Гурон Черное Сердце: Владыка Мальстрима (ЛП) - Брукс Майк

Яркие вспышки света озаряют салон Штормовой птицы, а пространство между Призраком Разрушения и поверхностью Кирена озаряется огнем войны. Мощные снаряды макропушек бесшумно проносятся мимо на сверхзвуковых скоростях, а затем с грохотом врываются в атмосферу, в то время как импульсы турболазерных батарей на короткое время связывают военный корабль и землю. Теперь видны более далекие вспышки света, когда Честь Макрагга открывает огонь, чтобы охватить северную половину круга, очерченного Гуроном.

— Какова цель этого действия? — осмеливается спросить Даллакс. — Я так понимаю, что вы хотели отыскать реликвию, а не уничтожить ее.

— Гора, в которой покоится этот предмет, находится в центре великого конфликта, — сообщает Гурон. — Мои воины могут отсечь все, что встанет на нашем пути, но даже самые острые клинки могут быть утяжелены тяжестью численности. Мы не будем стрелять по горе — мы создадим кольцевую зону смерти, чтобы подкрепление не могло напасть на нас сзади, пока мы пробиваем себе путь к цели.

Красные Корсары изолируют врага, прорвутся сквозь него, возьмут то, что им нужно, и уйдут: этот метод нападения не раз выручал его на протяжении последнего столетия.

Даллакс на мгновение задумывается, прежде чем снова заговорить.

— Насколько широко это кольцо?

— Пятнадцать миль от края до края, а зона поражения — примерно одна миля в ширину, — отвечает Гурон.

— А какова предполагаемая плотность врагов в этой зоне?

— Не менее десяти тысяч на квадратную милю, — лениво отвечает Гурон.

Когда магос снова заговорила, ее механический голос каким-то образом умудрился передать одновременно страх и благоговение.

— Вы заберете почти полмиллиона жизней ради какого-то артефакта?

Гурон смеется с искренним весельем.

— Я забирал больше жизней за меньшие цели, когда еще служил Империуму! И я забрал бы гораздо больше, если бы мне это было нужно. Путь к моему успеху вымощен телами мертвых, магос! Я бы убил все живое на планете, если бы видел в этом выгоду.

Что-то шевелится в нем, когда он произносит эти слова; желание привести их в исполнение, уничтожить целый мир во имя собственной славы. Он борется с ним. Он знает, откуда берутся такие порывы, и это не его собственная слава: он не желает оказаться в рабстве у Медного Трона.

— Как бы то ни было, — продолжает он, — для этого придется потратить время и ресурсы, которые вполне могут перевесить те выгоды, которых я смогу добиться здесь. В любом случае, вам не стоит беспокоиться, — добавляет он. — Жизни там, внизу, искажены Губительными Силами, но не служат мне. Независимо от того, верна ли ты Красным Корсарам или своим прежним хозяевам, они не должны быть для тебя ничем, кроме паразитов, которых нужно истребить.

— Да, — говорит Даллакс через мгновение, подергивая головой, покрытой капюшоном, в подражание кивку обычного человека. Да, конечно. Они должны быть… истреблены. Повелитель.

— Без зенитного огня боевая высадка совсем не то, — комментирует один из отряда Яриэля. — Не чувствуешь себя живым.

Он носит с собой древнюю плазменную пушку, а его левая рука когда-то была заменена на металлическую бионику. Независимо от происхождения, протез теперь покрыт ямами и пятнами, как и остальная броня его владельца, покрыт коркой старой крови и имеет изъяны в видимом металле, которые немного напоминают кричащие лица. Гурон замечает, что оптика Даллакс то и дело переключается на него.

— Могу пристрелить тебя, если хочешь, Тармогрен, — отвечает Яриэль, вынимая из кобуры болт-пистолета. Хихиканье, пробежавшее по остальным членам отряда, говорит Гурону, что это вполне нормальный разговор для этих воинов, готовящихся к бою, и на самом деле перестрелка в брюхе Кровавого Удара не намечается. Гриза Даллакс, похоже, менее уверена в этом, судя по тому, как ее пальцы тянутся к ближайшим автоматонам, словно побуждая их к защитным действиям.

— Ты когда-нибудь видела войну, магос? — спрашивает Гурон, прежде чем она вступит в бой, которого, очевидно, боится.

— Я и моя манипула участвовали в четырнадцати отдельных боевых ситуациях, служа Омниссии, — мгновенно отвечает Даллакс, а затем резко замолкает, осознав, что назвала своего бога перед орудийным кораблем, полным еретиков.

— Я не спрашивал, бывала ли ты в бою, — говорит Гурон, его голос скрипит сквозь улыбку. Я спросил, видела ли ты войну.

— Я не понимаю разницы, которую вы, похоже, имеете в виду. Повелитель.

— Бой — это схватка, — говорит ей Гурон. Это может быть быстрая операция, вопрос выживания или приобретения. Бой — это десять воинов, обрушившихся на одного врага и одолевших его. Бой — это снайпер, который стреляет с расстояния в милю и поражает командира, не подвергаясь опасности расправы. Война — это реальность. Война — это когда ни один сантиметр земли не остается свободным от следов сапог, гусениц или бомб. Война — это когда в воздухе висит дым, скрывающий лик солнца, которое слишком боится увидеть то, что происходит под ним. Война — это когда вопрос не в том, есть ли потери, а в том, сколько их — это когда твое сердце бьется под грохот орудий, а твой боевой клич — это вопль снарядов, и твоя кровь отличается от крови других только толщиной твоей кожи.

Отряд Яриэля забыл о своих препирательствах и сосредоточенно слушает. Даже хускарлы Гурона прислушиваются.

— Нет, повелитель, — отвечает Даллакс. — Не видела.

— Война — это то, для чего мы созданы, — мягко говорит Гурон. — Эта истина гораздо глубже и первичнее, чем все, что когда-либо измыслил ваш часовщик-Император. Империум прозвал нас Ангелами Смерти, и они решили посадить нас на поводок, как послушное домашнее животное, — это всего лишь последняя глупость в списке заблуждений, восходящих к временам до Великого Крестового Похода!

Он достает свой топор и нажимает на руну активации, освещая лезвие трещащим полем, которое придаст ему острие, более яростное, чем то, которое может быть создано только физической материей.

— Будь готова, маленький инфокузнец. Не отставай.

— Уверяю вас, повелитель, мои автоматоны более чем способны поддерживать скорость, — жестко отвечает Даллакс.

Гурон усмехается. Он понимает, что нелепо гордиться тем, что уязвил ее гордость — он, который только что обрушил разрушения на планету под землей! — Но массовое убийство не должно отвлекать от маленьких жестокостей жизни.

Кроме того, инфокузнец, чувствующая, что ее подопечных не уважают, может быть мотивирована доказать, что он не прав, что в сложившихся обстоятельствах, скорее всего, будет только на руку.

— Война — это не только умение быстро передвигаться, — говорит он ей. Главное — знать, когда двигаться, куда двигаться, где и как сражаться. Твои роботы быстрее, сильнее и выносливее любого из моих воинов, но без разума, который бы ими управлял, они почти бесполезны. Ты должна понять, что такое война, инфокузнец, иначе ты и твои кастеланы погибнете в этом оскверненном варпом мире.

— Этого не случится, — вызывающе отвечает Даллакс.

Хорошо, — отвечает Гурон, когда «Бладстрайк» начинает выходить из пикирования. Обычно при посадке на спорную площадку он виляет и кренится, но, как заметил Тармогрен, здесь ему ничего не угрожает. Гурон слышит стрекот орудий, установленных на корпусе, и начало медленного кругового движения, пока он расчищает место для приземления. Вокруг них, как он знает, другие транспорты будут выполнять аналогичные действия. В любой момент должны приземлиться первые капсулы. Все было рассчитано с точностью, которой мог бы гордиться любой чиновник Адептус Администратум, если бы его не исполняли существа, которые заставили бы этих чиновников обделаться от ужаса. Кровавый Удар приземляется, оседая на шасси, возраст которых исчисляется тысячелетиями, и рампа под носом опускается. Внутрь врываются звуки: грохот взрывов, рев болтеров, стрекот высокоскоростного оружия, крики раненых и умирающих, которых так много, что они складываются в хор.

Гурон делает вдох. Он чувствует запах выхлопных газов Штормовых птиц и Громовых ястребов, едкий привкус болтерного пороха и слабый сернистый воздух самой планеты. Он расстегивает ремни, удерживающие его на месте, и его воины делают то же самое. Он поднимает Коготь Тирана и указывает на жуткий, мерцающий свет снаружи, где пейзаж из искореженного стекла освещается измученным небом над головой.