"Фантастика 2024-76". Компиляция. Книги 1-26 (СИ) - Гор Алекс

То схватилось лапками за грудь и хлопнулось в обморок — бледным пузечком и оранжевыми подгорловыми пятнышками к небу.

Точь-в-точь как человек.

Жаба…

Человек…

Жаба…

Человек…

Жаба…

Словно…

Недоброе подозрение вспыхнуло в душе принцессы, она расширила глаза и затрясла головой, отказываясь признать его реальность, в панике глянула на подругу — и в ее недоверчивом взгляде нашла подтверждение своим самым ужасным страхам.

— Не может быть… — белая, как все меловые копи Гвента, одними губами прошептала Эссельте.

— Киря?.. — растерянно вытянулось лицо Серафимы.

— Где Киря? — резко сменил курс пробегавший мимо отряг.

— Вот!.. — трясущимся пальцем гвентянка указала на слабо подрыгивающую лапками жабу, лежавшую на крыле Змиулании, словно на предметном столе натуралиста.

— Это такая шутка? — сдвинул рыжие брови конунг.

— Какая шутка!!! — воздев руки к стремительно светлеющему утром небу, возопила принцесса. — Он превратился!!! Помнишь клятву в пещере? Так вот!!! Не знаю, как, но она сработала! Иначе отчего?!

На крик и драму быстро собрались зрители [718].

— А… ты уверена, что это именно Кириан? — взволнованно закусил губу лукоморец.

— Уверена!.. — слезы брызнули из глаз Эссельте. — Что нам делать?! Адалет?.. Адалет! Адалет!!!

Но старый маг, равно как и чародеи помоложе, спал беспробудным сном окончательно измотанного, выжатого и обессиленного, нарушить который сейчас не смогло бы и третье пришествие Гаурдака.

— Адалет… Кириашечка… — рыдая, гвентянка сгребла земноводное с подноса-крыла и прижала к груди, щедро орошая коричневую голову потоком слез.

— На вот, заверни, а то бородавки пойдут, — заботливо оторвал от края рубахи лоскут и протянул ей Олаф.

На заплаканном личике принцессы отразился такой ответ, он же совет, он же указание направления, куда следовало пойти самому отрягу, что тот заалел, как майское утро, и спешно бросил тряпку под ноги.

— Сима… что теперь делать?!.. — отчаянно хлюпнула носом гвентянка.

В памяти царевны всплыли некие события двухмесячной давности.

— Ты его любишь? — строго спросила она подругу.

— Д-д-д…н-н-н… то есть, как?

— Как поэта, — сурово ответствовала Сенька.

Эссельте перестала всхлипывать и честно задумалась.

И так же честно ответила:

— Нет.

— А как музыканта?

Новый раунд задумчивости.

— Спроси еще что-нибудь?

Царевна покосилась на пришедшую в себя жабу, вздохнула и проговорила:

— Поцеловать сможешь?

— Кого? — растерялась принцесса.

— Его, — кивнула на клятвопреступника Сенька.

В толпе громко гыгыкнули.

Олаф цыкнул страшным голосом, и смех из открытой перешел в сдавленную форму.

— Помнишь, я тебе рассказывала? Как всё началось? — не обращая внимания на реакцию атланов и не вдаваясь в подробности, заговорщицки прищурилась Серафима.

— А-а-а… Ага.

— Ну и?

Эссельте нахмурилась, задумалась на несколько секунд, поджала губы, мимоходом пожалев про выброшенную Олафом тряпку, и решительно чмокнула замершее земноводное в макушку.

Ничего не произошло.

— И как скоро?.. — вопросительно уставилась на подругу гвентянка.

Сенька, так и не дошедшая в свое время до этой части ретро-трансформирующего заклинания, неуверенно пожала плечами.

— Н-ну… по идее, сразу должно сработать.

— И чего не работает? — немного брюзгливо уточнила Эссельте.

— Н-ну… — снова протянула царевна. — Может, ты его не туда поцеловала?

— А куда надо?

— А куда есть?

Показалось им, или передняя часть жабы приобрела красноватый оттенок?

— Ну… — задумчиво протянула царевна. — В спинку? В пузечку? В…

Жаба стала полностью буро-малиновой. Приблизительно в такой же цвет окрасилась и принцесса.

— Да что ты себе про меня позволяешь!.. — взвилась она.

— Ну не хочешь — не целуй, — обиженно повела плечом Серафима. — Это же твой придворный.

— А тебе он что, совсем-совсем не нравился? — в голубых очах Эссельте блеснули хитринки.

— В смысле как? — насторожилась Сенька — и Иван.

— Как поэт, — поспешно проговорила гвентянка. — И как музыкант. И вообще — как товарищ.

— Как товарищ… ну… — автоматически пропустив первые два вопроса, царевна задумалась. — С ним весело было. Иногда. Когда он всех не раздражал. И не подковыривал. И не брюзжал. И не пел. А к чему это ты?

— Ну… может тогда… ты его попробуешь поцеловать?

— Я?.. — растерянно захлопала ресницами Серафима и скосила глаз на супруга. — Ну… исключительно по-товарищески разве…

— Ну да! — подхватила подруга. — По-товарищески!

— Давай сюда, — махнула рукой Сенька и, не дожидаясь пока Эссельте пристроит менестреля поудобнее на ладони, взяла его двумя пальцами за бока, развернула мордочкой к себе и, тщательно прицелившись, коснулась губами его холодных жестких губ.

И опять ничего.

— А еще у него спинка есть, и пузечка, — не удержалась и ехидно напомнила принцесса.

Если бы в руках Сеньки было настоящее земноводное, сейчас оно оказалось бы за шиворотом гвентянки — или за корсажем, что вероятнее [719].

— Но ты на это не пойдешь, — словно не замечая реакции царевны, невинно округлила глазки Эссельте.

— Это я не пойду?!

Проворные руки Серафимы завертели жабу, выбирая место для следующего поцелуя.

Иванушка, то ли обиженный демонстративным сближением собственной жены не понять с кем, то ли и впрямь осененный идеей, торопливо перехватил бедного менестреля из пальцев супруги.

— Откровенно говоря, я не понял, что за лягушачьи нежности вы тут устроили, — ворчливо произнес он.

И на насупленной физиономии его было написано, к кому конкретно обращено замечание.

Корреспондент адрес прочитал правильно и не менее любезно отозвался:

— Вань, у тебя что, склероз? Это же сказка такая есть. Про лягушку-царевну.

— Ну есть, — строго проговорил лукоморец. — Ну и что?

— Точно, склероз… — возвела очи горе Серафима. — Ну там же, чтобы царевну расколдовать, царевич… царевич…

— Вот-вот! — торжествующе изрек Иван. — Именно! Ни с кем он не целовался! А бросил лягушачью шкуру в огонь!

Жаба тонко квакнула, вытаращила глаза и исступленно забилась, пытаясь вырваться.

— Предварительно достав из нее царевну, — строго напомнила Сенька и Кириана отобрала.

— Ну так что мы делать будем?

— Может, Змиулания его поцелует? — раскаиваясь в приступе почти немотивированного садизма, придумал Иван.

— А в кого он после этого превратится?

Люди зачесали в затылках.

— Мне почему-то кажется, что он предпочел бы быть Змеем, — неуверенно проговорила принцесса.

— А мне — что человеком, — хмыкнул Вяз.

Наследники снова задумались.

— Ладно, не будем рисковать, — неохотно решил Олаф. — Оставим как крайнее средство.

— И что теперь?.. — уныло задала вопрос гвентянка, принимая из рук подруги притихшую жабу.

— Подождем, пока очнется премудрый Адалет? — резонно предложил калиф.

Но премудрый Агафон очнулся скорее.

И не успел он выбраться из-под крыла Змиулании, как перед самым его носом на сложенных лодочкой ладонях предстала жаба.

— Вот! — звенящим от переполнявших ее эмоций голосом произнесла Эссельте.

— Спасибо! — почти с такой же гаммой чувств отозвался его премудрие и растроганно прослезился.

Всё таки, как бы ни подначивали, как бы ни посмеивались, но друзья всегда остаются друзьями, что ни говори. И как это трогательно с их стороны — понять, что после титанических трудов боевой чародей проснется голодный как этот самый титан, и на пустом каменном плато умудриться откопать для него что-нибудь пожрать!.. Правда, сколько ни жил он в Шантони, бутербродов с лягушачьими лапками так никогда и не пробовал, но к мысли о том, что это возможно, привык. И теперь, когда в радиусе нескольких километров еды никакой все равно больше не было…