Алексей Пехов - Летос
— Чтоб тебя, — буркнула она, вытирая рукавом неожиданно взмокшее лицо.
За свою жизнь Лавиани сталкивалась с разными болезнями, но такую видела впервые.
Она перевернула акробата на бок и задрала рубаху у него на спине, отмечая про себя хороший мышечный корсет. Когда обнажились лопатки, сойку точно ногой в живот ударили. Женщина взвыла и сама не заметила, как оказалась в двадцати шагах от него, с ножом в руке, желая бежать и бить одновременно. Вновь сработал инстинкт и годы тренировок.
Лавиани заставила себя подавить приступ паники, с силой воткнуть оружие в землю, оставить его и вернуться к Тэо.
Преодолевая отвращение, она остановилась в трех шагах от акробата, встала на колени, рассматривая спину человека, точно опасное насекомое из пустыни Карифа, которое в любой момент может наброситься на нее, вцепиться в лицо, отравить ядом.
На бледной коже циркача, на середине левой лопатки проступал рисунок. Посиневшие капилляры под кожей складывались в пока нечеткий, но уже угадываемый узор. Непосвященный сказал бы, что это маленькое солнце с шестью большими лучами, которые были начертаны не в виде прямых линий, а в виде полудуг, закручивающихся справа налево.
Водоворот.
Один из самых старых символов мира.
На спине акробата из бродячего цирка проступал знак той стороны.
Метка пустого.
Глава пятая
ОХОТНИКИ И ОЛЕНИ
Говорят, лет пятьсот назад в Дикоградье Рубежа существовала варварская забава. Преступника бросали в яму к плененному шаутту, на потеху зрителям. Все закончилось в один день, когда во время такого веселья в лагерь пришли другие демоны. Люди в первую минуту даже не поняли, что забава обернулась смертью. А когда поняли, стало уже слишком поздно.
Из записок неизвестного путешественника, найденных в Каренской библиотекеВода в чаше была горячей. Почти обжигающей. Язев Эрбет опустил в нее морщинистые руки, прищурил воспаленные глаза, наслаждаясь той умиротворяющей волной, что накрыла его. Чистота была важна, он боготворил ее и старался, чтобы на его руках и под ногтями никогда не появлялась грязь.
Приглушенные крики Таледа Гора ничуть не мешали ему. Наконец Эрбет вытащил пальцы из порозовевшей воды, и предупредительный Невек, его верный молчаливый слуга, протянул господину полотенце, благоухающее лавандовой свежестью.
Хозяину Тавера было приятно касаться ткани, ощущать ее на своей коже и знать, что чистота снова с ним.
Он не глядя бросил использованное полотенце на темный в разводах пол, посмотрел на обоих своих сыновей.
Ринстер — худой и скуластый, с яркой рыжинкой в волосах, которая давно потерялась в седине его отца, откровенно скучал. Ему не нравилось здесь присутствовать, но он всегда слушался, и слово главы семьи было для него законом. Выше личных интересов, желаний и забот. Язев знал об этом и ценил терпение среднего отпрыска и его уважение к себе. Ринстер был его главной надеждой — ума в нем поболее, чем в Кельге и… и Иане, сохрани его душу Шестеро. Сможет держать город в кулаке, используя то, что оставит ему отец.
Кельг, огромный и краснолицый, с густой перепутанной шевелюрой и бородой, отдуваясь, пил уже третью кружку пива. Но все это время его маленькие свинячьи глазки продолжали следить за подвешенным к потолку человеком.
— Ну так на чем мы остановились? — спросил Язев.
— Он умолял его простить, — напомнил Ринстер и откинулся на стуле, неодобрительно покосившись на старшего брата, который оглушительно рыгнул, но тут же прикрыл рот здоровенной ладонью.
— Прости, отец.
Тот лишь в раздражении поджал губы. Все его внимание занимал обнаженный толстый человек, раскачивающийся на цепи, привязанный за руки. Господин Эрбет не скрывал своего презрения и отвращения.
Колыхающиеся складки жира, точно перед ним была какая-то медуза, слезы, текущие из глаз, и опустевший мочевой пузырь, из-за чего и без того грязный пол стал еще грязнее. Мерзкое, отталкивающее зрелище.
— Кельг. Повтори урок.
Тот был рад стараться. На вкус Язева, его сын был довольно жесток, порой перегибая палку, но его действия приносили пользу. Конечно, если их контролирует кто-то еще и умеет вовремя остановить «творческое рвение».
Великан поставил опустевшую пивную кружку, взял обоюдоострый топор, прислоненный к стене, с усмешкой зашел к антиквару за спину. Тот затрясся, замычал от ужаса, замотал головой и стал неспешно и величаво раскачиваться туда-сюда, словно маятник.
Кельг примерился, скалясь редкими зубами, и ткнул топорищем пленника в почку.
— Смотрите-ка! Визжит точно свинка! — заржал он и хотел ударить еще раз, но, заметив предостерегающий жест отца, остановился с явным сожалением. — Невек, еще пива!
Молчаливый слуга-даворец выполнил приказ и вновь встал за спиной своего господина, положив руку на меч.
— Итак. Подводим итог. — Язев шевельнул пальцем, и Ринстер, встав со своего места, вытащил кляп из слюнявого рта.
— Милорд! — задыхаясь, зачастила жертва. — Милорд! Я не виноват! Поверьте, милорд!
— Это не то, что я хотел услышать.
— Я сожалею! Сожалею! Пожалуйста!
Ринстер сунул кляп обратно и повторил:
— Он сожалеет, отец.
Кельг громко хрюкнул, явно находя это веселым:
— Вскроем свинку? От горла до паха!
Иллюстрируя свои слова, он поднес месяцеобразное лезвие топора к объемному животу торговца и сделал страшное лицо.
— Уймись, — остановил его Язев, видя, что подвешенная туша вот-вот потеряет сознание от страха. — Талед, ты не даешь мне говорить. Сейчас Ринстер снова вытащит из тебя кляп, но если ты снова будешь выть и умолять, не давая вставить мне и слова, то я рассержусь, и Невек вырежет тебе язык. Это понятно?
Слуга обнажил кинжал, сделал шаг вперед. Талед Гор, прекрасно знавший репутацию правой руки милорда, отчаянно кивнул, показывая, что ему все ясно.
На этот раз он молчал, глядя несчастными, заплаканными глазами.
Господин Эрбет тяжело вздохнул:
— Итак, ты сожалеешь. Это достойное поведение приличного человека. Ты осознал свою ошибку?
Ринстер ткнул толстяка пальцем, тот ойкнул и, поняв, что требуется ответить, пролепетал:
— Осознал, милорд.
— И в чем она?
— Я не должен был идти с этим к милорду Иану. Я должен был прийти к вам.
— И если в следующий раз к тебе обратится какой-нибудь циркач, какой-нибудь воришка или еще кто-то, пытающийся украсть у меня и в моем городе, пойдешь ли ты к Ринстеру?
