Елена Первушина - Охота на джокера
Если смотреть строго, они могли предполагать лишь, что кто-то находился в комнате Юзефа в ночь его смерти. И что, возможно, повторяю, возможно, этот кто-то надел ошейник на Конрада и дважды пытался убить Риду.
Все остальное написано на ветре.
Для того, чтобы узнать имя ночного гостя, им нужно освободить Конрада, но чтобы освободить Конрада нужно прежде найти убийцу. Порочный круг.
Майкл собирался сказать что-то такое, но, взглянув на Риду, понял, что она сочинила свою версию не от хорошей жизни. Просто не могла уже выносить неопределенность. Она из последних сил делала вид, что держит ситуацию в руках.
Поэтому он сказал только:
— Да, похоже, мы уже близки к разгадке. А скажите, Рида, вы знаете, что будете делать, когда найдете наконец злодея?
— Конечно.
Она ответила так поспешно и улыбнулась так многообещающе, что Майкл окончательно убедился: не знает.
А если учесть, какие силы, по ее словам, подвластны джокерам, самое время было испугаться.
ИНТЕРМЕДИЯ
До берега около 10 миль. Видно, как по серпантину дороги упрямо ползет маленький, почти игрушечный, паровозик и дым тянется за ним серой фатой.
Корабли Аржента лежат в дрейфе у безымянного пока острова. Потом на нем выстроят крепость, и Рида назовет ее «Хайре!» — «Радуйся!». Задним числом все происходящее здесь будет названо «осада Хайры».
А пока остров пуст, не обжит. Есть лишь сотня бухт, тысяча скал. Карликовые деревья с жесткими кронами застыли в бесконечном падении, уцепившись за скалы высохшими корнями. И где-то там, в глубине зеленого укрытия прячутся два пиратских корабля.
Аржентцы тоже прячутся: кто в каютах, кто под тентами. Проболтаться здесь можно еще очень долго. По доброй воле противник из тайника не вылезет, а уйти отсюда значит покрыть себя позором на вечные времена. Не для того укрепили, наконец, границы на суше, чтобы с опаской ходить в собственных водах.
Сегодняшняя стычка должна стать уроком либо для гелиадских пиратов, если у аржентцев хватит выдержки, либо для самих аржентцев.
Только Пикколо и Рида остались стоять у борта, не удостаивая солнце своим вниманием. Рида равнодушно колупает нитки на леере, потом, все также равнодушно, кожу на своих обгоревших плечах. В ней сейчас ничего не осталось от женщины, и почти ничего от человека: одна лишь сгустившаяся мысль.
Рида лижет палец, ловит слабый ветерок и говорит:
— Пикколо, поплывем на остров?
— Зачем, госпожа?
И она отвечает спокойно, как бы между прочим:
— Надо же их как-то оттуда выгнать.
Она беседует с офицерами, о чем-то договаривается, и шлюпка отплывает. Рида на веслах, горбун на руле. Впрочем, руль сегодня не слишком нужен. Рида и сама неплохо управляется. Выбрав узкий язычок пляжа, она аккуратно сажает лодку на песок.
Спрыгивает, осматривается, запрокидывает голову.
— Так, вон та площадка, похоже, подойдет. Ну, с Богом.
Они долго ползут наверх по еле заметной тропинке. Из-под ног текут струйки песка. Рюкзаки давят на плечи, тянут вниз.
Наконец они выбираются на маленькую полянку ближе к вершине острова. Пикколо ставит палатку. Рида садится, смотрит на море.
Тот момент, когда она ушла за Темную Завесу, Пикколо, как всегда, проворонил.
Минут через десять он почувствовал первый толчок. Земля под ногами вдруг провалилась на ступеньку вниз, потом вернулась назад. Несколько секунд и снова толчок, посильнее.
Потом Пикколо уже лежит на земле, вцепившись пальцами в траву, и уговаривает себя, что все это лишь иллюзия. Остров ходит ходуном.
Потом слышится страшный треск, будто рвутся жилы земли, и воспаленный язык лавы медленно ползет откуда-то из недр острова в море.
Пикколо закрывает глаза, ждет, пока земля успокоится. Потом подходит к обрыву. Вода в бухте все еще дымится. А на море во всю кипит драчка. Пираты, разумеется, не вынесли психологической атаки и ударились в бегство. Прямо в объятия аржентских кораблей.
— Порядок? — спрашивает Рида.
Она снова сидит на том же месте, будто никуда не исчезала. Только бледная до прозрачности, и губы синие.
— Порядок, — отвечает Пикколо. — Режут друг друга, как заведенные.
— Ну и хорошо. Тогда я — спать, — и она заползает в палатку.
Пикколо, которому подобные приключения не впервой, отправляется на поиски родника. Имеется настоятельная потребность остудить голову. Да и Риде, когда она проснется, холодная вода не помешает.
И тут на полянке появляется незваный гость: Конрад.
Как только в победе Аржента не осталось сомнений, он бросился на остров, чтоб первым сообщить эту новость Риде. В драке он заработал очередную царапину, ничего не ел с утра, полдня жарился на солнце. Но что значат все эти мелочи по сравнению с силой любви, которая тащит его к ногам его Дамы?
И вот он откидывает полотнище, закрывающее вход в палатку, и произносит фразу, которую твердил всю дорогу — и в шлюпке, и пока лез по откосу наверх:
— Радуйся, госпожа, мы победили!
И тут же понимает, что фраза невероятно дурацкая, да и сам он выглядит круглым дураком.
Он всегда знал, что Рида особенная, не такая как все, но всегда считал, что это мило и замечательно. Всегда, но не сейчас.
После яркого солнца ему кажется, что палатка заполнена густым фиолетовым туманом. И за этим туманом лежит она, самая прекрасная на свете женщина, изжелта-бледная, постаревшая разом на двадцать лет. Лежит неловко, словно брошенная кукла.
Свет бьет ей в лицо, она открывает глаза и смотрит на Конрада зыбким бессмысленным взглядом (обычный взгляд проснувшегося человека, возведенный в десятую степень), и что-то спрашивает.
Но что, он уже не слышит. Все вокруг начинает плясать, дробиться и меркнуть. И Конрад мягко сползает на траву.
Когда он очнулся, она, слава Богу, была уже здешняя, обыкновенная, такая, какой он ее знал и любил. Терла ему виски и улыбалась виновато. Словно девочка, которая бегала куда-то без спросу. Извиняющимся голосом сказала:
— Это ничего, выброси из головы. Просто там было слишком много моей магии.
Это «ничего» означало для Конрада «все». Ни до прихода Пикколо, ни после они об этом случае не говорили.
Конрад чувствовал себя как маленький ребенок, который слишком близко подбежал к морю, и его окатило холодной водой. Он увидел самый краешек, тоненький серпик другого мира и понял где-то в самой глубине души, что с него достаточно.
Он ни на секунду не переставал любить Риду, но ответь она сейчас на его любовь, он не знал бы, что делать. Взять ее с таким «приданым» он бы не решился.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ГОРОД КЕНТАВРА
Список, неожиданно для всех, оказался длиной в одну строчку.
Некто Питер Крашевски, художник, нанятый Юзефом примерно год назад, уехал из Дома Ламме за месяц до смерти мастера иллюзий и проживает с тех пор в Хироне — городе-крепости на берегу моря. Вроде бы все приметы, о которых говорила Рида, сходились.
— И что особенно подозрительно, никаких картин его кисти в доме так и не появилось, — добавила она, грозя пальцем неведомому художнику. — Пускай объяснит, как так получилось.
Они с Майклом выехали в тот же день после обеда. Рида кусала губы от нетерпения, как девочка, которую впервые взяли на ярмарку. Землянин видел, как она нервничает, поэтому отвечать не стал, а предпочел молча созерцать пейзажи Аржента.
Удивительно, но он быстро притерпелся к постоянным толчкам и покачиванию коляски (дорога была далеко не идеальной) и начал получать от путешествия удовольствие.
«Кто знает, может, Мария вместе со здешним святым Домеником и правы, и без всяких романтических штучек вроде лошадок, руин, замков и вековых деревьев человек никогда не будет чувствовать себя полноценно счастливым? лениво размышлял он. — Впрочем, всему есть предел. Посади меня сейчас в седло, и романтика мгновенно встанет мне поперек горла».
Долина реки плавно прогибалась, пенилась зелеными рощами, словно вода, переливающаяся за край чаши. Река, оставив позади Аргенти-сити, так же, как и они, катила к морю, не торопясь, но и не медля. И имя у нее было самое подходящее — Рея.
Кое-где синели в низинах маленькие озера.
Потом земля стала желтее и суше, зелень темнее, река уже. Все чаще она скрывалась в каньонах, меж глинистых откосов, изрытых норами.
Иногда из нор вылетали узкокрылые птицы с голубыми брюшками — дальние родственники птеродактилей, атаковавших путешественников на Гелии. С презрительным цыканьем они проносились над коляской, держа строй, словно военные самолеты, делали широкий разворот и возвращались к реке.
Чем-то они напоминали Майклу дреймурцев. То ли склонностью к эпатажу, то ли каким-то своеобразным достоинством. Словом, он сам не заметил, как промелькнули три часа.
