Сергей Вольнов - Пожиратель Пространства
«Крёстная мамаша» Крруб поднимает обе «забойные» лапы, и оглушительные (мягко говоря!) овации постепенно стихают. В не менее оглушительной (ревущей, я бы сказал!) тишине, наступившей на мои уши после рёва аплодисментов, я с трудом различаю чётко и безаппеляционно приказанное:
– Назначаю твоего малыша—человека, о прехитромудрейшая товарка, профессиональным экспертом в вопросах рок—музыки при дити—дити. Гарантирую пятнадцать процентов комиссионных от любой сделки, совершённой по его совету.
– Тридцать пять, – быстро говорит Ррри. Я – молчу. Я – в отпаде, хотя торговаться—то должен именно Я!!!
– Хорошо, семнадцать с половиной.
– Тридцать.
Крруб, после паузы:
– Двадцать.
Ррри, без малейшей паузы, твёрдо и непреклонно:
– Тридцать.
– Ладно, согласна, двадцать два. По лапам?..
И тут в торг вступаю наконец—то опомнившийся Я, и демонстрирую всему высочайшему собранию, что зовусь «лучшим подмастерьем прехитромудрейшей» не за красивые глазки!
– Двадцать пять, и ни полупроцентом меньше. – Заявляю я таким уверенным тоном, что даже Ррри смотрит на меня изумлённо. – Полагаю, торг в вопросах рок—музыки – неуместен. Это – святое.
Миледи Крруб с минуту, в полнейшей тишине, зырит на меня вылупленными глазками, подслеповатыми, как и у всех кирутианок, рождённых в тёмных дремучих чащобах. И вдруг хлопает себя по бедру, совершеннейше человечьим жестом, и ревёт восторженно:
– По лапам, двадцать пя—я—ать!!!
Бабуля не раз мне говаривала:
«Ты можешь плести что угодно, нести такую чушь, что псевдоковыль в радиусе километра завянет, слушая твои бредни. Но! Ты должен гнать дезу настолько самоуверенным тоном, словно изрекаешь святую истину, вложенную в твои уста самолично Тиа Хатэ. И тебе поверят. А если ты скажешь неуверенным тоном эту самую что ни на есть святую истину, тебя пошлют куда подальше, и окажутся правы. Учись убеждать, малыш. Убедил, что у тебя монополия на истину, значит – продал.»
Похоже, уроки Ррри даром не пропали. Ещё бы. Меня же Солидом Торасовичем Убойко по прозвищу «Бой» звать, а мы, Убойки, сроду дурнями не слыли.
По семейным преданиям, что подтверждает чудом уцелевший файл, разысканный мною в скудной архивной базе данных одной из библиотек столичного Мыколограда (в жалких остатках почти уничтоженного сладымарями информационного наследия), – наши предки прибыли на Стэп в одном из кораблей последнего каравана, прорвавшегося из гибнущей в ядерных взрывах системы Вэлыкого Трызуба.
Наши предки выжили в полустолетней войне с крысами шиа—рейцами – это само по себе свидетельствует о том, что у них под черепами розумные мозги находились, а не холодец.
* * *…мы с трудом вырываемся из пещеры. Условия сделки обговорены, по лапам ударено (моя отбитая ладонь напрочь онемела!); союз, имеющий целью тотальное охмурение рокеров, заключён. План молниеносной, свирепо—наступательной кампании детально разработан.
Но нас долго не отпускают. Я настолько очаровал чёртову дюжину Владетельных Леди (предводительниц разбросанных по всем Пределам торговых кланов, объединяющих кирутианских сестёр—товарок), что они готовы простить мне даже то, что я – типа как мужчина. И намекни я хоть ползвуком, что испытываю к ним сексуальное влечение, – расшибутся в лепёшку, но изыщут способ меня ублажить. Хотя – особо положительных эмоций к противоположному полу не испытывают. Даже к своим соплеменникам. Ясный пень, выражаясь по—кирутиански, какими причинами сие неприятие обусловлено.
Мы карабкаемся с Бабулей по лазам и штрекам, и она по ходу производит детальный анализ моего поведения. Отмечает недостатки и словесно премирует достижения. А у меня на уме только одно: ох, пожр—рать бы чего… Для того, чтобы трескать по—кирутиански приготовленное мясо, я ещё не созрел окончательно, не оголодал до крайней степени, а в пещере, кроме напитков, ничего человечьего из провизии не сыскалось. Не планировался как—то визит человека в это укромное местечко, а наши алкоголь и прохладительные напитки кирутианки сами обожают.
Блуждаем это мы с Бабулей по лабиринту на обратном пути к широкому низкому прямому туннелю («Таксёр, дхорр его сотри, уже давно свалил, наверняка!»), идём помаленьку, обговариваем итоги делового саммита, желудок мой поёт песни голодающих народов, и вдруг Ррри смолкает на полуслове и замирает, нашорошив все три уха, боковые и заднее.
Слух у неё, конечно, не чета человечьему… И нос, ясный пень: я вижу, как раздуваются перепонки, расширяя объём её ноздрей. Делая мне хватальной лапой жест – стоять, мол, не рыпаться! – она второй хватальной лапой быстро и бесшумно хватает эндер, замаскированный под безобидную штуковину, и наставляет его в тёмное отверстие: вход в одно из боковых ответвлений.
Я мигом сую в карман шарик—контейнер с тремя граммами нонда, которыми меня из личных запасов премировала Миледи Крруб, очарованная моей бойкой непрошибаемой компетентностью, и в обе мои ладони скользят рукояти: сейлемского флотского эндера и крупномощностного таукитянского скорчера. Пальцы плотно обхватывают рифлёные поверхности и прилипают к спусковым сенсорам…
«Шо за дхорр там прячется во тьме, хотелось бы знать!!!»
5: «Как ровесница века»
Некоторые внутренние пространства этой космобазы были настолько огромными, что у Номи возникло ощущение полнейшей затерянности.
В толпе, как нигде, можно почувствовать себя одинокой и никому не нужной. Даже в толпе, отдельным составляющим которой совершенно начхать, какого цвета у тебя кожа.
До сих пор, нигде и никогда в жизни, Номи не приходилось видывать такого немеряного количества разнообразнейших и разноколерных существ одновременно.
Они собрались все вместе, но заняты были исключительно собственными радостями и проблемами. Каждого, каждую и каждое из них – меньше всего на свете заботил бытовой колорасизм. Они не высматривали в толпе особей с более светлой, нежели у себя, кожей. Они не стремились проявить ненависть к этим особям – словом и делом.
От этого на душе становилось теплее, однако от чувства заброшенности Номи почему—то не избавлялась. Потрясённая, оглушённая, ослеплённая, ошарашенная, она ходила, ходила, ходила по залам—площадям, коридорам—улицам, переходам, пандусам, лестницам и галереям «кислорододышащей» половины Танжер—Беты…
Она перемещалась с уровня на уровень в лифтах, по движущимся в сквозных тоннелях дорожкам и эскалаторам; попадала в разнообразные закоулки, порою весьма экзотичные.
Она впитывала глазами буйствующее многоцветье и супер—эклектичную пестроту, нескончаемое многообразие форм: живых существ, одеяний, вещей, машин, рекламы, вывесок, информационных экранов. Ушами вбирала фантастическое разноголосье и многозвучье, издаваемое всем этим «дурдомом на прогулке», ни на мгновенье не приостанавливающим свой круглосуточное движение. Втягивала ноздрями коктейль запахов, потрясающий многоплановостью.
И конечно же, ошалело прыгая с волны на волну, она воспринимала напрямую всю несусветнейшую эфирную какофонию. Нервами или мозговыми извилинами, или чем—нибудь ещё?! Сама Номи затруднилась бы ответить, чем.
Из чего только не была сварганена лоскутная картина эфирного «мира»… Обрывки музыкальных мелодий и ритмов, голосовые диалоги, радиокоманды и программы головидео… Скрежещущие и завывающие помехи, многочисленные булькающие и рычащие наводки, жужжащие текстовые, хрипящие игровые, бормочущие вычислительные, крикливые руководящие, блымающие адресовательные, скребущиеся сыскные… зрелищные, упорядоченно—хаотически менявшие формы и цвета… и всяческие прочие шипения, всхлипы, вопли, пульсации, вспышки, свисты, сполохи, скандирования, декламирования, образы, ворчания, говорения…
Номи воспринимала «напрямую» не смолкающий ни на мгновение хоровой мультиголос, внутренним зрением она созерцала никогда не меркнущее мозаичное мультишоу вездесущей компьютерной системы Танжер—Беты. Сеть пронизывала техногенное тело базы, подобно тому, как нервы, кровеносные и лимфатические сосуды пронизывают живой организм.
«Я – ровесница текущего первого века нового тысячелетия, третьего тысячелетия космической эры», – думала Номи, неторопливо бродя повсюду и стремительно переполняясь впечатлениями.
«Двадцать шесть стандартизированных договорных годов миновало с момента моего и его появления. Он – несётся вскачь, летит на полный вперёд, расширяет Пределы, а я, выясняется, всё это время сиднам сидела, по горло в болоте. И просидела бы до смерти, захлёбываясь, если бы не решилась вырваться, и если бы не Его Величество Случай, избравший своим орудием Турбо Фана…»
Она вспомнила некоторые подробности побега из «милого, милого дома», и невесело улыбнулась.
«Но я могу хотя бы тем утешиться, – обнадёжила себя Номи, – что мне ещё совсем мало лет. Миновала едва—едва пятая часть срока звучания жизни, возможно отмеренного мне судьбой до кодЫ—смерти. Совсем девчонка. Буду считать: чёрно—расистская клоака Кисуму—пять была всего лишь прелюдией, симфония – впереди. Вот только бы они меня Шоколадкой—то не звали, э—эх! Не объяснишь ведь им, что это прозвище, принимаемое ими за приятельски—ласковое, определение для меня – констатация моей постыднейшей СВЕТЛОСТИ, и является точным аналогом древнеземного „грязного ниггера“. Только с цветовым разворотом на сто восемьдесят градусов. И потому ранит меня это словечко, оскорбляя до глубины души. На моей проклЯтой родине шоколадными называют только нас, париев, имеющих несчастье родиться с оттенком цвета кожи более светлым, чем исконно—зулусский, „правильный“ иссиня—чёрный… Представляю, как бы меня дома обзывали и травили, если б ещё вдобавок узнали о том, что я слышу не только ушами, и вижу – не только глазами… Ну и забодай их дхорр!»
