Станислав Шуляк - Непорочные в ликовании
— На стадионе сегодня будет мероприятие!..
Почему это было сказано так весомо, Ш. не знал; может, здесь был какой-то смысл, а может, и не было вовсе никакого, но прозвучало это чрезвычайно весомо, необыкновенно весомо, ощутил Ш.
35
Все бы было ничего, да только особенный взгляд Иванова временами тревожил Гальперина. Он не знал, чего можно ожидать от его напарника в такие минуты, то ли Иванов ударит его ни с того ни с сего, без предупреждения, то ли вцепится в горло, то ли выскочит из фургона и, побежав по мерзлой земле, станет выкрикивать бранные слова и богохульства, то ли заплачет навзрыд от внезапно нагрянувших жалости и беспокойства. Тому бы самому надо лечиться, говорил себе Гальперин, но выхода или выбора у него не было, а потому оставалось терпеть и лишь настороженно поглядывать на Иванова, когда у него снова появлялся его взгляд. Быть может, норд-норд-ост на него так влияет, думал еще Гальперин.
У них была передышка, Гальперин остановил фургон в переулке неподалеку от стадиона. Он расстелил газету у себя на коленях и стал раскладывать купленную в магазине снедь.
— Ты бы хоть хлеб порезал, — говорил он Иванову.
У них был сыр, соленые огурцы, несколько вареных картофелин, кусок отварной телятины, и Гальперин как мог постарался разложить все в живописном порядке.
Иванов молча взялся за нож. Он порезал хлеб и тоже сложил его на газету. Гальперин извлек откуда-то снизу половину литра водки в замызганной бутыли, и тоже протянул ее Иванову.
— Надеюсь, тебя не затруднит… — с корректностью бойкою он говорил.
Иванова не затруднило; он сорвал пробку одним движением и, теперь уж не дожидаясь приглашения, стал разливать жидкость в два пластмассовых стаканчика.
— Не люблю возиться со старикашками, — наконец хмуро говорил он.
— Что поделаешь, — отозвался неугомонный Гальперин. — Они тоже люди и нуждаются в нашей высокопрофессиональной помощи.
— Толку от них никакого, им все равно помирать, причем скоро, а возни много, — поморщился Иванов.
— Ну, ничего, — говорил Гальперин. — Это ведь не каждый день выпадает.
— Только захочешь подумать о чем-то эстетическом, а тут тебе их деменции подсовывают, — говорил Иванов, передавая Гальперину стаканчик с водкой.
— Это точно, — говорил Гальперин.
— Только и знаешь, что свои «это точно»!..
Гальперин выдохнул.
— Ну-с, — сказал он, — перейдем к проблемам мужчин среднего возраста.
— Перейдем, — согласился Иванов.
Они выпили и, шумно дыша, стали заедать жгучий напиток. Стекло кабины запотело, но так было даже лучше, Гальперин пока и не собирался его протирать; если даже кто и пройдет мимо, так не увидит, что делается в кабине фургона.
— Итак, — говорил он, — если мы рассмотрим самых разнообразных представителей этого пола и возраста, можем ли мы выделить что-то общее в области их психологической проблематики?
— Можем? — с сомнением переспросил Иванов.
— Можем, — подтвердил Гальперин и щелкнул своими жирноватыми пальцами. — Ты бери телятину, бери, — говорил он Иванову.
Иванов отрезал себе кусок телятины.
— Утрата новизны чувствования, снижение остроты ощущения переживаемого текущего времени, — стал перечислять Гальперин, — более ясное понимание ограниченности своих возможностей, остановка в интеллектуальном развитии, начало спада…
Иванов снова разлил водку по стаканчикам.
— Это ты про инволюционный синдром говоришь, — констатировал он.
— Снижение уровня физиологического фона, — продолжал Гальперин. — И вместе с тем абсолютизация оргазма.
— Как ты себе это представляешь? — поинтересовался Иванов.
— Что ж тут непонятного? — возразил Гальперин. — Оргазм становится все реже, все бледнее, зато отчетливо нарастание его статуса. Он становится маяком, светочем. Карьера, амбиции, знания, надежды утрачивают прежнее значение, существование в промежутках между оргазмами приобретает все более безотчетный, машинальный характер. И даже само время начинаешь измерять не днями, не часами, не неделями, а оргазмами. Моя жизнь между оргазмами, так сказать… Человек мог бы вести дневник оргазмов, да он собственно и ведет такой дневник в сердце своем, — говорил Гальперин.
— Ну, давай, — говорил Иванов. — За жизнь между оргазмами!..
— Это хороший тост, — согласился Гальперин.
Психологи выпили. Гальперин хрустнул огурцом, Иванов, теряя крошки изо рта, ел хлеб с сыром. Продолжение было лучше начала, продолжение всегда лучше начала, а первенцы ощущений не то, что бы безобразны, но всего только неопределенны порой, возможно, подумал один из психологов. Впрочем, возможно, и не подумал ни один из них.
— Вот то-то и интересно, — шумно носом сопя, сказал Иванов. — Всего-то несколько каких-то сладеньких конвульсий, один раз за много-много дней, а ведь всю жизнь определяют.
— Это несомненно, — весомо согласился Гальперин.
Психологи помолчали.
— Бросить бы все к чертовой матери, — говорил вдруг Иванов, — и снова заняться наукой!..
— Эх, друг, Иванов, — говорил Гальперин, — не жалей ни о чем. Все еще будет. Ну а если не будет, значит и не надо его вовсе.
Потом еще некоторое время ели молча: жевали сыр и хлеб и пережевывали смысл предыдущий. Потом Иванов разлил остатки водки по стаканчикам.
— За Казимира!.. — сказал он.
Гальперин машинально потянулся рукой.
— Ты куда тянешь, придурок?! — заорал Иванов. — Не чокаясь!
Гальперин руку отдернул, будто обжегся. И даже водку на брюки себе чуть-чуть расплескал.
Психологи выпили, не чокаясь. Гальперин слегка захмелел, но по взгляду Иванова никак не мог понять, действует ли водка на Иванова.
— Этому — такая доза, что слону дробина, — наконец заключил он.
Водка жгла его изнутри и согревала, и было хорошо, и было спокойно, несмотря на все взбрыкивания товарища и коллеги его взрывоопасного.
— Да-а, — протянул Гальперин. — Отличный был человек!..
— Умный! Добрый!.. Талантливый!.. — подтвердил Иванов.
— Справедливый.
— Незаурядный.
— Остроумный.
— Таких больше нет.
— Все мельчает. Люди мельчают.
— Теперь уже не то, что прежде, — говорил Иванов.
— Вот ты говоришь… — сказал еще Гальперин, жуя картофелину вареную прямо с дряблой ее кожурою вместе, — а я, может, тоже скоро уйду…
— Так тебя Лиза и отпустит, — неприязненно хмыкнул грузный Иванов. С брутальной своей насмешливостью говорил он.
— Лиза!.. Я никого и спрашивать не собираюсь.
— Заткнись! — возразил Иванов.
— Ну, вот: сразу «заткнись»! — обиделся Гальперин.
— Потому что — заткнись! — сказал, как отрезал, Иванов.
— Заткнулся, — сказал Гальперин. И добавил:
— А я бы сейчас лучше открыл свою небольшую торговлю.
— Торговал бы в перерывах между оргазмами, — хохотнул Иванов.
— Чем лучше бы шла торговля, тем лучше были бы и оргазмы.
— Ну уж и лучше, — не поверил Иванов. — Может, как раз наоборот?..
— Не наоборот, не наоборот!.. — мотнул головою нетрезвой Гальперин. — Торговля и была бы моим оргазмом.
— Ты машину-то вести сможешь? — захохотал Иванов. — Сучонок!..
— Что тут вести? Тут всего два шага!.. Два поворота колеса!..
— Два поворота!.. Еще чуть-чуть, и у тебя колесо и раза не повернется, — говорил Иванов.
— Какой ты все-таки гад, Иванов, — говорил Гальперин. — Я всегда знал, что ты гад. И был прав.
— Давай-давай, доедай, и поехали, — терпко говорил Иванов. — Время уже!..
— Ничего, все равно там сначала только разговоры будут.
— Разговоры — тоже дело, — отвечал Иванов.
— А поссать? — спросил Гальперин.
— Потом поссышь!.. — возразил Иванов. — На стадионе.
Гальперин зашумел газетою жирной; оба они, не сговариваясь, выпустили воздух из своих луженых пищеводов, Иванов опустил стекло со своей стороны, чтобы проветрить кабину, тут же потянуло холодным тяжелым воздухом с залива, непогода явилась психологам в мимолетных их ощущениях, Гальперин даже поежился, кто сии, пришедшие в черных одеждах, успел сказать себе он, но ответ или отзыв, емкий и точный, сам собою ему не явился; и вот уж мутные стекла кабины на глазах стали отпотевать. В атмосфере пылила тончайшая морось, не дождь и не снег, но только влага в первозданном виде ее.
Гальперин, более уж не говоря ничего, лишь стал мотор заводить своею рукой суетливой.
36
Ш. теперь уже несло, он и сам ощущал, что его несет; ему нет преград, говорил себе Ш., и, действительно, что бы он ни затеял, все у него получалось. Он лихо вывернул на охраняемую стоянку возле служебного входа и, зная прекрасно, что за ним наблюдают, машину остановил резко, со скрипом тормозов, едва не снеся легкую дощатую выгородку.
— Идем-ка со мной, — бросил он Ф., и стал вылезать из машины, напустив на себя ухватки и жесты внезапно повышенного начальника.
