Владимир Торчилин - Институт
Игорь очумело молчал. Рогов усмехался.
- Ладно, не дрожи. Бог даст, обойдется… И давай, о наших разговорах особо не распространяйся. Хоть ничего секретного во все этом нет, любой может сообразить, если подумать будет не лень, но все равно – я тебе так, по-свойски, без передачи. Гуд?
- Гуд-то гуд, но вы, ребята, даете. Самим-то не противно?
- Противно – не противно… Работа…
Так поучительный разговор и закончился. И хотя Игорь ничего в своих привычках и разговорах не изменил, разве что Солженицына в тот раз быстро домой оттащил, посетовав изотопному знакомцу, что его самого подвели и не принесли, но все сказанное Роговым запомнил хорошо. На всякий случай. Иногда даже подумывал, что Рогов этот разговор специально с ним провел. В качестве, так сказать, профилактики. Если действительно так, то Игорь не мог не отдать такой профилактике должного. А с Роговым встречались и беседовали, как раньше, вполне по-приятельски.
Впрочем и сам Рогов постепенно заметно менялся. И не в том даже смысле, что стал завинчивать гайки без зазрения совести. Нет, этого как раз не происходило. То есть, номер свой он, разумеется, отрабатывал и положенного протокола придерживался, но при этом старался, по мере возможности, жизнь людям не затруднять, а облегчать – и разрешения разные без разговора подписывал, хотя соответствующие копии прошений в соответствующие папочки и складировал, и на дружбу с иностранцами не накидывался, и насчет вечно запаздывающих загранпаспортов для сотрудников звонил в любые инстанции без разговоров, и вообще… Так что могло быть (а в других местах вовсю бывало) куда хуже, и все заинтересованные лица считали что им, в целом, очень даже повезло. Менялся он в другом смысле.
Похоже, что, при всей его выучке и дисциплинированности, сама по себе атмосфера режимности в их довольно беззубом и почти даже и не режимном заведении наводила на его олатиноамериканенную душу некую глобальную тоску. И тоску эту он изживал самым что ни на есть традиционным способом. Сначала начали замечать, что от него порой несколько отдает высококачественным коньяком и даже в рабочее время. Потом некоторые пользовавшиеся его симпатией лица, к которым, похоже, относился и Игорь, иногда были допускаемы увидеть приоткрытую дверцу его кабинетного шкафа, где на одной из полок бутылка этого самого коньяка и пребывала и даже в окружении нескольких хрустальных рюмок. На следующей ступени развития своей тоски он даже начал порой предлагать своим посетителям из категории “надежных” присоединиться к нему на рюмочку, а когда люди, как правило, отказывались, ссылаясь на середину рабочего дня и общую занятость, то он не обижался и прикладывался в одиночку. Похоже, однако, что одиночество в процессе такого дела его не устраивало не очень, так что все чаще в кабинете его пребывала вместе с ним одна из секретарш, а то и обе, и глаза у них к концу дня приобретали поволоку совершенно дьявольскую. Еще позднее пошли негромкие разговоры, что дело зашло и подальше коньяка и звуки из роговского кабинета в течение рабочего дня доносятся самые многозначительные, а у секретарш то губки припухлые, то пуговички на блузках через одну застегнуты. В общем диагноз ясен – уход от суровой действительности в мелкие жизненные радости налицо. Под такое дело и районный комитетчик стал в районе роговского кабинета появляться куда реже…
Так оно, по-видимому, и шло бы, поскольку всех участников событий как внутри режимного кабинета, так и за его пределами, сложившаяся ситуация, похоже, вполне устраивала. Увы - жизнь неутомима в подкидывании сюрпризов, а потому с течением времени последовала стремительная череда происшествий, существенно изменившая многое и для многих. Но чтобы сделать произошедшее более понятным, надо будет ввести в повествование новое лицо, в своем роде столь же показательное для того времени и того места, как и Рогов.
VI
В лаборатории Игоря самым давним сотрудником был некто Гриша Мамченко – здоровенный усатый амбал, известный в Институте под кличкой Грицько. Кличка, естественно, была данью украинской фамилии Гриши, хотя и был он коренным москвичом и по-украински не знал ни слова. Гриша этот появился у Игоря в качестве потенциального дипломника, когда был еще студентом той же университетской кафедры, которую оканчивал и сам Игорь, только-только начавший тогда работать в Институте. Так что когда игорев бывший завкафедрой порекомендовал на задуманную ими совместную работу одного из своих студентов с тем, чтобы тот потом делал эту работу в качестве дипломной, то Игорь согласился с явным удовольствием, расценив это как жест симпатии и профессионального уважения со стороны когдатошнего своего наставника, которого он искренне и прочно почитал. Так Грицько в Институте и появился. Особыми талантами он не блистал, разве что пива мог высосать больше, чем кто бы то ни было из известных Игорю любителей, но то, что ему поручали в лаборатории, делал аккуратно и в срок. Поскольку именно в той работе от исполнителя никакой инициативы и не требовалось, так как все было продумано до того, и надо было только аккуратно готовить образцы и делать измерения, то Гриша вполне пришелся, а диплом получился вполне достойным.
Игорю тогда надо было обрастать сотрудниками, вот он после диплома и пригласил Гришу держать экзамен в аспирантуру Института, поскольку пара аспирантских мест для только что организованной группы Игоря была твердо обещана. Так и пошло. Гриша стал аспирантом, Игорь предложил ему хорошую тему, тот послушно выполнял все предложенные эксперименты, в процессе обсуждения результатов все больше отмалчивался, слушая, что скажет Игорь, но, опять же, работал аккуратно, так что не одобрить его кандидатскую было просто невозможно. Грицько стал кандидатом наук и начал понемногу меняться. И, к сожалению, не в лучшую сторону. Во-первых, он стал демонстрировать какую-то совершенно непонятную Игорю тягу к общественной работе. Он был и членом профкома, и членом комитета комсомола, и студентом университета Марксизма-Ленинизма, и, главное, при каждом удобном случае старался попасться на глаза начальству в качестве “быстро растущего молодого специалиста”. Серьезно Игорь к такой активности не относился и, скорее, посмеивался над гиперактивным Грицько, не забыв, правда, объяснить тому, что если от всех дополнительных обязанностей начнет страдать основная гришина работа, то из лаборатории его Игорь выставит. И вообще, гораздо больше Игоря беспокоило “во-вторых”.
А это “во-вторых” заключалось в том, что от ставшего кандидатом наук Грицько Игорь ожидал каких-то самостоятельных научных идей, тогда как тот или мог делать только то, что ему скажут, или, когда высказывал что-то свое, то это “свое” было таким бредом, что Игорь начинал даже сомневаться в том, запомнил ли Гриша хоть что-то из того, чему его учили. При этом Грицько страшно заботился о том, чтобы каждый кусочек работы, которую он сделал, независимо от его научной ценности, нашел бы свое место в одной из публикации лаборатории, а сам Грицько, естественно, стал бы в этой работе соавтором и пополнил бы свой список печатных трудов. Если Игорь выражал сомнение в ценности добытого материала, то Гриша обижался, упрекал Игоря в недостаточной заботе о молодежи и вообще всячески демонстрировал свое неудовольствие. Еще одной темой его непрерывного интереса были возможные стажировки в зарубежных лабораториях. Вообще-то Игорь был совсем не против посылать своих сотрудников в загранки, давая им возможность и мир посмотреть, и себя показать, и кое-какого барахла для семьи прикупить, но, все-таки, в качестве главной цели видел выполнение хорошей работы. После же того, как Игорю позвонил коллега из одной европейской лаборатории, где Грицько провел перед этим два месяца, так и не сумев по возвращении толком объяснить Игорь, чем он там, собственно, занимался, и в мягкой форме попросил прислать в следующий раз кого-нибудь еще, поскольку доктор Мамченко имеет, по-видимому, другие научные интересы, Игорь с гришиными загранкомандированиями притормозил. Улучшению отношений это, естественно, не способствовало. Как и то, что безграмотные гришины статьи Игорь из лаборатории не выпускал, заставляя зеленевшего от злобы Гришу переписывать их по пять раз, а когда тот однажды со скандалом потребовал одну из них не тормозить, упрекнув вырастившего его из полного дерьма Игоря в научной зависти, то Игорь разрешил, дождался разгромного отказа из редакции и тогда уж перекрыл его писательство намертво, чтобы не навлекать на лабораторию позора. Впрочем, из туманных намеков не сдавшегося Гриши Игорь уловил, что тот пребывает в полной уверенности, что в провале его статьи виновата не его собственная малограмотность, а интриги Игоря, связавшегося с редакцией по каким-то своим каналам и устроившего отрицательную рецензию. На такой бред даже ответить было нечего. Интересно, что при всем при этом Игорь от Грицько избавляться даже не пытался в силу сентиментальной привязанности к первому ученику и ни на чем не основанной надежде на еще не утерянную возможность сделать из него что-нибудь пристойное.
