Владимир Чистяков - М.С.
Сашка очень медленно встает. Подбирает телефон. Берет с заднего сиденья оставленные сорок лет назад перчатки. Надевает. Садится за руль. Ещё теплая машина заводится с пол-оборота.
Джип мчится к городу по пустынному шоссе. Сашка Симон ехала по нему три часа назад.
Александра дерн Оррокост Еггт-Симон возвращается домой спустя почти 40 лет и ещё 50 минут.
Бредёшь неведомо куда по вроде бы до невозможной тошноты знакомому городу, всегда бывшему для тебя чужим, а сейчас ставшему просто не нужным. Не страдаешь стандартными страхами обывателей перед обкуренным наркоманом или бритоголовым братком. Нет и традиционного ощущения вечной нехватки денег.
Страхов нет, привязанностей нет, прошлого фактически тоже нет. В голове неохотно всплывают полузабытые картины: пропахшие суррогатным пойлом вонючие бомжи, нереально дорогие машины, как поганки на трухлявом пне вырастающие тут и там дома и торговые центры, какие с претензией на архитектуру, а какие и без. Кажущийся нереальным мир всеобщей лжи и обмана. Почти позабытая всеобщая усталость и глухое раздражение на всех и вся. Жизнь, катящаяся по инерции в неизвестность.
Грязь в воздухе, грязь на земле, грязь в душах. Грязь везде и во всем. Серое небо, серые камни. Что-то ушло из этого города, что-то покинуло этих людей. Хотя… их и не помнишь иными. Живешь словно в шарике вакуума. Шарике, который почему-то не может расплющить внешнее давление. Или пузырек на поверхности зловонной лужи, не способный ни взлететь, ни погрузиться на дно.
Но если вернуться к теории шарика, то толщина стенок увеличилась в разы. Раздавить будет теперь посложнее. Только кому это нужно теперь? Всем же на всё наплевать.
Этих людей уже не расшевелить, по крайней мере, ты в это не веришь. В душе дотлевают угли, и нет больше сил, и главное, желания пытаться раздуть их вновь. Всё сгорело и прошло. А ты даже не сможешь поделиться тем, о чем помнишь, и рассказать то, что знаешь.
Слушать может и станут, прикидывая, нельзя ли приткнуть рассказ в какое-нибудь издательство, что бы побыстрее получить некоторое количество хрустящих купюр. Здесь продается и покупается все. Никто уже ни во что, и никому не верит. Сумасшедшие здесь уже не считаются таковыми, сумасшедшими считают тех, кто пытается сохранить остатки здравого рассудка.
Здесь ты всегда была чужой, и навсегда чужой останешься. Только когда-то была белой вороной. А стала белым тигром. Расчетливым убийцей с голубыми глазами. Но все равно, белым. Очень скоро воронье славно попирует на твоей туше. Воронья миллионы, тигров значительно меньше, и не сегодня-завтра соберутся на расправу со снежно-белым собратом полосатые хищники. Всего-то радости!
Вроде бы снова в том возрасте, когда все на свете предстает в розовом свете. Только устала душа. Можешь смотреть на них словно с высоты прожитых лет. Только почему "словно"? Ведь были эти годы… Были ли? С каждым днём, с каждой ночью все меньше и меньше веришь в реальность произошедшего. Словно сон. Немыслимый сон, продолжительностью в десятилетия. Или она спит сейчас, а вот откроет глаз — и снова там.
Миры… А может, все-таки реальные круги ада, в который не веришь. И этот круг просто чуть-чуть иной, чем предыдущий. Какой по счету? Третий? Пятый?
Реальность, или явь?
Или коньяк туманит мозги, и все воспоминания укладываются в емкое слово Белочка?
Но откуда помнишь, что под сердцем сидит кусок металла. На старой фотографии ты в очках. А сейчас видишь неестественно чётко. Ночь, день, сумерки — тебе всё едино. Только что хорошего в умении различать каждую гнилую банановую кожуру в куче отбросов?
Плащ такого покроя, чтобы надетая по-артиллерийски кобура не привлекала внимания. Хотя… Почему она знает что так пистолет носят артиллеристы? Какие? Откуда ей это известно. И почему непривычно не ощущать тяжести портупеи с коротким мечом, похожим на известную здесь ланскнету? Короткий меч тех времен, когда швейцарцы славились воинственностью, а не шоколадом и сыром. Откуда она помнит тяжесть портупеи?
Явь, сон, бред или всё-таки коньяк?
Что здесь?
Пустота!
Зачем согласилась умирать медленно? Ведь предупреждали же! Но смалодушничала первый и единственный раз… В той жизни.
А во-вторых- старые связи никуда не делись, и немало фамилий лиц, бывавших у Софи украшают первые полосы газет (телевизор Сашка не смотрит). Тоже неплохая гарантия безопасности, особенно если они быстро убедились, что Сашка не Софи, и ни во что ввязываться не собирается.
Да и Софи во многое ввязывалась из-за граничащего с безумием желания спасти сходившую с ума сестру.
— Я знаю вас! Вы одна из них, из живших когда-то здесь.
Снизошла до ответа:
— Глупо!
Исчезнуть не пожелал.
— Её звали Софи-Елизавета. И она очень любила красный цвет.
Отдает ковбойщиной. Притом самой дешевой. Почти стычка у салуна, только хлещет дождь, и под ногами асфальт. И в темноте у одной из сторон неоспоримые преимущества, хотя другая сторона считает, что преимущества у неё.
— Следил за домом?
— Да. Такие, кем бы они ни были, не исчезают без следа.
— Я тоже тебя узнала… Не доконченных дел у них больше не осталось, если тебя это волнует. И никого из них ты больше не увидишь. Вернулась только я.
— Я только на пару шагов был впереди прочих. И им нужно вовсе не то же, что и мне. Я свое сполна получил. Они же — нет.
— Угрожаешь?
— Предупреждаю. Я вам не враг.
— Ты не был и другом. Был…
— Охотником, человеком, способным уважать сильного противника.
— Ей не было дела, до того, кем ты себя считал.
— Тебе тоже?
— Мне всё равно. Сон, бред, явь или ночной кошмар… Исчезни! Я всё, и всех хочу забыть!
Новый. Другой. Пришел взглянуть, словно на спустившихся с небес (дальше дело вкуса — богов, ангелов, аггелов, зеленых человечков, или свалившегося с крыши долбанутого током электрика). Смотрит щенячьим взглядом, словно на чудо-расчудесное.
Гвардейцы. Её. Пришли просто поинтересоваться, не нужна ли помощь. И теша напрасную надежду: А вдруг ОНА вернулась. Затевали они что-то, может, и сейчас затевают. Неоднозначное. Если выражаться мягко. Если жестко- то крови будет много. Сначала. И что-то ещё будет потом. Только мало кто рассчитывает дожить до этого потом.
Поняла, что просто скучает по Марине. Не той, напоминающую ожившую каменную статую нечеловечески работоспособную машину, а горячую, резкую, отчаянную, вопреки своей воли вырванную и заброшенную в абсолютно чужой и абсолютно чуждый всем идеалам, всей прежней жизни мир. И такую несчастную, хотя Марина убила бы любого, осмелившегося так её назвать.
Впрочем, только теперь Сашка окончательно смогла понять Марину. И сама пристрелит любого, назвавшего её несчастной. Ибо часто не последних людей убивают за правду сказанную в лицо. Только где вы здесь, не последние? Ау!
Кажется, единственным достоинством дома Марины был простор. Обстановка отсутствовала как класс, в паре комнат присутствовал даже строительный мусор. Марину застать можно было в лучшем случае с третьей попытке, причем попытке никак не связанной с временем суток. Телефонные номера Марины стандартно выдавали фразу из серии абонент не отвечает или временно заблокирован.
Марина всегда была подозрительно оживленной, почти всегда полупьяной… Голова у Сашки после подобных встреч болела долго.
Было в Марине какое-то подкупающе-притягательное отсутствие фальши. Не заводила она нужных знакомств, и всегда говорила, что думала.
Сашка чувствовала, что Марина изменилась, стала более резкой и раздраженной, и одновременно какой-то настороженной.
Сашка решила, что Марина связалась с какими-нибудь левыми радикалами, и вряд-ли в их среде осталась на вторых ролях.
Ничто во мнении Сашки о Марине не изменилось, когда выяснилось, чем занималась Марина. Тем более, всем давным-давно известно о том, что Марине на чье-либо мнение о себе стопроцентно наплевать.
Ничего ведь ещё не кончено!
Мы ещё повоюем! Назло всем и вся! Даже назло самим себе зачастую. Пусть в моем хлеву тепло и уютненько, и полно корыто.
Что же, Гвардейцы, если вы и вправду есть, то готовьтесь к бою. Только мне надоело жить с винтовкой у ноги. Как хотите, а я начинаю свою войну. Ту, которую начать следовало бы другим… Но пора уже. Если не я, то кто же? Во многие сердца стучит пепел старой славы… Да что у нас осталось, кроме этого пепла? А неважно! Не только сказочные птицы возрождаются из пепла.
Она видела империю, поднявшуюся из радиоактивных руин. Не сгорели люди ещё и здесь. Пусть СМИ всех уровней и пытаются убедить в обратном. Кто платит…
