Илья Стальнов - На острие иглы
Аббат заговорил так, будто не было никакого посрамления Мудрых, будто не было вынесено, а затем не исполнено их решение моей казни, будто вообще ничего не происходило до этого, а он просто надиктовывает своему повару выбор блюд на сегодняшний ужин.
– Мудрые решили вернуть Магистра Хаункаса в лоно Ордена Трижды Проклятого и Трижды Вознесенного Люцифера. Ты снова наш, брат Хаункас. И помни, что не только прощение, но и долг ложатся теперь на твои плечи.
– Я ничего не забываю, брат Карвен. В том числе и мое недавнее согласие пройти через первые врата. Ты, вероятно, забыл об этом, что недостойно тебя, о мудрейший из Мудрых.
– Послушайте его! – яростно взвизгнул турок. – Он решил до конца исчерпать наше долготерпение. Нечестивый шакал, укравший железную палку и размахивающий ею, смеет указывать нам «Указывать тем, кто держит в руках власть, о которой мечтали бы любые императоры! Безумству и наглости этого шелудивого пса нет предела!
– Ты требуешь невозможного, Хаункас, – улыбнулся Долкмен, которого от души забавлял этот разговор. – По устоявшейся бездну тысячелетий назад традиции Мудрых может быть всего лишь трое.
– Нет, Мудрые, это вы требуете невозможного. Чтобы я, Магистр Хаункас, после стольких лет возвратился тем же, кем и ушел! Я слишком уважаю себя… Нет и не существовало установления, чтобы Мудрых было только трое. И нет преграды в этом мире, способной помешать мне стать четвертым Мудрым.
– Нечестивец, ты сам знаешь, что в Ордене никогда не было четырех Мудрых! – тонко взвизгнул Лагут, ударив кулаком по столу.
– К чему ты призываешь меня, брат Лагут?.. Одумайся! Ты требуешь, чтобы я освободил себе место? – хитро спросил я.
Турок в ярости зашевелил пальцами, лицо его налилось кровью. Мне вдруг подумалось, что он не выдержит и кинется на меня. Или кликнет своих головорезов и прикажет порубить им меня на куски Итальянец, иронично улыбаясь, смотрел на Лагута, и я понял-он мечтает, чтобы турок сорвался, и убил бы меня, а потом сам погиб бы, испытав на себе жестокую месть Жезла. Такой расклад всех устраивал, кроме, естественно, меня и Лагута. Но янычар совладал с собой, и выражение его лица стало каменным.
– Но благодать Мудрого не передается по наследству. Это звание не заслуживается, подобно чиновничьему рангу, не наживается, подобно богатству купца. Оно дается звездами и означает не ум и обширные познания, а прежде всего умение обращаться со священным Цинкургом. – Карвен будто старался убедить меня. И, хотя по его лицу ничего нельзя было прочитать, мне показалось, что на нем промелькнула какая-то неуверенность.
– Но я владею частью Цинкурга – Жезлом Зари. Он тоже дается только в руки избранных. И до сего момента ни у кого не возникало сомнений в том, что Магистр Хаункас призван войти в Первые Врата. Да и вы сами знаете, что тот, кому сие не предначертано, никогда не войдет в них Так что же получается? Вы боитесь не того, что я стану Мудрым без предначертания, а того, что я стану им потому, что предназначен для этого… – Подобный ход мыслей несколько озадачил Мудрых. Моя логика была предельна проста и легко разрушала их сложные построения. – Кроме того, что вы знаете такого, чего не знал бы я? Что близится час Люцифера, Трижды Проклятого и Трижды Вознесенного?
В комнате повисла тишина, которую нарушил озадаченный возглас Долкмена:
– Ты знаешь о долгожданном часе?!
– А вам не приходит в голову, что я один из тех, кому суждено приблизить Его наступление.
Турок надулся и засипел, но не мог найти подходящих слов. Итальянец задумчиво тер переносицу. Аббат же, не мигая смотрел на меня взором змеи, изучающей добычу.
Наконец Карвен так же безжизненно произнес:
– В мире нет ничего неизменного. Все когда-то происходит в первый раз. Если Мудрых раньше было трое, это не значит, что их число не может увеличиться. И все же не возносись во злобе и гордыне, Хаункас. Помни, что мы лишь Его дыхание, лишь длани Его и должны делать только то, что угодно Ему. В этом наша судьба и предначертание… А ты уверен, Хаункас, что камень примет тебя, когда ты войдешь в Первые Врата?
– Примет.
– Магистр Хаункас, ты пройдешь посвящение в ночь Черной Луны. Да станет сказанное делом!
С невозмутимым лицом я поклонился и четко, размеренно, будто читая строки греческой трагедии, изрек:
– Не ради тщеславия, зависти, сребролюбия беру я на себя эту ношу, а единственно ради преумножения великих дел Тьмы, ради пришествия часа Его, чему посвятил я и жизнь свою, и бессмертную душу.
Аббат поднялся, сделал плавный жест рукой и произнес незнакомые слова на давно забытом языке тех, кто в еще в невероятно давние времена, когда Земля была другой, уже приближал пришествие Тьмы.
– Скандз збизвхат, Хаункас.
Скривившись, словно от боли, эти слова повторил Лагут, а за ним, усмехнувшись, Долкмен.
Аббат вышел из комнаты, турок же, тяжело неся телеса к выходу, остановился около меня и шепотом произнес:
– До ночи Черной Луны многое может произойти.
– Пусть случится то, что должно случиться, брат Лагут, – учтиво поклонившись, произнес я. – Все мы в руках Его, и смешно надеяться обмануть промысел Князя Тьмы.
Что-то фыркнув под нос, турок исчез за дверьми, с трудом пропустившими его тушу.
Я мог поздравить себя еще с одной победой. Возможно, меня должно было насторожить, что все прошло слишком легко. Но я пока не ощущал подвоха.
– Они не очень-то любят тебя, брат Хаункас, – вздохнул итальянец, который остался сидеть за столом.
– Для меня это не новость.
– Могу побиться об заклад, что ум Лагута занят сейчас обдумыванием сладкой мысли: какой пытки ты заслуживаешь, а тут, поверь, его обширным познаниям и не мене обширному опыту можно лишь позавидовать. Больше всего обидно ему, что миновала тебя серая смерть. Ее не удостаивался никто уже более сотни лет. Последним счастливцем был Гуго Крыса, который, будучи доверенным лицом Ордена, обезумел и выложил все наши планы одному из Людовиков, которому надлежало умереть, дабы смертью своей исполнить то, что не мог достигнуть он своей жалкой жизнью. Король все равно умер, всего лишь на три дня позже, а вот где находится сейчас несчастная душа Гуго – мне и представить страшно. Да, за то, чтобы полюбоваться процессом серой смерти, брат Лагут с радостью выложил бы половину своих несметных богатств. Меня удручает несовершенство его натуры. Желание мучений брату своему по адресу – грех даже в нашем братстве.
– Значит, тебя удручает это? Ну, если честно, что отдал бы ты, брат мой, за то, чтобы увидеть, как меня примет серая смерть?
– Немногое, Магистр. Я знаю счет деньгам. Хотя не скрою, и мне было бы любопытно это зрелище. Тоже грешен.
– Ты разрываешь мне сердце. – Я театрально хлопнул себя по груди. – Ты тоже хочешь моей смерти! А я так верил в твое благородство, брат!…
– Ты забавный человек, Хаункас, и, могу поклясться, хороший собутыльник. Марчело! – заревел Долкмен, словно раненый зверь, и в комнату тут же влетел маленький итальянец. – Вина!
Марчело поклонился. Я думал, что он побежит куда-нибудь за вином, но хитрец уже принес бутыль с собой. Он вытащил ее из-под полы и поставил на стол. Там же устроились и два маленьких золотых стаканчика. Долкмен, видимо, не терпел, когда в нужный момент нельзя было бы промочить горло.
– Такими, правда, пьют только микстуру, но, если прикладываться почаще, можно достичь неплохих успехов, – хихикнул Долкмен.
Я поднял стаканчик… Вкус у этого напитка был странный. Чем-то он напоминал сладкое вино, и вместе с тем в нем была горечь и кислота. Всего этого было слишком много, но странным образом напиток был вкусным. И он был очень крепок, так что, действительно, лучше его было пить такими стаканчиками.
Зелье, подобное тому, которое мы пили, обладает свойством окрашивать мир в радужные тона, увеличивать или уменьшать, в зависимости от количества выпитого и от характера того, кто пьет, количество врагов в мире. А еще оно развязывает языки, после чего приходится мучительно вспоминать, не наболтал ли чего лишнего. Впрочем, до такой степени я не дошел, но все вокруг стало светлее и дружелюбнее. Разговор шел неторопливый. И по обоюдному согласию касался всего, кроме положения дел в Ордене. Итальянец поведал мне несколько довольно фривольных историй в стиле «Декамерона», пара анекдотов из жизни французского двора.
Стаканчики все наполнялись и наполнялись. А жидкость в бутылке, которую держал скрывшийся в полутьме слуга, становилось все меньше. А голова моя была все пустее, и настроение все радужнее.
В конце Концов я расчувствовался и, хлопая по плечу Долкмена, который оказался хорошим собутыльником, хоть и являлся сатанинским отродьем, сказал:
– Ты знатный купец и добрый выпивоха, брат Долкмен! Но ведь ты тоже хочешь увидеть меня растерзанным на кусочки, не правда ли? Но не можешь, ха-ха! Потому что в-вот он, Жезл! Ты даже не можешь стащить его, хоть и прославлен в этом искусстве, поскольку сила его все равно останется со мной. Так что ты н-ничего не сделаешь со мной, и потому нам останется лишь быть добрыми собутыльниками.
