Андрей Гребенщиков - Ниже ада
Прежде чем возвращаться, предстояло подготовиться к встрече с дневным солнцем — коварным и безжалостным светилом, выжигающим своими лучами все вокруг. Костя нацепил Ване под «намордник» плотную непрозрачную повязку, главным и единственным предназначением которой являлась защита зрения. На себя Федотов натянул противогаз с темными окулярами-светофильтрами. К сожалению, второго такого в его бездонном мешке не нашлось. Теперь, приняв необходимые меры предосторожности, можно было выдвигаться.
Пребывающего в оцепенении Мальгина пришлось поднимать наверх чуть ли не силой — Ваня не мешал, но и помощи от него в таком состоянии ожидать не приходилось. На подъем ушло несколько драгоценных минут, и когда друзьям, наконец, удалось ступить на долгожданную землю, шум погони — топот ног и гул множества голосов — раздавался уже совсем отчетливо.
Закрыв люк дублирующей кнопкой, расположенной почти у самой поверхности, с внутренней стороны «колодца», Живчик в несколько приемов соорудил «растяжку», после некоторых колебаний вставив в нее жутко дорогую РГД-5.
Мысль о том, что впервые в жизни он готовит ловушку для человека, неприятно холодила. Однако времени для колебаний и сомнений не оставалось — Ботаническая ждала своих детей.
* * *Взрыв прогремел через несколько минут после того, как поредевшая группа углубилась в лес. Несмотря на спешку, шли все равно слишком медленно — будто ослепший, впавший в прострацию Иван скорому передвижению никак не способствовал. Живчик вел товарища за руку, стараясь обходить ямки, бугорки, корни и прочие лесные напасти, с маниакальным упорством лезущие под ноги, однако тот все равно постоянно спотыкался и нередко валился наземь.
Поняв, что так от погони не уйти, Федотов изменил направление с очевидного для преследователей северо-востока, ведущего напрямик к родной станции, на север. Теперь друзьям предстояло совершить значительный крюк длиною в пару лишних километров, к тому же не через самые спокойные земли. Однако выбора не оставалось — несколько жалких минут форы таяли на глазах, еще немного и…
Что там «и», Костя проверять на собственной шкуре не собирался, тем более речь шла не только об их жизнях — родной и единственный дом был в опасности. Увиденное и услышанное в безымянном подземелье не шло из головы.
Артура с противным голосом сын начстанции узнал сразу. Федотов-старший частенько брал маленького Костю на соседскую станцию, когда посещал ее с дипломатическими визитами. Потому всю чкаловскую «верхушку», начиная от злобного «полуполковника» Сызранова, страдавшего по так никогда и не полученному званию, и заканчивая отцовским коллегой, начальником Чкаловской мягкотелым мямлей Дмитричем, каким-то чудом удерживавшим свой пост все последние годы, Живчик знал сызмальства. Павел Семенович удивлялся политическому долгожительству столь слабой фигуры, как Дмитрия, объясняя этот феномен тем, что в таком гадюшнике, как ЧК (так отец именовал Чкаловскую, родную же станцию обычно называл Ботой), где куча группировок борется за власть, на троне удержаться может только такая вот безвольная и потому всех устраивающая размазня, человек-компромисс.
По-настоящему зубастые хищники обитали при «компромиссе» в скромном чине замов.
Один из них — Артур Шарифович, ставленник реваншистов-военников, тип скользкий и неприятный, не нравился обоим Федотовым. Как оказалось, не зря…
«А ведь отец сейчас в самом логове». — Константин тщетно гнал от себя страшную мысль, но не думать о единственном родном человеке не мог.
Мир, еще вчера казавшийся увлекательной книгой, полной тайн и опасностей, населенной сказочными чудовищами и мифическими героями прошлого, оказался кровавой ареной, побеждали на которой предатели и лжецы. Живчик не страдал инфантилизмом, но чуть идеализировать и приукрашивать не слишком радостную действительность себе позволял. И вот иллюзиям пришел конец. Отец среди врагов, а Бота, любимая, надежная Бота, готовится на заклание чужим властолюбивым амбициям, приносится в жертву зависти и подлости.
«Что сейчас творится в душе у Ваньки?» — Живчик пристально посмотрел на друга. Противогаз надежно скрывал любые эмоции и чувства, однако Костя отчего-то был уверен: под толстым слоем резины — только пустота и одиночество. «Господи, зачем я потащил их… Они же совсем дети, ничего, кроме станции, не видели. Поиграл в доброго сказочника…»
* * *— Дедушка, что такое «мидзару, кикадзару, ивадзару»?
— Ваня, мы столько раз читали эту притчу. Ты должен вспомнить. Сам.
— Но я был слишком маленький, чтобы понять и запомнить!
— Для мудрости нет возраста. Ты знаешь ответ, не давай мозгу лениться.
— Дедушка, я очень скучаю, мне плохо без тебя, так одиноко…
— Одиночество — не самое страшное в проклятом, низвергнутом ниже ада мире… Впереди ждет долгая дорога, полная лишений и боли. Ты должен быть сильным, чтобы пройти ее до конца.
— Но я не хочу…
— Кто-то должен искупить… Я не понимаю.
— Понимание обязательно придет. Мидзару, кикадзару, ивадзару…
* * *Иногда Живчику казалось, что Ванька что-то бормочет, разговаривает с кем-то. Костик пытался прислушиваться, однако разобрать ничего не мог. Оставалось только надеяться, что друг справится. Федотов прекрасно помнил, как долго Ванька отходил от смерти деда, но тот хоть умер своей смертью и не так… неожиданно. Вот только что Светик легко и упруго неслась вперед, без труда обходя более сильных ребят, и вдруг все оборвалось — за миг, крошечный, ничего не значащий миг, перерубивший молодую жизнь. Сказка оказалась очень страшной… Конечно, Живчику приходилось видеть смерть — поверхность исправно собирает дань душами подземных жителей. Однажды на его глазах обрушился многоэтажный дом, и троих сталкеров завалило в подвале. Двоим повезло, они погибли мгновенно, а вот последний умирал несколько дней… Обе станции посылали спасателей, пытались разобрать завалы, однако с первых же минут всем и каждому было понятно — без тяжелой техники делать здесь нечего. Всем, кроме погребенного заживо, обреченного на страшные, бесконечные часы одиночества, без права на надежду и чудо. Он кричал, плакал, умолял и проклинал, а сам даже не мог нажать на избавительный курок — ему перебило позвоночник.
Это было самое страшное воспоминание Федотова — до сегодняшнего дня. К тому же с несчастным сталкером он знаком не был. Да, рассказывали, что мужик отличный — надежный, проверенный, «свой в доску»… а еще отчаянный счастливчик, ведь у него вся семья выжила. Счастливчик… Но слова и рассказы ничего не значат, когда на твоих глазах смерть забирает совсем молоденькую девчонку, знакомую с раннего детства. Как же несправедливо, нелепо, жестоко… и очень-очень больно.
«Ванька, ты держись, ладно?» Но он не слышит. В каких неведомых пределах летает его душа?
* * *— А ты… ты вышла бы за меня? Если бы я успел…
— Не знаю, Ванечка. Но ты должен был спросить… обязательно должен был…
— Я не успел, испугался.
— Теперь некому ответить на незаданный вопрос…
— Прости… Посмотри на меня, пожалуйста, еще хоть раз!
— Не могу открыть глаз. Тот блондин с пистолетом навсегда закрыл их.
— Я убил его. Отомстил.
— Его нет с этой стороны. Он среди живых и ищет тебя.
— Я не боюсь. Сам найду его и…
— Это очень опасный человек из очень опасного места. Темный разум, порожденный бездонной пропастью.
— Разум всех людей из подземелья отравлен. Я дышал их воздухом, он пропитан ядом.
— Не разум. Души их отравлены. Тьма нашла дорогу в отчаявшиеся сердца, отвергнувшие веру.
— Не уходи, прошу!
— Мидзару, кикадзару, ивадзару…
* * *Костя вздрогнул, заметив в кустах небольшого безглазого зверька, усиленно вращающего слуховыми отростками. Знакомая тварь, сама по себе не представляющая никакой опасности, — мутация не наделила ее ни острыми клыками, ни смертоносными когтями. На первый взгляд кажется, таким не место в радиоактивном котле под названием планета Земля. Но… как всегда, найдется одно весомое «но», перечеркивающее все прочее. Хорхь — именно так прозывали мутанта на Ботанической — был симбионтом. А его партнером по выживанию значился Хморхь, Штырь, Колотун, Забойник, Ударник, Таран, Молот, Метрострой и прочий недобрый десяток наименований, обозначающий всего лишь одного гада с хоботом. Причем хоботом не обычным, а жутко напоминающим по своему функционалу пневматический отбойник.
Лично Живчику больше нравилось прозвище «Метелица» — не так прямолинейно, зато очень точно: своим носовым отростком «мутазавр» мог отметелить любого другого представителя местной фауны, не исключая, к сожалению, и человека. Слепой Хорхь, как ни странно, был «глазами» старшего товарища по эволюционной лестнице — крошечный, мохнатый «радарчик», несмотря на собственную безобидность, очень неплохо умел «подсвечивать» цели для тысячекилограммного собрата.
