Сергей Волков - Чингисхан. Книга 3. Солдаты неудачи
— Ну, приходилось…
— Значит, штучный специалист. Помнишь анекдот: не бегай от снайпера, не поможет, только умрешь усталым, ха-ха! Не волнуйся, примут, как родного. И главное! Там, Артем, тебя не достанут ни отморозки твоего бывшего приятеля, ни менты, ни ФСК. Вообще никто!
Я киваю захмелевшей головой, а про себя думаю: «От коня не убежишь…».
Наверное, я дал слабину. Или конь сумел услышать, почуять мой главный подсознательный страх перед поездкой в М-ский треугольник — а вдруг никакой линзы там уже давно нет, вдруг все зря? Вдруг лопнула последняя ниточка к Телли? Ведь это все, край. Обрыв, за которым мрак, бесконечная пустота.
Да и слова Маратыча о том, что меня никто никогда не найдет за пределами родной Отчизны, прельщают, чего уж там. Пусть на время, пусть ненадолго, но выскочить из этой чужой страны, которая давит на мою психику, как штамповочный пресс. Там, конечно, тоже будет сторона чужая, но — не своя.
— Договорились, Руслан Маратович.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Друже Метак
— Классный у них гуляш! — облизывая ложку, сыто жмурится Кол. — Зыко!
— Национальная кухня, — согласно кивает Шпала. — Мастера, вот.
Я молча ковыряюсь в тарелке. Вокруг шумит венгерский город Будапешт. Все произошло стремительно, как в кино. Несколько дней назад я разговаривал с Маратычем в «берлоге», а сегодня уже сижу в ресторане на улице Ваци, которая идет от площади Воросмарти до моста королевы Элизабет. Со мной еще двое «солдат удачи» — сапер Игорь Колесников по кличке «Кол» и двухметровый здоровяк Ярослав Брагин, заявивший нам при знакомстве:
— В десанте меня звали Шпалой. Я привык, вот.
Кол маленького роста, вертлявый, любит трепаться. У Шпалы тяжелая челюсть и легкий, добродушный характер. Он — специалист широкого профиля, прошел Афганистан.
Завтра мы улетаем в Сплит. Это городок где-то в Югославии. Хотя нет, не так. Никакой Югославии уже давно нет. Есть Хорватия, Македония, Босния и Герцеговина — и прочие бывшие республики, а ныне самостоятельные государства, подавшие на развод с югославской метрополией. Все, как и у нас. За одним исключением: сербы, оказавшиеся за границами Сербии, не захотели быть козлами отпущения. И вместо того, чтобы бежать в Белград, взялись за оружие. Это началось в девяностом. Сейчас конец декабря девяносто четвертого. Положение у братушек-сербов аховое. Они потеряли почти все, кроме Сербской Краины и собственно Сербии, хотя и там какие-то албанцы, о которых я вообще никогда не слышал, претендуют на коренные сербские земли в крае Косово. Маратыч пояснил нам, что это — то же самое, как если бы узбеки потребовали отдать им Рязанскую область, чтобы построить там свое независимое государство.
Еще Маратыч рассказал, что в Хорватии до развала Югославии жило много сербов. Им пришлось несладко, едва только сторонники отделения страны пришли к власти. Хорватские фашисты — усташи еще в годы Второй мировой проводили этнические чистки. Евреев отправляли в концлагеря, сербов сгоняли с земли, арестовывали, расстреливали. Всего погибло больше полумиллиона человек.
Теперь началось нечто похожее. И сербы взялись за оружие. Хорватию они покинули, сотни тысяч беженцев обосновались в самопровозглашенном государстве Сербская Краина. Вот на помощь краинским сербам мы и едем.
Новый, одна тысяча девятьсот девяносто пятый год встречаем в будапештском аэропорту «Ферихедь». Сидя в пластиковых креслицах, пьем из пластмассовых стаканчиков горячий чай и желаем друг другу «сбычи мечт». В четыре пятнадцать утра вылетаем в Сплит.
Наш самолет, небольшой, двухмоторный, летит вслед за убегающей на запад ночью. Кол и Шпала, утомленные впечатлениями, спят, а я пялюсь в иллюминатор на темные горы с рассветно-розовыми вершинами, проплывающие внизу.
В аэропорту Сплита нас встречает толстый носатый человек с густой шапкой черных вьющихся волос. Он держит в руках табличку с надписью «Fortune company». Подходим, здороваемся.
— Документы молим… э-ээ, прошу.
Отдаем ему наши паспорта. Он, шевеля толстыми губами, читает, облегченно улыбается и тихо, чтобы никто не услышал, говорит по-русски:
— Приветствую вас, друзья, на землях Великой Сербии, временно оккупированных неприджатели… э-э-э врагами. Идите за мной. Никому не разговаривать! У меня машина.
Садимся в старенький «Фиат». Толстяк с трудом втискивается на водительское сидение, захлопывает дверцу, поворачивает ключ зажигания. Стеклянное здание аэропорта удаляется — мы выезжаем на шоссе.
— Меня зовут Дуэн. Сейчас в Сплите усташи… хорваты, да? Надо быть пажливо… э-э-э… осторожно. Мы едем в Книн, там наша… э-э-э… столица, так? Тут фронт. Там безопасно.
— Ни фига себе, — удивляется Кол. — Мы что, через линию фронта поедем?
— Пойдем, — отвечает Дуэн, крутя баранку. — Вначале поедем. Потом… э-э-э… пойдем, да? Через горы.
Я молча разглядываю проносящиеся за окном «Фиата» пейзажи. Красота, чего уж там. Слева далеко внизу — изумрудное море, вокруг вспаханные поля и виноградники. Кое-где над зарослями громоздятся скалы, темно-зеленые столбы кипарисов высятся повсюду, оттеняя яркую охру черепичных крыш редких домиков.
В моем представлении вот так выглядят очень мирные южные края, курортные места, о которых долгими зимними вечерами мечтает каждый советский человек.
Советских людей больше нет. А в мирных южных краях идет война. Мы едем воевать. И судя по всему, нас ждет немало неожиданностей.
«Фиат» бодро тарахтит, взбираясь на подъем. Возделанные поля остались позади. Вокруг густо поросшие деревьями горные кручи. Дуэн, мешая русские и сербские слова, знакомит нас с обстановкой. Кол и Шпала время от времени задают вопросы, выясняют нюансы. Я все так же молчу. Мне, в сущности, все ясно. Есть наши. Есть враги. Они сильнее, за ними стоит вся Европа и вся мощь НАТО. У наших шансов на победу нет. Но сдаваться нельзя. Сдавшийся погибает. Так было во времена Чингисхана, так осталось и в конце двадцатого века.
Машина, повинуясь повороту руля, сворачивает и выскакивает на ровный участок дороги, зажатый между двумя серыми утесами.
— Проклето яже! — вдруг кричит Дуэн и сбрасывает скорость.
Мы вертим головами и замечаем впереди несколько человек в военной форме, с оружием.
— Усташи! — шипит наш провожатый. — Седети тихо! Говорить буду я.
— Че там, че? — Кол с интересом просовывает голову между передними сидениями.
— Патруль, — досадливо морщится Дуэн. — Проверка машина. Тихо!
Я передвигаюсь к дверце, откидываюсь назад. «Фиат» подъезжает к поднявшему руку человеку. Рядом стоит второй. А еще четверо застыли шагах в пяти, широко расставив ноги. Оружие — диковинные автоматы, у которых рожок вставляется позади пистолетной рукояти — они держат наизготовку. Засученные рукава, темная форма, маленькие погоны. Невольно вспоминаются фильмы про Великую Отечественную. Не хватает только гортанного окрика: «Хальт! Аусвайс!».
Дуэн вываливается из машины, бойко оббегает ее спереди, на ходу что-то весело говоря патрульным. Говорят они по сербски. Ну, или по-сербско-хорватски.
— Пацаны, если че — прикроемся машиной и будем уходить в зеленку, вот, — цедит Шпала.
Молчим, наблюдаем. Дуэн достает документы, не переставая сыпать словами. Кажется, он рассказывает какой-то анекдот.
Тот патрульный, что стоит ближе к нему, кивает, второй улыбается. Просмотрев документы, они возвращают их нашему провожатому.
Фу-ух, вроде, пронесло.
Улыбчивый патрульный — такой же носатый и чернявый, как и Дуэн — стволом автомата указывает на «Фиат», что-то спрашивает. Толстяк машет руками, смеется, идет к машине.
— Штанд[12]! — рявкает патрульный, передергивая затвор. — Руке горе[13]!
Дуэн, не переставая смеяться, вдруг срывается с места и бежит вдоль дороги. Он пробегает мимо машины и я вижу, что у него совершенно белое лицо, на котором застыла яростная гримаса. Патрульные бегут следом. Дуэн выхватывает из-за спины большой черный пистолет и стреляет. Два выстрела отдаются в скалах гулким эхом.
Грохочут автоматы. Стреляют все — и те двое патрульных, что бегут сейчас за Дуэном, и четверо их товарищей. Пули звонко целуют багажник «Фиата». Кол пригибается, закрыв руками голову. Шпала лезет из машины. Я тоже распахиваю дверцу. Теперь надо выскочить и попытаться прикрыться машиной.
Один из патрульных падает на обочину — автомат отлетает к моим ногам. Действуя скорее на инстинктах, чем осознано, хватаю его, вскидываю — и соображаю, что против меня четверо стрелков.
Целиться времени нет, стреляю «переводом» — ловлю в прорезь голову левого крайнего, нажимаю на спусковой крючок и быстро двигаю стволом к следующему патрульному.
Выстрел! Еще! Еще один!
И наступает звенящая тишина.
