Александр Зорич - Стальной лабиринт
Нина, которая сидела на лавочке, уперев локти в колени и положив на ладони подбородок, утвердительно качнула своими прямыми и длинными ресницами-щеточками — дескать, согласна.
Потом, с необъятными хмельными паузами, обсуждали отцов и матерей.
Нина, которая, конечно, успела хорошенечко набраться, поведала Растову о том, как тяжело пришлось ей в приемной семье после гибели родителей. И как невыносимо это было — в школьные и студенческие годы — сохранять видимость душевного благополучия.
Тут уже и Растов открыл ей страшную тайну своей неширокой души: ведь он и сам никогда особенно не любил своих мать и отца.
— Хоть я и знаю, что говорить и чувствовать так — большой грех, — добавил Константин.
— Грех? Почему это еще? Ты же не обязан всех любить! Даже если и не всех, а кого-то одного. Даже если этот «кто-то» сделал тебе много добра… Потому что сердцу не прикажешь. И любовь — она как беременность: или она есть, или ее нет! — страстно воскликнула Нина. — И я, кстати, тоже любить кого-либо не обязана. И никто не обязан… Это закон жизни, понимаешь? Но это не значит, что не надо быть благодарным или, там, помогать.
— Я родителям помогаю, — соврал Константин.
Шагая через спящий Новогеоргиевск, Растов проводил Нину до подъезда многоквартирного дома, в котором та уже несколько месяцев снимала себе скромную даже по местным меркам двухкомнатную квартиру на пенсионерском втором этаже.
— Вон, видишь, махровые петунии в горшке? И герань вьющаяся? Это мой садик-мини, — в глазах Нины блеснула искра гордости.
Договорились встретиться через три дня, когда у Растова будет увольнение. И уже у самой двери подъезда смелая Нина поцеловала капитана в щеку.
Растов так опешил, что шел домой плавно и медленно, чтобы не расплескать счастье, которое теплым медом колыхалось внутри.
В душе у него, казалось, все светится — как миллиардный океанский планктон.
Глава 5 КОКТЕЙЛЬ «МУХОМОР»
Растов едва дождался нового свидания.
Была гроза. Ненастье заплело небо светящимися вольфрамовыми нитями, ненастье ухало, стукало, осыпалось стеклами и тарахтело пластиком надрывающихся от перегрузки водостоков. По улицам очумело неслись мутные, твердые от грязи потоки, в которых кувыркались картонные стаканчики, украденные ливнем женские туфельки, сломанные ветки красных эвкалиптов — эти рослые красавцы были в Новогеоргиевске вместо вездесущих в городах средней полосы России тополей.
В общем, Константину и Нине ничего не оставалось, как пойти в кино.
Фильм, который Нина старообразно именовала «картиной», назывался «Каталина». В честь одноименного персонажа римской истории. Но Растов этого не знал, поскольку из всей античности помнил только нескольких хрестоматийных полководцев, стратегемы которых проходили в академии. А именно: Эпаминонда с его «концентрацией сил на решающем участке», Ганнибала с, ясен пень, Каннами, Александра Македонского (как гения высокоманевренной войны) и Юлия Цезаря — как просто гения любого и всяческого вооруженного насилия.
Билеты на «Катилину» Растов взял практически не глядя, мазнув невидящим взглядом по охряно-карминной, с мраморным портиком и красивыми длинноволосыми женщинами в плащах, голографической афише на входе (с Ниной посоветоваться не удалось — она была занята неожиданным телефонным звонком из планетарной комендатуры).
К выбору фильма Растова склонили два обстоятельства.
Первое: на афише имелась надпись «Детям до 16 воспрещается», и эта надпись по причинам, доступным не только психоаналитикам, Растова обнадежила.
Второе: Растов был уверен, что «Катилина» — это женское имя, ну примерно как малоросское Катерина (или, в крайнем случае, как имя планеты — Каталина).
И вот они с Ниной устроились на заднем ряду кинозала. Пахло пылью, прибитой дождем… А тут оказалось, что их ждет фильм про политические проблемы древнеримской жизни!
Интриганские интриги, убийства исподтишка, погрязший в пороках Катилина с лицом латентного гомосексуалиста (поэтому и «детям до шестнадцати»)… Растов заметил, что среди бичуемых пороков имярека неожиданно важное место заняла любовь к деньгам — серебряные сестерции показывали дидактично, с разных ракурсов и крупным планом, причем на краю монеты с глазастым профилем обязательно дрожал заманчиво искрящийся блик, присобаченный туда художником по спецэффектам…
А еще в картине орудовал какой-то Цицерон, обрюзгший малый с жирными складками под бритой лысиной, обмотанный белой простыней. Этот Цицерон то обличал злодея Катилину в сенате, то растолковывал большегубым рабам, какой Катилина испорченный человек, то, в свою очередь, предавался порокам «до шестнадцати», а потом, лукаво прищурившись, созерцал закат с живописной италийской скалы (снятой, как водится, силами Ялтинской киностудии то ли в Крыму, то ли в Синопе)…
Растов никогда не любил античность.
Мифы и легенды Древней Греции, услада всякого благополучного детства, навевали на него оцепенение.
Он вообще не ценил древность — будь то Шумер или Империя инков. История заставляла его зевать, и итоговая тройка по этому предмету была скорее данью уважения учительницы Анны Макаровны к безукоризненному аскету Александру Павловичу Растову, даже внешне похожему на историческую личность…
В общем, Растов сам не заметил, как на двадцатой минуте «Катилины» заснул под напористый шум дождя, тарабанящего по крыше кинотеатра.
Заснул, преклонив мгновенно ослабевшую шею на плечо Нины, которая, напротив, казалась внимательной зрительницей и даже шикала на троицу студентов, которая вызывающе гремела пивными бутылками…
Константин проснулся, когда громко-громко заиграла исполненная роковых страстей классическая музыка и по экрану наконец поползли титры, стилизованные художниками под надписи на древнеримских надгробиях.
— Я что… долго проспал? — спросил Растов, заливаясь краской стыда (к счастью, невидимой в сумерках погруженного в сомнамбулическое бегство зала).
— Ну, как сказать «долго»… Собственно, весь фильм, — улыбнулась Нина, как-то очень по-матерински глядя на него. — Но заверяю тебя, что ты не храпел… Лежал тихо-тихо, как спящий красавец… Жаль, что нет такого балета, в компанию к «Спящей красавице». Я бы сходила.
— Подожди, а где, где я лежал?
— Ну где… У меня на коленях. — Растов заметил, Нина быстро спрятала смущение. — Я убрала вверх подлокотник и тебя аккуратненько так уложила.
— Боже мой, как стыдно, — простонал Растов. — Но ты понимаешь… Я даже не прикорнул сегодня ночью! И вчера тоже вышло поспать только несчастных три часа. Не знаю, какая муха наше доблестное командование укусила — решили, похоже, последние силы из нас выдавить: что ни день — какие-нибудь рекорды…
— Да ты не оправдывайся, Костя. Заснул — и на здоровье! Я все понимаю! И ведь тоже вижу, что вокруг происходит… Я же, между прочим, у вас работаю. В юротделе штаба дивизии.
Через десять минут они уже сидели в пустом кафе при кинотеатре. Выходить на улицу, где все так же грохотало, совсем не хотелось.
Растов, на лице которого еще не высохли капли воды, — он сходил умыться, еще не хватало на свидании закисших со сна глаз, — помешивал длинной ложкой свой кофе глясе (привычку к этому детскому, приторно-сладкому напитку он в себе зачем-то лелеял).
Нина потягивала через розовую соломинку коктейль «Мухомор» — в бокале ярко-алого томатного сока плавали, медленно растворяясь, белые шарики замороженной пятидесятиградусной водки. Потягивала аккуратно, чтобы не смазать помаду.
— Ну и как тебе в штабе работается, военюрист Белкина? — Растов подмигнул Нине, которая даже на его профанский взгляд казалась значительно более ухоженной, чем в прошлый раз, — прическа, маникюр, платье. — Все забываю тебя спросить.
— Как? Скучища запредельная.
— Правда, что ли?
— А зачем мне врать? С вопросами, которые я решаю, справилась бы и практикантка со второго курса! Вот взять хотя бы сегодняшний день… С утра оформляла страховку на рядового Каменкова. У него-то стандартный пакет есть. А он хотел нестандартный. Чтобы обязательно было среди оплачиваемых опасностей «прямое попадание метеорита». Он, дескать, прочитал, что здесь, на Грозном, часто падают на землю всякие посторонние космические тела… Я его спрашиваю так вот строго: «Рядовой, вы вообще просчитали вероятность такого события? Ведь вам за это придется платить из своего кармана, в стандартный пакет метеориты не входят!»
— А он?
— А он говорит: «Ничего не хочу считать, хочу страховку от метеорита, и все тут!» Или второй посетитель за сегодня, фамилия Плакса. Зовут Владимир. У него ипотека. Он развелся с женой, которая после курса лечения гормонами какого-то кожного заболевания осознала, что ей не нужен муж, потому что она по своему призванию — солосексуалка. Муж в шоке. Но суд решил: имеет право, солосексуалы — тоже люди. Теперь им надо делить квартиру, которая за эти два года на пятнадцать процентов подешевела. Соответственно, выплаты по ипотеке тоже надо как-то делить, устраивать свою жизнь по отдельности…
