Михаил Каштанов - Рождённый в сраженьях...
— Красная Горка. Я и тогда не мог понять: зачем нужно было атаковать массой в лоб, цепями по льду? Неужели нельзя было сразу небольшими отрядами ударить с тыла? Тем более что береговые орудия не имеют обратной директриссы, а болота проходимы. Зимой-то.
— Молодец. Вот о такого рода задачах речь и идет. Только имей ввиду, что отряду, наступающему с тыла, противостоит противник, сидящий в укреплении, ждущий тебя и имеющий запас оружия и боеприпасов. Выход? Внезапность, напор и гранаты. Ослепить амбразуры. Броском сближение с противником и рукопашная. Ну а в рукопашной: кто лучше подготовлен, тот и победитель. Примерно так. Как думаешь?
— Красиво. Только не всякий встанет под огнем, а из тех, кто встанет и добежит, не всякий выйдет победителем, не смотря на русскую доблесть. Я как-то читал о штыковом бое Петровской бригады 6 июля 17 года под Мшанами. На двое суток удержали германцев, хотя и потеряли половину состава. Герои, безусловно, так их ведь и готовили к удару в штыки, лейб-гвардейцы как-никак. А у нас? Половина не знает, как правильно винтовку со штыком держать. А если и штыка нет? На кулачках долго не продержишься.
— И снова ты прав, Александр Яковлевич. Углядел общую нашу проблему. Хоть и почистили мы армию, и бывших наших противников — служак привлекли, но… Но об общих проблемах будут думать люди, стоящие выше нас с тобой. Ты же мне сделай таких орлов, которые и сквозь огонь пройдут, и голыми руками любого врага положат. И сроку тебе на это дается год. Повторяю — год, не больше.
— Товарищ Котовский! Один год — очень маленький срок, чтобы сделать что-нибудь путное. Особенно на пустом месте.
— Во-первых, не один год, а целых 12 месяцев. А во-вторых, не совсем на пустом месте. Вот возьми. Эту брошюру еще в 1897 написал поручик Веселовский. Думаю, тебе не надо объяснять, что в данном случае «охотник» — это не специалист по добыванию зверей и птиц.
После этих слов Котовский вынул из портфеля и протянул Слащеву толстый журнал под названием «Военный сборник». На титульном листе был указан его номер CCXXXV и год издания 1897.
— И еще. Советую ознакомиться с рекомендациями бывшего полковника Генерального Штаба А. Шеманского и методическими указаниями генерала Лебедева. Его, лебедевская, школа подготовки чинов уголовной полиции делала из них очень трудных противников для всякого уголовного сброда. Уж я-то знаю, сталкивались. Сейчас в Главном броневом управлении служит полковник Спиридонов…
— Виктор Афанасьевич? — перебил вопросом Слащев; — Я по его книге борьбу изучал.
— Поставить бы тебя «во фрунт», да объявить трое суток ареста. За то, что старшего по званию перебиваешь. Но это действительно Виктор Афанасьевич. Он будет создавать школы для особой подготовки в структуре НКВД. Познакомься с его предложениями. А в Московском институте физкультуры преподает Ощепков Василий Сергеевич. Знаменитый боец. Еще по Дальнему Востоку известен. Это что касается индивидуальной боевой подготовки. А теперь подробней о целях и задачах…
Глава — 3
«Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, развалившийся сам в себе, падет…» Евангелие от Луки (гл. 11, ст. 17–18).
Такое не забудешь. Располневшую от переживаний мать, брезгливо сжимавшую губы, как только на экране телевизора появлялся кто-либо из новых «руководителей» страны. И отца, сжимавшего от бессилия кулаки и зубы.
— Отец. Почему? Почему никто не решился их остановить?
— А кто, сын? Скажи мне — кто? Эти бляди, называющие себя коммунистами и улыбающиеся рядом с новоявленными спасителями страны? Их «социализм с человеческим лицом» мы уже видели. Они с треском прострали страну, когда в их руках была власть. Или паркетные генералы, готовые за эти поганые доллары продать все? Они свой выбор сделали. Эх-х-х-х…
— А ты? И такие как ты.
— А что мы можем? Мы солдаты. А солдат без командира — просто труп. Откуда солдат может знать, что именно эту высоту надо взять? Сдохнуть, но взять. Сдохнуть мы можем — дело не хитрое. А как решить, что именно здесь и сейчас? И что будет потом…
И еще Малыш вспоминал прочитанные им однажды, еще «там», слова генерала Слащева:
«Не будучи сам не только коммунистом, но даже социалистом — я отношусь к Советской власти как к правительству, представляющему мою Родину и интересы моего народа. Она побеждает все нарождающиеся против нее движения, следовательно, удовлетворяет требованиям большинства. Как военный, ни в одной партии не состою, но хочу служить своему народу, с чистым сердцем подчиняюсь выдвинутому им правительству».
«Интересно. Какой-такой народ выдвинул в моё время этих иуд и предателей, которые убивают страну? Что же сумел увидеть в Советской власти генерал Слащев, службист и вояка, анархист и прожектер, по мнению Врангеля? И что не сумели и не захотели увидеть в ней «генералы и маршалы» вроде Грачева и Лебедя?
Пяти лет не прошло, братоубийственная война не закончилась — и вдруг генерал, дравшийся с этой самой властью, признает её, как принятую и выдвинутую большинством народа. Что же случилось за это время? Может быть генерал, боевой тактик и стратег, сумел разглядеть и почувствовать грядущее очищение власти от плесени и дерьма? Сумел понять, что за предательство данного этой властью слова, предавшие его землячки и пятаковы, сами лягут в ров, куда легли офицеры, поверившие этому слову? Что среди болтунов и митинговых шарлатанов есть люди, строящие новую Россию? Россию — единую и неделимую, Россию — народную и трудовую. Он, боевой генерал, — защитник страны и народа, а не придворный шаркун. Он понял. А грачевы с лебедями, знающие какие двери открывать в Кремль, не поняли ни черта. Или не захотели понять, что еще поганей. Но зато они «честь имеют». М-м-мать…».
Этот поток воспоминаний вызвал конверт, что лежал сейчас у него на коленях. Вручил при расставании Котовский. Сказал только: «От отца», — и вышел, пригнувшись, чтобы не задеть низкую притолоку. Во дворе раздался его громкий голос, потом заурчал мотор «Эмки-Опеля», стоявшего у крыльца, что-то рыкнуло, заскрипело, и наступила тишина. Относительная, конечно, потому что во двор постоянно заходили и уходили люди. Слащев всё не решался открыть конверт и прочитать письмо. Мешало что-то, словно в шестерни насыпали песка. Наконец решился, достал серый лист бумаги и начал читать, написанное быстрым нервным почерком, письмо.
«Здравствуй сын. Рад, что ты жив. (Слово «очень» было зачеркнуто) Не могу сказать, что одобряю твой поступок, но горжусь. Значит, мы с Ниной Александровной сумели воспитать в тебе человека чести. Потерявший честь, теряет право именоваться человеком. Помни это.
