Железная Дева (СИ) - Шмыков Роман

Второй круг своими парками прилип к третьему. Тут растений больше, и они куда выше. Густая тьма накрывала дорогу, ставшую полностью асфальтированной вместо голого металла центра и первого круга. Приятный цокот обуви без лязга металла отправлял мысли в прошлое. Приятные воспоминания о детстве, когда я железные строения видела исключительно на плакатах, до этого жившая слишком далеко от сердца Города. Побиралась на окраинах и была искренне счастлива. До сих пор не ощущала более сильной радости, чем когда была маленькой. Ограниченная свобода почему-то казалась бесконечной, хотя сейчас всё наоборот, и я словно сама себя заперла в прямом коридоре, выход из которого происходит лишь через смерть.

Сквозь кустарники, по сужающимся тропинкам я выходила на четвёртый круг, прижавшийся к Крышке так плотно, что иной раз можно не заметить полимер и упереться в него лбом. Удар отрезвит, напомнив, что тут кончается цивилизация и начинается война за каждый сантиметр. Самый тонкий, но самый длинный по окружности, этот район как кольцо окаймляет все остальные, являясь последней гранью и первой баррикадой, если когда-нибудь Сарсуры пробьются в пределы Города. И тут я жила до поступления в Академию, не зная точно никогда, на каком круге была рождена. Документы упрощены, имя да фамилия, от которой я б с радостью отказалась полностью. Благо, позволили нашивку оставить с одним именем. Я была довольна.

Знакомые переулки, и дома так далеко друг от друга, словно прячут самые великие в мире секреты от остальных. Мои приятели детства, мы искали себя в этих заросших пустошах, не зная, кого и куда разбросает жизнь. Я надела капюшон, надвинула на лоб, последовав старым привычкам не привлекать к себе внимания и быть тише самого лёгкого колыхания травы. Так спокойнее, привычнее после стольких лет на службе и сотен публичных наград. Здесь всё это не считается, и только то, что внутри, имеет хоть какое-то значение. Простота, она была в почёте, и высунувший голову из высокой травы должен был доказать, что достоин держать её выше остальных. Я так никогда не рисковала в то время.

Фонарей почти нет, они все остались позади, ближе к центру. Мышечной памятью я двигалась к интернату. Неспособная противиться иррациональному желанию, ускорила шаг, словно там меня ждёт избавление от всей боли, что скопилась за годы моего отсутствия. Знакомые лица и родные стены, бывшие когда-то лучшим в мире убежищем от любых невзгод. Детские впечатления не выжечь, не вынуть клинком, и мои слишком сильны, чтоб бороться с ними. Со слезами на глазах пустилась в лёгкую прыть, затем и помчавшись со всех ног. Пусть болят, пусть лёгкие выпрыгивают наружу, но я как можно быстрее вернусь туда, где всё начиналось.

Родной дом показался за несколькими поворотами и парком. Скрытое высокими деревьями, деревянное строение оставалось на месте всё это время, но утратило былой вид. Заброшенный интернат выглядел больным. Доски обветшали, дыры в стенах были размерами с окна, лишившимися стекла. Жуткие сквозняки со свистом пролетали сквозь него и достигали меня, уже остановившуюся в забеге. Переводя дыхание, я готовилась вступить внутрь, зная, что не найду ничего для уставшего разума.

Заросшая травой каменная площадка, ведущая к главному входу. Там всего одна дверь, и та висит на прохудившихся петлях, готовая оторваться от любого дуновения имитации ветра. Я на цыпочках подкралась к тьме, что скрывалась в интернате, и сделала первый шаг за порог, когда сердце перестало так рьяно рваться из проломленной груди.

Внешний свет слабых фонарей тонкими полосками прорывался внутрь под острыми углами, покрывая небольшими точками пробитый пол. Столбы пыли мелькали в этом свете и переливались, как языки огня. Я вздрогнула, отброшенная на секунду в воспоминания недавних стычек с тараканами. И все звуки в ушах — иллюзия, временно обретшая форму и плотность. Я прошла дальше. Доски скрипят подо мной, и усиливается ощущение, что я тут далеко не одинока, пусть и шум издаю исключительно одна.

Двигаясь по старым маршрутам, заученным наизусть, прокралась мимо лестницы на второй этаж в столовую. Мебели никакой, огромные пятна на полу расползлись, где-то собравшись в огромные мерзкие кучи. Окна зашторены, но одно открыто. Оно-то и позволяет увидеть весь этот ужас, пользуясь светом фонаря снаружи. Затхлый запах перебил другие, тут воняет как в вестибюле. Я прикрыла нос рукой, чтоб не ощутить новых нот, и приблизилась к лестнице. Выглядит крайне ненадёжно, и перила исчерканные, облупившиеся. Лака не осталось, торчал голый материал, постепенно истирающийся в мокрую труху.

Я принялась аккуратно подниматься, боясь чуть что и провалиться сквозь очередную ступеньку в кладовую под лестницей, которая всегда закрывалась от детей. Там всегда что-то гремело по ночам, зато к утру у нас были чистые полы. Знаю, что это уборщица, но её никогда и никто не видел, от чего между ребятами бегали слухи, якобы она таракан в человечьем обличии. У неё огромные чёрные глаза и усики торчат изо лба. Руки словно клешни, и она клацает мандибулами, когда моет пол. Долго мы боялись плода нашего воображения, чуть ли не до тех самых пор, когда покинули интернат совершеннолетними юношами и девушками. Теперь эта шутка кажется такой же жуткой, как и в те времена, когда мир был размером с наш район. Сотня метров вокруг интерната, а всё, что за пределами — не нужная никому земля без высокой травы, в которой всегда можно спрятаться.

Впереди послышались шорохи, когда я уже преодолела сильно скрипучую лестницу. Это точно не моя вина, и голоса просквозили среди скрежета дерева. Я машинально пригнулась, совершенно закрыв капюшоном обзор. Вижу свои ноги, трясущиеся от слабости и подступившего страха. Это место по-особенному на меня влияет, и не могу ничего с этим поделать. Страхи маленькой девочки не выкорчуешь никакими годами.

— Кто там? — хриплый мужской голос. Он запнулся на букве Т, словно еле волочет сильно распухшим языком.

— Тебе показалось… — ответил сдавленный женский голосок, и такой же хриплый, еле слышный совсем.

— Ой, иди нахуй! Я, по-твоему, сумасшедший? — первый вернулся с повышенной громкостью, заставив меня сесть на колени и спуститься на пару ступенек, чтоб со второго этажа была видна одна моя голова в мутном пятне настенного светильника. И как он до сих пор работает? Для кого?

— Не ори, сука! — третий, явно более гневный, чем первый, басом прокатился по этажу, остановившись рядом с лестницей. Я готова была поверить, что его хозяин стоит в двух шагах от меня, но это обман старого здания. Всё пытается заставить ощутить себя малышкой, ничего не знающей о том, что происходит за пределами Крышки. — Я пойду проверю.

У меня не было с собой оружия, но и спасаться бегством я посчитала крайне постыдным поступком. Я выпрямилась, приготовившись встречать того, кто грузно, явно прихрамывая, начал выходить из комнаты. Дальняя, где раньше спали старшие мальчики. Там всегда плохо пахло, и по ночам слышны были крики и звуки драк. Под такое возможно уснуть только при долгом привыкании.

— А ты кто?

Худой юноша появился из-за угла. Мой ровесник, наверное, не старше уж точно, вот только выглядит отвратительно. На нём драные штаны, и босые ноги своими кривыми отросшими ногтями упирались к пол. Торчок с голым торсом и огромным стажем. Смотрит куда-то сквозь меня, а кроме моей персоны тут больше некому задавать подобные вопросы. Я поднялась полностью на этаж, ощутив себя более уверенно. Это не мифическая уборщица, а обычный наркоман. И я его вижу, бояться нечего.

— Кто ты такая, спрашиваю!

Я его игнорировала, принявшись ходить по этажу. Тут до сих пор на стенах висели старые фотографии. Моей группы нет, но есть полный состав нянечек и воспитательниц. Среди пожухлых изображений нашла своих. Я их любила так же сильно, как и ненавидела. Сколько же наказаний вытерпела за ночные гуляния, в том числе показательные порки. Нет более унизительного мероприятия, чем прилюдное заголение перед всем интернатом, да ещё и чтоб понести мучительную кару. Проступок ей явно не соответствовал, но теперь у меня с дисциплиной лучше остальных. И задница моя точно знает, почему так произошло.