Николай Бахрошин - Звездный штрафбат
— Ранить могут, — с надеждой подсказал Цезарь. — Тогда срок списывается.
— Ты видел, что остается от человека, когда в него попадает плазменно-разрывная пуля? Если это можно назвать ранением, то меня, с тем же успехом, императором Млечного Пути.
— А бронекостюмы? Они же, говорят, выдерживают прямое попадание пулеметной очереди?
— Выдерживают, — подтвердил я. — Но тоже до поры до времени…
— А потом?
— Потом им это надоедает.
— И когда перестают выдерживать…
— Тогда в человека попадает плазменно-разрывная пуля… — подхватил я. — Ты никогда не видел грецкий орех, взрывающийся изнутри? Примерно все выглядит именно так.
— На теоретических занятиях нам этого не говорили, — задумчиво протянул Цезарь.
— Может, решили не лишать вас сюрпризов практики, — предположил я. — Впрочем, бывают ожоги, или контузии, или осколком черканет аккуратненько, такое тоже случается, — добавил, чтобы его утешить.
Цезарь в ответ только вздохнул и с ожесточением взялся надраивать кран.
Я прикурил другую сигарету. Сидел и смотрел в окно, как нескончаемый ветер гоняет песок по пустому плацу. Сверху, со второго этажа казармы, было видно, как за забором части вкрадчиво шевелится серо-рыжее море песка, над которым одиноко плавится бело-желтое солнце…
«Что же это за планета такая? — подумал я в очередной раз. — Дыра дырой… «За семью морями, за семью горами, шли солдаты с песней, топали ногами!» — припомнил я строчки из какой-то дурацкого шлягера. Вот и притопали, а проще говоря — докатились…
— А страшно бывает там, на боевых операциях? — вдруг спросил Цезарь.
— Привыкнуть надо, — уклончиво ответил я. — Человек ко всему привыкает, этим он и отличается от животных, непонятно только — в лучшую или худшую сторону… Страшно, конечно. Сначала — особенно страшно. Кажется, что все пули и ракеты летят именно в тебя, а каждый лазерный луч нащупывает тебя персонально… Этот страх даже не от головы идет, что-то на уровне подсознания, тихий ужас подкорки и позвоночных нервов… Потом немного привыкаешь, — ради справедливости добавил я. — Привыкаешь прятать свой страх, а голову занимать множеством тактических мелочей, вроде перебежек, прицеливаний и горизонтально-вертикального планирования…
Неизвестная планета. По слухам — Сахара.
Место базирования штрафного батальона
«Мститель».
Тот же день, то же время…
— Не, ну я не понял, что тут за дела? Что за клуб по интересам для голых мальчиков? — раздался от двери протяжный голос с характерными приблатненными интонациями. Я подумал, что взводный командир у нас почти эрудит. Знает, например, такие сложные понятия, как клуб по интересам. Про голых мальчиков-то он наверняка все знает, еще бы ему не знать — с тремя сроками за плечами и такими наколками…
Я отвел глаза от окна. Помимо взводного с поэтической кличкой Бутон, верзилы под потолок с бритым, шишковатым черепом и изобилием шерсти в ушных раковинах, в дверях умывальника присутствовало еще и начальство пониже рангом — отделенный командир Шкряба.
Просто высокая комиссия с выездной инспекцией…
— Почему балабоним, почему не вкалываем, как заведенные? Не, Шкряба, ты, в натуре, понимаешь какого хавера? — опять протянул Бутон.
Шкряба, по-моему, и без натуры не понимал ни бельмеса, малый был туповат даже для сержантской должности, не требующей звездного интеллекта. Поэтому он снизу вверх вытаращился на старшего товарища, ожидая разъясняющих указаний — кому и когда совать в хавальник.
Шкряба — он и есть Шкряба, как раз тот случай, когда кличка одинаково отражает и форму, и содержание. Я вот до сих пор не пойму: оставлять уголовным в штрафбатах их тюремные клички — это в порядке поощрения к подвигам или во избежание путаницы? И кто вообще придумал, что у штрафников обязательно должны быть клички? Из каких таких исторических аналогов взяло это наше военное руководство?
Огромный Бутон сунул руки в карманы серого форменного комбинезона и гоголем (или — паханом!) прошелся вдоль умывальников. Рукава у него были по локоть закатаны, и на шее, над уставной майкой пятнисто-защитного цвета, болталось что-то наподобие костяного амулета, на запястьях — причудливые цепочки, в ухе — серебряное кольцо-серьга. На удивление бравый вид! Типичный пират-наемник из армады дядюшки Го, что в довоенные времена грабила торговые караваны в космосе. В конце концов наша бригада «Бешеных» зажала их на пустынной планете Омар и распотрошила в пух, перо и клочки органики. Горячее было дельце, как сейчас помню…
— Я, Шкряба, только в одно не въезжаю, — доверительно вещал взводный младшему товарищу, — ты к человеку, как к человеку, а он? Ты ему, шнырю, нагоняешь в уши, чтоб одним моментом все блестело, как хрен на блюде, а у него? Не, Шкряба, с такими бойцами нам до победы еще далеко… С таким войском, Шкряба, нам до победы как до метрополии на карачках…
— Да они опухли, бугор! Как есть без балды — опухли! — наконец догадался Шкряба.
Он вихляющейся походкой прокатился к Цезарю и моментально отвесил ему тяжелый пинок под зад.
Цезарь дернулся, но стерпел. Он уже рассказал мне — до штрафбата провел в заключении почти год, а там привыкаешь воспринимать блатных, как неизбежное зло. Несколько раз измордуют до полусмерти всем скопом, потом перестаешь обращать внимание на такие мелочи, как пинки и тычки…
Я подумал, что настала пора вмешаться. Если мы, солдаты, все равно собираемся проводить перевыборы руководства, то почему не теперь? Ротный Куница уже успел намекнуть нам, вновь прибывшим, что с большим удовольствием увидел бы в качестве младших командиров солдат-ветеранов, но «инициатива» должна идти снизу. Комбат Диц твердо придерживается мнения руководства, что только неформальные лидеры способны повести в бой штрафную массу. И кто это будет — ему, мол, от фонаря до лампочки.
Куница, конечно, не говорил всего, но я понял, что комбату действительно по фигу, в чьей руке кнут, лишь бы стадо покорно слушалось пастухов. Ввиду особенностей натуры, Диц, полагаю, испытывал особое, извращенное удовольствие, зная, что штрафники издеваются сами над собой…
А самое главное — я просто разозлился!
Выкинув в мойку недокуренную сигарету, я спустил ноги с подоконника. Мне даже не пришлось ничего говорить, они сами с готовностью пошли на конфликт. Еще одно, лишнее подтверждение того, что время перемен назрело, как прыщ на заднице…
Шкряба, словно ждал этого, резво развернулся ко мне:
— А ты чего дергаешься, служивый?! Ты чего, самый бурый здесь?! Тоже захотел по сопатке?! Сейчас оформим на раз и два!
Зубы он чистил плохо, и это чувствовалось даже на расстоянии. Впрочем, глядя на его меленькие, реденькие, буро-желтые зубки, поневоле согласишься с тем, что подобную погань и чистить-то противно…
— Пошел вон, дурак! — сказал я ему. — Секунда на размышление — и больше ты здесь не воняешь!
По-моему, достаточно ясно и доходчиво.
— Бугор, ты слышал?! Не, ну ты слышал, бугор, как он базлает?! — Шкряба, распаляя сам себя, наливался гневом, как жаба мутью.
Бугор слышал. И понял. И отреагировал достаточно оперативно, тут же напружинившись в мою сторону. Одна его рука мгновенно нырнула за спину. Сто против одного, что в ней притаилось что-нибудь колюще-режущее.
Но меня разозлило даже не это. Я сам не знаю, что меня так окончательно разозлило, может, просто накопилось все вместе — война, телепортация, гиббон, штрафбат, капитан Диц с его образцово-показательным мордобоем… А тут еще эти двое скалятся — один своими гнилыми зубами, второй — искусственными, жемчужно-белыми.
Откинув ударом ноги некстати подвернувшийся тазик, я пошел на них, как в штыковую атаку на МП-танки — без раздумий, без колебаний, с одной только бешеной яростью, всплеснувшейся, как фонтан, из глубины души.
По-моему, Бутон что-то понял, то-то он отпрянул в сторону, как черт от неполиткорректного ладана, а вот Шкряба нарвался по полной программе. Я, конечно, успел заметить его хитрое движение рукой, но нарочито проигнорировал, быстро и незамысловато врубив по зубам со всей широты души.
В результате я оказался быстрее. Шкряба отлетел в одну сторону, а его зубы брызнули во все стороны разом.
Впечатавшись в кафельную стену, отделенный сполз на пол и там затих. Из него вывалилась некая железяка, что-то наподобие самодельного кастета, и звонко брякнулась на каменные плиты пола…
Нет, я помнил и про Бутона, держа его в поле зрения. Про старшего по должности вообще забывать не следует. Но сделать я ничего не успел. Раздался звонкий, я бы даже сказал — оцинкованный удар. Бутон вдруг сильно поскучнел лицом, закатил зрачки под веки и рухнул плашмя с высоты своего немалого роста.
