Ян Валетов - Дураки и герои
– Он совсем сошел с ума, – сказал Кручинин. – Приезжай, Умка. Я не знаю, что делать. Приезжай побыстрее.
Сергеев стоял в очереди на паспортный контроль, прижимая трубку мобильного плечом к уху. Руки были заняты сумкой, молния на которой категорически отказывалась закрываться.
– Сашка? – удивился Сергеев и едва не уронил телефон, но успел подхватить его на лету. – Ты? Рад тебя слышать, дружище… А что с голосом? Слушай, Вязаный, ты что – опять напился?
– Да трезвый я, трезвый! – огрызнулся Кручинин и откашлялся. – Я в завязке, ты же знаешь!
Одно время, после возвращения с Острова Свободы, Кручинин начал крепко попивать. Сразу после выхода из госпиталя он приспособился уходить в пике на пару дней в месяц. В крутое пике, которое оканчивалось поиском зеленых человечков на балконе и врагов Отечества в канализации. Пил Сашка жестоко, стуча новыми фарфоровыми зубами о край стакана, словно старался запить что-то, ставшее поперек горла. Сергеев помнил, как умер Чичо, и ему не надо было объяснять, вкус чего ощущает Кручинин на своих губах.
Плохо было не только то, что Сашка имел все шансы стать настоящим алкашом, но и то, что по состоянию здоровья пить ему было категорически нельзя.
Раньше его успокаивало мерное постукивание вязальных спиц. Теперь же он и не вспоминал о былом увлечении. Он пытался убить память алкоголем, а умирало от этого тело. После выпивки его шрамы воспалялись, начинали краснеть и зудеть вспухающие на теле крученые шнурки рубцов. Если запой продолжался несколько дней, шрамы «мокрели», начинали превращаться в язвы, а учитывая, что особенно тяжелые рубцы располагались у Кручинина в паху, то он становился совершенно недееспособным, лежал, стеная, широко раскинув ноги, между которыми покоился шар раздутой воспалением килы. В эти моменты он пить переставал, потому что не мог.
В вены его были вставлены трубки, по ним тек в жилы Вязаного сорбент, а когда сорбент становился бессилен, полумертвого Сашку подключали к аппарату гемодиализа, и кровь его очищалась на некоторое время, циркулируя через трубки и мембраны.
Выйдя из больницы, он ел ложками сахар и клялся никогда больше не пить, но через месяц все повторялось снова. О том, что Сашка обязательно сорвется, что с ним не делай, знали все. Но помещать его в клинику насильно никто не хотел, а лечиться добровольно Вязаному и в голову не приходило. Он не считал себя больным, и на все уговоры только отмахивался от доброхотов.
Дайвер возился с ним, как с родным сыном, но даже его терпения порой оказалось недостаточно. Срыв следовал за срывом. Кручинин не успевал выйти из одного запоя, как падал в следующий, более глубокий. Сергеев видел, как Сашка превращается в кусок мяса на глазах у всех, и вспоминал, как они вместе с Вязаным ковыляли по джунглям, опираясь друг на друга. Кручинин и сейчас мог легко на него опереться. И на него. И на Дайвера. И на многих других, пока еще живых товарищей по оружию. Но не хотел.
А потом резко, в один день, все кончилось.
Безо всяких видимых причин. Просто Сашка перестал пить – и все. О причине, вызывающей срывы Сергеев знал наверняка, а вот о причине выхода из пьяного кошмара не знал никто. Но тому, что Вязаный «завязал» – радовались все.
– Ты ж знаешь, – продолжил Вязаный таким же напряженным голосом, и опять откашлялся с сипением закоренелого курильщика, – я давно не пью. И не нюхаю, чтоб ты знал… У меня не бред, не горячка… Я звоню тебе потому, что Мангуст сбрендил. Просто сбрендил!
Потом он внезапно всхлипнул, как человек, который собирается разрыдаться, заперхал и опять всхлипнул, натужно всасывая воздух, и от этого звука, похожего на предсмертный всхлип, у Сергеева стало холодно внутри. Так холодно, как будто на сердце выпал и заискрился кристаллами голубоватый, колючий иней.
– Что стряслось? – спросил он, чувствуя, что Сашкины эмоции, Сашкин страх накрывают волной, заставляя кожу на затылке собираться складками. – Ты в порядке? Хоть сам цел?
– Да цел я, цел! Что мне сделается? Я вчера говорил с Мангустом… В общем так, Умка. Я бы не хотел говорить об этом по телефону… Бери семью и мотай из Киева подальше. Куда хочешь, но мотай. Хоть на Западную, хоть в Донецк!
– Не дури! Чего ради я должен бежать? – удивился Сергеев искренне. – Я вообще-то в Прагу сейчас улетаю, на денек, по делу… Вернусь послезавтра. Слушай, Сашка! Не бери ты дурного в голову! Мангуст давно настоящий псих! Бросай ты на фиг свою Москву, дуй ко мне, я же тебя много раз звал! Что ты там забыл в своих каменных джунглях? У нас в Простоквашино…
– Сергеев! – попросил жалобно Вязаный. – Ты послушай меня, я тебе клянусь, что не пью сейчас! Я трезвый. В завязке глухой. Если наши в ближайшее время не договорятся с вашими по поводу трубы, если ультиматум, который поставил ваш ненормальный…
Кручинин не должен был знать про ультиматум. Если серьезно, то и Сергеев не должен был знать про ультиматум. Про ультиматум должны были знать только первые лица в государстве да первые лица в конторах, приклеившихся к трубе, – каждая со своей стороны. Слова Сашки лишь подтверждали старый тезис: что знают двое – знает каждая свинья.
Ультиматум плавно проистекал из заварухи, случившейся четыре месяца назад, когда россияне в очередной раз перекрыли газовый кран, и промышленность западных соседей – от Украины с Белоруссией и братских славянских народов до далеко не родственных немцев – забилась в конвульсиях. Спустя неделю после отключения газа на три дня был перекрыт нефтяной поток, и вот тогда-то Европа испугалась по-настоящему. А ведь о том, что такое может случиться говорили не раз и не два за последние несколько лет. И перекрытия уже случались, пусть не такие длительные, но случались, естественно, все делалось исключительно в воспитательных целях! И каждый раз момент выбирался самый подходящий – ориентировались по погодным или политическим условиям, – так чтобы соседям мало не показалось, но ни разу Крутов не проявлял такой, как сейчас, решимости довести дело до логического конца.
Логический конец подразумевал полную и окончательную капитуляцию соседей, а главной целью Александра Александровича было подмять под себя всю газотранспортную систему стран, через которые Россия качала на Запад черное и голубое золото, и наконец-то обезопасить свою страну.
Компромиссы в борьбе за энергетическое господство не допускались, так как господство энергетическое означало и политическое доминирование, а значит, возвращало России единственно понятную ей роль: роль лидера и старшего брата. Александр Александрович не только создавал ситуацию, но и с удивительной ловкостью пользовался сложившейся мировой конъюнктурой, в очередной раз доказывая всему миру, что нравственность ничего общего с государственной целесообразностью не имеет.
Сергеев, хоть и находился с другой стороны границы, но не мог не признать, что и сам бы на месте Крутова постарался бы использовать ситуацию на полную катушку. Не сделать этого – означало навсегда потерять позиции. Не свои, естественно. С собственными позициями Александра Александровича как раз было все ясно. А вот позиции страны…
Пока что двойная нитка, тянувшаяся из глубин Сибири, через Украину и Белоруссию в Европу, была единственным мостом между частью России и благополучием. Страны-транзитеры после развала Союза ощутили свою незаменимость в вопросах транспортировки топлива даже острее, чем национальную идею. Россия, естественно, была не в восторге от внезапно объявившихся партнеров, но на текущий момент была вынуждена считаться с соседями. На строительство альтернативных трубопроводов требовались годы и миллиарды долларов инвестиций, но за это время многое могло случиться, как внутри страны, так и за ее пределами. И вовсе необязательно послужило бы на пользу Империи.
Крутов не мог позволить себе роскошь быть либералом во внешней политике. И во внутренней тоже. Впрочем, сложно было представить Александра Александровича либералом хоть в чем-нибудь. Не того от него ждал истосковавшийся по обещанному еще в начале 90-х благополучию народ. И не такой он был человек. Он предпочитал действовать.
Казалось, что Александр Александрович предусмотрел все. Даже самые рьяные его противники не могли назвать установленные при помощи России режимы в странах-соседях марионеточными. Они и не были марионеточными, если откровенно сказать. Местные князьки имели определенную свободу действий и даже воспетую поэтами свободу выбора и слова. Только вот никому из них и ни на минуту не давали забыть, КТО и ЗАЧЕМ привел их к власти. Все это здорово напоминало Сергееву кодекс Бусидо, согласно которому обязательства перед сюзереном наполняли жизнь самурая смыслом. Но пуще любой самой страшной самурайской клятвы удерживала ставленников Крутова на верном проимперском пути прочная энергетическая удавка. Как там у классиков: «Свобода есть осознанная необходимость»?