Роберт Говард - Конан из Киммерии
В конце концов она привела его в покой, освещенный таинственным светом семи черных свечей, горевших в канделябрах невиданной формы. Конан понял, что они находились глубоко под землей. Комната была квадратной, со стенами и потолком из полированного черного мрамора. Она была обставлена в древнестигийском духе: Конан увидел ложе из эбенового дерева, обтянутое черным бархатом, а рядом, на черном каменном возвышении, стоял резной саркофаг.
Конан нетерпеливо переминался, поглядывая на черные арки: в комнату сходилось сразу несколько коридоров. Но девушка не пошла дальше. С кошачьей грацией растянулась она на ложе и закинула за голову руки, глядя на Конана из-под длинных загнутых ресниц.
— Ну? — спросил он нетерпеливо. — В чем дело? Где Тутотмес?
— А куда нам спешить? — отозвалась она. — Что значит час… или день… или, если на то пошло, год или столетие? Сними маску, я хочу увидеть твое лицо.
С раздраженным ворчанием Конан стащил с себя громоздкий головной убор. Девушка окинула взглядом его темное, в шрамах лицо, горящие глаза и одобрительно кивнула:
— Я вижу в тебе силу… огромную силу. Ты мог бы задушить вола!
Конан беспокойно вглядывался в темноту проходов, держа руку на рукояти ножа. Его подозрения все возрастали.
— Если ты завела меня в ловушку, пеняй на себя, — сказал он, — Любоваться результатом тебе уже не придется. Может, слезешь наконец с дивана и сделаешь что обещала? Или мне тебя…
Он не договорил. Случайный взгляд, брошенный на саркофаг, упал на посмертную маску, исполненную из слоновой кости со всей дотошностью давно забытого искусства. В чертах резной маски Конану померещилось нечто знакомое, нечто внушавшее смутное беспокойство… Потом он потрясенно осознал, в чем дело. У маски и у девушки, растянувшейся на ложе, было одно и то же лицо! Сперва он решил, что девушка послужила скульптору моделью — но ведь саркофагу было самое меньшее несколько столетий! Архаичные иероглифы были начертаны на его лакированной крышке. Конан принялся рыться в памяти, выискивая обрывки познаний, которых он в течение своей бурной жизни успел-таки поднабраться. Один за другим узнавал он древние письмена и наконец прочитал:
— Акиваша!
— Ты слышал что-нибудь о принцессе Акиваше? — спросила девушка.
— Кто же про нее не слыхал, — буркнул Конан. Имя древней принцессы, столь же прекрасной, сколь и греховной, еще жило в легендах и песнях, которые помнил весь мир, — и это при том, что уже десять тысячелетий миновало с тех пор, как дочь Тутхамона веселилась и пировала в черных залах старинного Луксура.
— Ее единственный грех — это то, что она любила жизнь во всех ее проявлениях, — сказала стигийка. — Она приняла любовь Смерти, чтобы получить Жизнь. Ей невыносима была мысль о старости и морщинах, о том, чтобы умереть ссохшейся и поблекшей. Она отдалась Тьме и получила в подарок жизнь, жизнь, неподвластную старости и увяданию. Она укрылась во мраке, обманув смерть…
Конан свирепо взглянул на нее сузившимися глазами. Повернувшись, он сорвал крышку с саркофага. Там было пусто. От смеха девушки, прозвучавшего за спиной, кровь застыла у него в жилах. Конан резко обернулся к ней, чувствуя, как сзади на шее шевелятся волоски.
— Ты — Акиваша!
Она вновь рассмеялась, тряхнула блестящими волосами и раскинула руки:
— Да, я — Акиваша! Я — женщина, никогда не знавшая ни смерти, ни старости. Та, которую глупцы считают вознесшейся на небо к богам, покинувшей землю во всем цвете юности и красоты, чтобы вечно царствовать в какой-нибудь небесной стране! О нет! Лишь во тьме могут смертные достигнуть бессмертия. Десять тысяч лет назад я умерла, чтобы жить вечно. Люби же меня, могучий варвар!
Гибко вскочив, она подбежала к нему, приподнялась на цыпочки и обняла его за шею. Глядя сверху вниз в ее прекрасное запрокинутое лицо, Конан ощутил пугающее влечение — и ледяной страх.
— Люби же меня, — шептала она, откинув голову, смежив глаза и приоткрыв губы. — Дай мне крови, чтобы обновить мою юность и поддержать вечную жизнь! Я и тебя могу сделать бессмертным. Я дам тебе мудрость всех веков, открою тебе тайны, хранившиеся во мраке храмовых подземелий тысячелетие за тысячелетием. Я сделаю тебя королем призрачных орд, что пируют меж древних могил, когда ночь окутывает пустыню и летучие мыши резвятся в лунном луче. Мне надоели жрецы, маги и пленницы, которые так истошно кричат у порога смерти. Мне нужен настоящий мужчина… Люби же меня, варвар!
Она склонила темноволосую голову на его могучую грудь, и он ощутил острый укол в основание шеи, у горла. Выругавшись, Конан оторвал девушку от себя и швырнул прочь, на ложе:
— Будь ты проклята, упыриха!
Кровь тонкой струйкой сочилась из крохотной ранки.
Акиваша взметнулась на ложе, точно змея, изготовившаяся укусить. Желтое адово пламя горело в ее огромных глазах. Ее губы раздвинулись, обнажив острые белые зубы.
— Глупец! — выкрикнула она. — Ты думаешь спастись от меня? Ты кончишь свою жизнь здесь, со мной, в темноте! Я завела тебя глубоко в подземелья, и одному тебе отсюда не выбраться. Ты не сумеешь одолеть или миновать тех, кто стережет эти тоннели. Если бы не я, сыны Сета давно уже набили бы твоей плотью утробы. Я еще напьюсь твоей крови, глупец!
— Прочь, пока я не изрубил тебя на куски! — зарычал Конан, и по его телу пробежала дрожь отвращения. — Может, ты и вправду бессмертна, но я тоже не шутки шучу!
Он попятился к арке прохода, сквозь который они вошли… и тут свет неожиданно погас. Все свечи потухли одновременно, хотя каким образом, Конан так и не понял: Акиваша их не касалась. Он услышал за собой смех упырихи, сладкий, как яд, как музыка Преисподней. Конан зашарил по стене в поисках выхода, покрываясь потом и чувствуя, что пропал. Нащупав наконец отверстие, он ринулся наружу, не особенно разбираясь, та ли это арка, которую он искал, или другая. Единственная мысль билась у него в голове: скорее покинуть зловещий чертог, где столько веков обитала прекрасная и омерзительная живая покойница.
Точно в дурном сне, мчался он вперед и вперед по темным закоулкам извилистых подземных тоннелей. Сзади и по сторонам то и дело слышались шорохи ползущих тел, а однажды вновь донеслось эхо сладостного и жуткого смеха, что он слышал в покоях Акиваши. На каждый звук, примерещившийся или реальный, Конан отвечал яростным взмахом ножа. Один раз его клинок вспорол нечто податливое и тонкое — паутину? В отчаянии Конан чувствовал, что с ним играют, завлекая его все глубже и глубже в беспредельную ночь, где его наконец разорвут клыки и когти чудовищ…
Но к ужасу киммерийца примешивалась тошнотворная горечь открытия, которое он сделал. Древняя легенда об Акиваше повествовала не только о зле и пороке, но еще и о юности, бессмертии и красоте. Для многих и многих мечтателей, поэтов и влюбленных Акиваша не просто была недоброй принцессой стигийских сказаний — она представала символом вечной молодости и красоты, сияющей в далеких чертогах богов. И вот какова оказалась отвратительная правда. Вечная жизнь была в действительности мерзостным извращением.
К физической гадливости, которую испытывал Конан, примешивалось жестокое разочарование. Рухнула мечта, которой так долго поклонялись мужчины. Сверкающее золото на поверку оказалось слизью и вселенской гнусностью. И волной накатила безысходность: а не тщета ли все? Не тщетны ли все мечты и надежды людей?..
Теперь он точно знал, что слух его не обманывает: за ним гнались, и преследователи подбирались все ближе. Во тьме звучали шорохи, каких никогда не производили звериные лапы, тем более человеческие ноги. Или в подземном мире была своя, особая животная жизнь? Конан повернулся лицом к наседающим тварям и стал медленно пятиться, не видя ничего и никого. И вдруг все шорохи разом умолкли. Конан обернулся и разглядел в другом конце длинного коридора слабенький огонек.
19
В зале мертвых
Конан осторожно крался в направлении огонька, чутко прислушиваясь к тому, что делалось за спиной. Звуков погони больше не было слышно, хотя он нутром чувствовал: там, во тьме, так и кишело что-то жадное, охочее до человеческой плоти.
Огонек между тем не стоял на месте — Он плыл вперед, слегка подпрыгивая. Потом Конан разглядел его источник. Тоннель, которым он пробирался, пересекал другой, более широкий. И по нему двигалась странная процессия — четверо рослых, изможденных людей в черных одеяниях с капюшонами. Каждый опирался на посох, а предводитель нес в руке факел, горевший неестественно ровно. Точно призраки, миновали они затаившегося киммерийца, оставив после себя лишь меркнущий отсвет. Неописуемой жутью веяло от этой четверки. Они не были стигийцами; подобных им Конан никогда не видал и даже усомнился, принадлежали ли они вообще к роду людскому. Гораздо более походили они на духов, бродящих в заколдованных подземельях…
