Виталий Винтер - Багровый рассвет
– Сотника твоего казнили…
Сашка с ужасом присмотрелся к висящему под сводами ржавого трюма искромсанному телу. Видимо тоже услышав слова агронома, хорунжий, вскинув голову, прикрыв глаза перемотанной кистью руки от бьющих сверху ослепительных лучей, стараясь получше рассмотреть казнённого. И тут же зло, от запылавшей с новой силой горечи бессильной мести, выругался:
– Твари, кровавого орла вырезали. Твари, твари…
Тут и Сашку скрутило. Он узнал застывшие, искажённые в гримасе смертельной боли черты лица сотника. Ещё он увидел, как он умер. Даже отсюда было видно топорщившуюся на спине изрезанную складками кожу и белевшие развороченные обломки вырванных рёбер. Но страшнее этого были свисающие красные мешочки лёгких – болтавшихся в такт с мерно покачивавшимся под потолком телом. Сотник умер, наверняка, от кошмарного болевого шока. Умер, но остался верен себе и присяге – израненное тело и чистая его душа тому свидетели.
Хорунжий устало опустился на ржавую подстилку из трухи под ногами – произошедшее окончательно выпило все хоть какие-то остававшиеся после долгой ночи силы. Сашка со старым агрономом тоже присели. Говорить было больно – всех душила осязаемая животная жажда мести. Только один старый агроном казался как всегда спокойным. Внезапно хорунжий, вновь исподлобья глядя на раскачивающийся вверху труп, произнёс:
– Он весь в чём-то белом. Что это?
Старый агроном, не поднимая глаз, тихо кинул в ответ:
– Соль…
Присевший хорунжий грязно выругался и ударил перебинтованной рукой в борт бесчувственного корабля, заскрежетал зубами от боли. В трюме повисла тяжёлая, просто осязаемая тишина.
Старый агроном почувствовал их состояние и прицепился к молчащим или отвечающим односложно соседям с расспросами – пытаясь разговорить совсем впавших в уныние людей.
– Вы знаете, молодые люди, что человеческий мозг способен выполнять операций в секунду больше, чем любой современный компьютер. Хотя при этом человеческий мозг является крайне ненадёжным устройством. Самый обыкновенный калькулятор может решать математические вычисления в тысячу раз вернее, чем человеческий мозг. Именно поэтому наши воспоминания субъективны, обрывочны и изменчивы, и обработка информации об окружающей действительности подвержена множеству мелких помех. Эти самые неточности и погрешности в нашем восприятии называются когнитивными искажениями. Правда, они появились не на пустом месте – каждое из этих так называемых когнитивных искажений вызвано суровой эволюционной необходимостью. Для того чтобы выжить, нашим предшественникам нужно было мыслить как можно быстрее и эффективнее. Именно поэтому наш разум до сих пор сохранил тенденцию выбирать самый короткий путь к оценке новой информации. Такие сокращения мысленного пути называют эвристиками. С одной стороны, эвристики помогают нам быстро принимать решения в трудных жизненных ситуациях, но с другой – каждая из эвристик приводит к тому, что мы сосредотачиваемся лишь на одном аспекте сложной проблемы и оказываемся не в состоянии трезво и адекватно оценить окружающую обстановку.
– И нам эти самые эвристики помогут выжить, выбраться из этого вонючего трюма и не попасть под ятаганы янычар? Забыть то, что эти твари сделали с сотником и сотнями наших там на берегу? О чём ты, старик?! – устало и зло отмахнулся от него хорунжий.
– Просто послушайте, что я вам скажу. Кто знает! Может, это и поможет вам, молодым, понять, как сложна и безжалостна кажущаяся вам сейчас простой как палка жизнь, и вы сможете выжить. Настоящее скользит и уходит, словно песок между пальцами, и определяет свою материальную весомость лишь в воспоминании о нём. Да, мы не люди даже – мы бесполезные заготовки. Но только нам самим решать, кем мы можем стать. Или Богу, если он всё же есть там в небесах.
Его перебил хорунжий, усмехнувшись, буркнув:
– Как там было в священном писании?! Простить врага?! Бог простит, а вот как раз наша задача организовать поскорее их встречу.
Старик молча, внимательно разглядывал окруживших его израненных земляков, но тут же встрепенулся и ответил:
– Да, да, все мы сильно озлоблены, но… Не правда ли, мы охотно соглашаемся с теми людьми, которые столь же охотно соглашаются с нами. Мы ходим на встречи, на которых преобладают близкие нам взгляды, а наши друзья, скорее всего, разделяют наши вкусы и убеждения. Мы стараемся избегать отдельных людей, групп и взглядов, которые могут заставить усомниться в правильности нашей жизненной позиции. И в сегодняшние времена это достигло просто гигантского размаха – целые страны, или то, что от них осталось, и города не хотят знать и видеть о других более того, что они уже знают. Люди не любят, когда в их сознании сталкиваются конфликтующие представления: ценности, идеи, верования, эмоции. Чтобы избавиться от конфликта между установками, мы бессознательно ищем те точки зрения, которые уживаются с нашими взглядами. Мнения и взгляды, угрожающие нашему мировоззрению, – игнорируются или отвергаются.
– Мне что нужно – понять этих, наверху?! Почему они нас убивают, режут, мучают?!! – вокруг раздалось глухое ворчание пленников и возгласы, что старик спятил от пережитого.
Открыто посылать куда подальше старого и уважаемого агронома не хотели – всё бывало на этой страшной войне, но потерять сострадание к своим раненым – телом и душой – означало, наверняка, проиграть, и бесповоротно.
– Вы все согласны, как я вижу, с мнением моего более пессимистичного соседа, – словно не замечая возгласов вокруг, продолжил агроном. – Но это не правильно. Искажение в пользу своей группы – древний рефлекс, такой же древний, как и вся наша цивилизация, и, по всей видимости, неискоренимый. Мы склонны соглашаться с мнением людей, которых мы считаем членами своей группы, и отвергать мнения людей из других групп, и это нормально. На кого ещё можно рассчитывать в этом мире, кроме как на людей, которые живут рядом с тобой: воюют и разделяют ценности и надежды на будущее. Это проявление наших самых первобытных тенденций. Мы стремимся быть заодно с членами нашего племени. На уровне нейробиологии такое поведение связано с нейромедиатором окситоцином. Это гормон гипоталамуса, оказывающий мощное воздействие на психоэмоциональную сферу человека. Сразу после родов окситоцин участвует в формировании отношений между матерью и ребёнком, а в более широком плане помогает нам формировать крепкие связи с людьми из нашего круга. В то же самое время окситоцин вызывает в нас подозрительность, страх и даже пренебрежение по отношению к посторонним, как, например, не без основания и отношение к нашим нынешним тюремщикам из Чёрного Халифата. Это как раз и демонстрирует тот странный продукт эволюции, в которой выживали лишь те группы людей, которые успешно взаимодействовали друг с другом внутри племени и эффективно отражали нападения извне. И хочу заметить, что наша группа, да, что уж скрывать – народ, является замечательным примером выживания и взаимодействия. Но, как и прежде, когнитивное искажение в пользу своей группы заставляет нас неоправданно высоко оценивать возможности и достоинства людей рядом и отрицать наличие таковых, преуменьшать их у лиц, нам лично незнакомых. И это как раз тот же случай, поэтому мы и оказались здесь и сейчас.
– Что вы хотите этим сказать? – равнодушно спросил его хорунжий.
– Хорошо, я попытаюсь объяснить это немного по-другому. Этот эффект также известен как стокгольмский синдром. Это встроенный в каждого из нас защитный механизм, заставляющий искать аргументы оправданности своих действий. Бессознательно мы стремимся доказать, что что-то, всё равно что: деньги, работа, усилия, – были потрачены не зря. Особенно если они были большими. Социальная психология объясняет эффект рационализации просто – человек готов пойти на что угодно, лишь бы избежать когнитивного диссонанса. Сделав что-то ненужное, мы создаём конфликт между желаемым и действительным. Чтобы снять психологический дискомфорт – действительное приходится долго и тщательно выдавать за желаемое.
– Вы имеете в виду, что все наши потуги на Острове не имели перед собой будущего? – перебил старика кто-то из сумерек трюма.
– Можно и так сказать. Но это было бы не совсем правильным выражением. В научной литературе это называется ошибкой игрока или ложным выводом Монте-Карло. Мы склонны предполагать, что многие случайные события зависят от случайных событий, произошедших ранее. Классический пример – подбрасывание монетки. Мы подбросили монету, скажем, пять раз. Если орёл выпадал чаще, то мы будем считать, что в шестой раз должна выпасть решка. Если пять раз выпала решка – мы будем думать, что в шестой раз обязан выпасть орёл. На самом же деле вероятность выпадения орла или решки при шестом броске такая же, что и при предыдущих пяти: 50 на 50. Каждый последующий бросок монеты статистически независим от предыдущего. Вероятность каждого из исходов всегда 50 %, но на интуитивном уровне человек не в состоянии этого осознать. На эффект игрока накладывается недооценка возвращения величины к среднему значению. Если решка всё-таки выпала шесть раз – мы начинаем верить, что с монетой что-то не так и что экстраординарное поведение системы продолжится. Далее начинается эффект отклонения в сторону позитивного исхода, если нам долго не везло – мы начинаем думать, что рано или поздно с нами начнут происходить хорошие вещи. Так и с нашими потугами выжить, построить справедливое общество. Мы не одни такие – все вокруг хотят что-то построить и достичь, но идеи у всех по отношению к этому довольно разные, как и методы их достижения. И если мы очень пытаемся что-то изменить к лучшему, то это совсем не значит, что результат наших усилий будет положительным – сколько монетку ни кидай. Сходные чувства мы испытываем, заводя новые отношения. Всякий раз мы верим, что в этот раз у нас всё будет лучше, чем при предыдущей попытке. Мы не в состоянии правильно оценить риск или опасность того или иного занятия. Для упрощения процесса вероятность риска или игнорируется полностью, или ей приписывается решающее значение. Это приводит к тому, что мы считаем сравнительно безобидные виды деятельности – опасными, а опасные – приемлемыми. Я просто хочу, чтобы вы включили в своих головах так называемые рамки восприятия и расширили их. Внезапно мы начинаем обращать внимание на появление какой-то вещи, феномена или объекта, которых не замечали ранее. Скажем так – вы купили новую вещь и вдруг всюду на улицах вы видите людей в таких же вещах. Мы начинаем думать, что эта вещь вдруг стала более популярной. Хотя на самом деле мы просто включили её в рамки своего восприятия. Этот эффект известен в психологии как феномен Баадера – Майнхоф. Термин придумал в 1994 году безымянный посетитель форумов газеты Pioneer Press в городе Сент-Пол. Дважды за сутки он услышал название немецкой радикальной «Фракции Красной Армии», основанной Андреасом Баадером и Ульрикой Майнхоф. Мало кто способен поймать себя на избирательном восприятии действительности. И из-за данного когнитивного искажения нам очень трудно признать какое-то явление простым совпадением… хотя это именно совпадение.
