понадобился.
– Хочу, – говорю, – книгу написать о Московском уголовном розыске в годы его становления. А главным героем решил сделать молодого парня, выходца из деревни, который воевал за красных, а затем стал ловить в столице преступников.
– Это, считай, про меня и будешь писать, – довольно хмыкнул Ефим Павлович. – Я как раз деревенский, из Трофимовки, что в Башкирии. Слышал про нашу Трофимовку? Нет? Ну и ладно, твой-то герой из какой деревеньки будет? Из Пензенской губернии? Не бывал я в ваших краях, а вот одного бандита – твоего земляка – ловить приходилось. Не слышал про такого Макара Соловьёва по кличке Соловей? А в своё время в 37-м в Москве здорово шалил, сколотил банду из трёх человек, грабили магазины. Я тогда уже капитаном был, возглавлял опергруппу по его поимке. Я его пристрелил при задержании, а то шустрый был мерзавец, акробат, одно слово, едва через забор не перемахнул. Мне тогда директор милиции Леонид Давыдович Вуль лично вручил орден «Знак почёта».
– Директор милиции?
– Что, непривычное звание? До войны много чего было по-другому, и в званиях в том числе.
– Долго у вас Вуль начальником был?
– При мне всего ничего, – почему-то неохотно ответил собеседник, не глядя мне в глаза. – Его буквально месяц спустя арестовали и в 38-м к стенке поставили как врага народа. Я уж, если честно, ждал, что и за мной могут прийти, раз уж он мне орден вручил. Обошлось… Чистку тогда нам хорошую устроили.
Он наконец встретился со мной взглядом, и в его глазах я увидел две маленькие льдинки.
– Не побоюсь сказать, но некоторых взяли за дело, – тяжело сказал он. – Хотя были и невинно осужденные, кого-то реабилитировали только после смерти… Так, чаёк, думаю, уже поспел, подставляй кружку.
Наш разговор продолжился в его кабинете, куда мы переместились из кухни. Накидав в себя под ароматный чай чуть ли не с десяток обалденно вкусных пирожков с капустой и яйцом, я чувствовал себя этаким Гаргантюа и, отдуваясь, с готовностью рухнул в предложенное мне хозяином мягкое кресло.
