Нейромант. Трилогия «Киберпространство» - Гибсон Уильям

Я говорил себе, что спалить «Дом голубых огней» не такая уж плохая мысль, место уж больно гнилое, и все-таки дело было не в том. Я не любил «Голубые огни», потому что однажды провел там крайне тягостный вечер, но мы охотились на Хром не поэтому. По совести говоря, уже где-то на полпути я решил, что этот рейд закончится нашей гибелью. Даже с программой-убийцей шансов у нас практически не было.

Бобби с головой ушел в составление набора команд, которые мы рассчитывали загнать в слепое пятно Хромова льда. Вводить их придется мне, ведь, когда дело завертится, руки у Бобби будут полностью заняты тем, чтобы не дать русской программе сразу перейти к разрушению ядра данных. Переписать мы ее не могли: слишком она была для этого сложной. И поэтому он собирался попробовать удержать ее хотя бы в течение двух секунд, которые понадобятся мне.

Я договорился с уличным бойцом по имени Майлс. Он должен был в ночь рейда повсюду сопровождать Рикки, не спускать с нее глаз, а в определенное время позвонить мне. Если меня вдруг не оказалось бы на месте или же мой ответ был бы не таким, как мы условились, я велел ему сразу же хватать Рикки и сажать ее в первый попавшийся поезд в «трубе», идущий куда-нибудь подальше. Я дал ему конверт с деньгами и запиской, чтобы он все это передал ей.

Бобби даже в голову не приходило подумать о том, что может случиться с Рикки, если наша затея провалится. Он все твердил мне, как сильно он ее любит, и куда они уедут, и как там будут тратить деньги.

– Дружище, для начала купи ей пару «Айконов». Больше ей ничего не надо. Для нее симстим, похоже, всерьез.

– Брось, Джек, – сказал он, оторвавшись от клавиатуры. – Работа ей теперь не нужна. Все у нас получится. Она – моя удача. Ей никогда в жизни не придется больше работать.

– Твоя удача, – повторил я чуть слышно. Все это меня не радовало; я и не мог припомнить, когда меня вообще что-либо радовало. – А когда ты в последний раз виделся со своей удачей?

Он ее не видел давно, я тоже. Мы были слишком заняты.

Мне ее недоставало. Эта тоска напомнила мне ночь, проведенную в «Доме голубых огней». Я отправился туда в тот раз потому, что тосковал после очередной потери. Для начала, как водится, я нажрался, а потом ударил по вазопрессиновым ингаляторам. Если ваша подруга вдруг решает сделать вам ручкой, бухло и вазопрессин, пожалуй, самое убойное сочетание из всего арсенала мазохистской фармакологии. С бухла вас прошибает на слезу, а вазопрессин ничего не дает забыть. Вы помните все, что было. В больницах эту штуку используют для борьбы со старческой амнезией, но улица любой вещи находит собственное применение. Короче, за свои кровные я приобрел суперинтенсивное воспроизведение давешних любовных неурядиц. Вся незадача в том, что поровну получаешь и хорошее и плохое. Хочешь животный экстаз – получай. А в придачу и то, что она тебе ответила и как она ушла, так ни разу и не оглянувшись.

Я не помню, что меня толкнуло в «Голубые огни» и как вообще я оказался в этих тихих, заглушающих шаги коридорах. Правда ли, что я видел там пошлейший декоративный водопад, – или то была обыкновенная голограмма? В тот вечер у меня водились деньги. Один из наших клиентов перевел Бобби приличную сумму за прорубание трехсекундного окна в чьем-то льду.

Не думаю, что вышибалам на входе понравилось, как я выгляжу, но с моими деньгами это не имело значения.

Когда с делом, ради которого я здесь оказался, было покончено, мне опять захотелось выпить. После этого я, помнится, выдал бармену шуточку насчет латентных некрофилов, и это ему, по-моему, не понравилось. Потом какой-то амбал упорно называл меня «героем войны», что мне, естественно, не понравилось тоже. Думаю, я успеть показать ему несколько фокусов с рукой, пока не отключился совсем и не проснулся двумя днями позже в типовом спальном модуле у черта на куличках. Дешевле места и захочешь – не найдешь, там даже негде было повеситься. Я сидел на узком пенопластовом матрасе и плакал.

Одиночество – еще не самое страшное, что бывает в жизни. Но то, на чем делают деньги в «Доме голубых огней», настолько популярно, что стало почти легальным.

В сердце тьмы, в ее недвижном центре, глитч-системы вспарывают темноту водоворотами света, полупрозрачными бритвами, раскручивающимися от нас во все стороны. Мы висим посреди безмолвного, словно снятого замедленной съемкой взрыва, осколки льда разлетаются и падают вокруг целую вечность, и голос Бобби неожиданно прорывается сквозь световые годы всей этой электронной псевдопустоты:

– Давай, делай ее, суку. Я не могу больше удерживать программу…

Русская программа вздымается, затопляя башни данных, стирая розовые с голубым краски детской спальни. Я ввожу пакет смастряченных Бобби команд прямо в центр холодного сердца Хром. Выстреливает передача – импульс концентрированной информации, – выстреливает прямо вверх, мимо сгущающейся стены мрака, мимо русской программы, которую Бобби силится удержать под контролем на ту единственную секунду, которая для нас сейчас важнее, чем жизнь. Недооформившееся щупальце тьмы судорожно вскидывается на верхушке черной колонны, но слишком поздно.

Мы сделали это.

Вокруг меня с волшебной легкостью оригами складывается матрица.

Чердак пропах потом и горелой электроникой.

Вспомнился резкий металлический звук, будто визжит Хром, но я никак не мог ее слышать.

Бобби смеялся до слез. Цифры в углу монитора показывали 07:24:05. Весь рейд занял меньше восьми минут.

А я все не мог оторвать взгляда от русской программы, расплавившейся в прорези.

Основную часть цюрихских накоплений Хром мы перечислили десятку разных благотворительных организаций. Уж слишком неподъемная там была сумма, нам не потянуть. Единственный выход – разломать ее на кусочки, сжечь дотла, без остатка. Иначе она непременно начнет за нами охоту. Себе мы взяли процентов десять и отправили их через Лун Хумов в Макао. Шестьдесят процентов от этого они прибрали себе, а то, что осталось, перекинули нам обратно через самый глухой и запутанный сектор Гонконгской биржи. Прошел час, прежде чем наши деньги стали поступать на счета, которые мы открыли в Цюрихе.

Я молча наблюдал, как нули горкой набираются позади ничего не значащей цифры на мониторе. Я был богат.

Потом зазвонил телефон. Это был Майлс. Я чуть не забыл про нашу условную фразу.

– Джек, старик, я не знаю, что там получилось с этой твоей девчонкой. Какая-то странная штука, фиг поймешь…

– Чего? Давай, не тяни.

– В общем, я шел за ней, как договаривались, вплотную, но не высовывался. Она двинула к «Неудачнику», немного там поторчала, а потом села в «трубу». Зашла в «Дом голубых огней»…

– Куда?!

– Сзади. Где служебный вход. А через их охрану хрен пролезешь…

– И она сейчас там?

– Да нет, старик, я ее потерял. Там все как будто с ума посходили. Похоже, «Голубым огням» крышка, совсем. Представляешь, сработали сразу семь сигнализаций в разных местах, все бегают, тут же и фараоны в полной выкладке подоспели – щиты, противогазы… А потом эти налетели, как мухи на говно, всякие там страховщики, риелторы, членовозы с муниципальными номерами…

– Майлс, куда она делась?

– Упустил я ее, Джек…

– Послушай, Майлс. Оставь деньги, те, что в конверте, себе. Хорошо?

– Ты серьезно? Не думай, мне самому обидно. Я…

Я положил трубку.

– Ну, когда она об этом узнает… – говорил Бобби, обтирая себе грудь полотенцем.

– Вот ты сам ей все и расскажешь, ковбой. А я пошел прошвырнуться.

И я окунулся в ночь, в неоновые огни, слепо дрейфуя с толпой и желая лишь одного – почувствовать себя малой клеточкой всего этого гигантского человеческого организма. Не более чем одной из множества щепочек сознания, болтающихся под геодезическими куполами. Я ни о чем не думал, просто переставлял ноги, но через какое-то время в голову сами полезли мысли. И вдруг все стало ясно. Просто ей нужны были деньги.