Андрей Ерпылев - Выход силой
— Ты не игрушка! Не для меня… Сволочи те, кто такое говорят! — запротестовал он.
— Мои родители так говорили. Меня и сестер так воспитывали. — Она слабо улыбнулась, но в уголке глаза собрались росинки; прорвавшись, сбежала слеза.
— Расскажи, — потребовал юноша.
И она рассказала.
Как жила на отдаленной небогатой станции в большой «семье», как ее с детства готовили стать жрицей любви, как исчезали навсегда старшие девочки, когда им исполнялось пятнадцать, и неведомо откуда появлялись крохи-несмышленыши, еще даже не умевшие говорить… Игорь слушал эту горькую исповедь и только сжимал и разжимал в бессильной злобе кулаки.
— Я тебя уведу отсюда, — пообещал он, когда Инга завершила историю своей недолгой жизни.
— Ты так богат? — улыбнулась она сквозь слезы, дрожащие на длинных ресницах.
— Разве это важно? — нахмурился Игорь.
— За меня заплачены немалые деньги, и хозяин не отпустит меня так просто, — вздохнула она.
— Этот прилизанный слизняк внизу? Да я его…
— Хвастунишка… — Узкая девичья ладошка погладила Игорев бицепс. — Пьеро не хозяин, он такой же работник, как и я. И он тоже отрабатывает долг. И все остальные девчонки, и Степан-коридорный. Мы все заложники. И вырваться просто так отсюда нельзя. Не дразни меня, в моем положении вредно мечтать. Давай больше не будем об этом. У нас так мало времени…
— Все равно ты здесь не останешься, — упрямо сказал Игорь, уступая ласке и опускаясь на смятые простыни. — Обещаю.
— Ты спасешь меня от дракона? — Инга засмеялась серебряным колокольчиком, и Игорь закрыл глаза.
По коридору словно пронесся ураган, — они не стали отвлекаться, — но еще через несколько минут в дверь загрохотали чьи-то кулаки.
— Открывай! Открывай сейчас же!
Игорь метнулся к автомату, вспомнил, что тот не заряжен, попытался вспомнить, куда дел шпагу, но комната уже заполнялась людьми. Его грубо схватили за руки, ударили по лицу…
— Кто таков? — Голого, избитого, крепко держа за руки и плечи, его поставили перед облаченным в черную форму громилой с угрюмой харей, на которой было столько шрамов, что казалось, будто она вся сшита из лоскутов.
— Фальшивыми платит, сволочь! — ввинтился сбоку давешний Пьеро, сжимая в кулачке Игоревы патроны. — Мошенник!
Угрюмый отодвинул человечка, будто лишнюю вещь, и повторил вопрос:
— Кто такой? Откуда прибыл?
— Пошел ты, — улыбнулся Игорь разбитым ртом. Если на Первомайской не все знают, что есть на свете Черкизон, то и в Черкизоне не каждому надо знать, что существует Первомайская. Отправят экспедицию за рабами — отобьется ли Батя и его дружина?
— Расскажешь…
Скроенный повернулся, словно собираясь уйти, но вместо этого резко крутанулся на пятке и вломил Князеву ногой под дых. Игоря скрутила в узел чудовищная боль. В голове будто взорвался черный шар, и Игорь полетел во тьму…
* * *Ключ загрохотал в замке железной двери с глазком. Князев очутился на пороге тесного вонючего помещения, заставленного трехъярусными полками. На них сидели и лежали люди — много людей. В воздухе пластами висел сизый дым — многие из сидящих курили, хотя и без того дышать в помещении было нечем: у старшины запершило в горле, будто кошки изнутри когтями драли.
— Ты уж или сюда, или туда, — пробасил один из обитателей камеры. — Закрой дверь — весь кайф выходит.
Князев сделал шаг вперед, и дверь с грохотом закрылась, оставив его один на один с этими людьми.
— Иди сюда, служивый, — продолжал все тот же персонаж: жилистый крупный мужчина с покрытой редким седым ежиком головой. — Расскажи нам, болезным, о своем горе-злосчастье.
Одежду избитому Игорю все-таки вернули, обшарив карманы дочиста, но старшинские лычки на плечах не тронули.
У порога лежала белоснежная тряпица, и парень просто перешагнул ее, чтобы не пачкать своими далеко не блестящими сапогами. Сидельцы переглянулись.
— Ну, это понятно, — пресек седой шепотки. — За что за гребли тебя, солдатик? Не стесняйся, ответь — здесь все свои.
Послышались смешки.
— Да патронами он вареными фарцевал, — заявил тощий нескладный тип с верхней полки нар, стоящих у самой двери.
Игорь изумился: пока он торчал в предбаннике, где рыхлый невыспавшийся субъект в черном заполнял бумаги и выполнял прочие формальности, весть о его прибытии уже его обогнала. Тюремный телеграф самый быстрый.
— Фармазон, значит, — констатировал седой. — Людей объегоривал? Неуважаемая статейка, дорогой. Эй, ты, сявка! — окликнул он человечка, скрючившегося под нарами, стоящими у двери. — Освобождай плацкарт. Замена тебе пришла.
Какой-то помятый, смазанный человечишко на четвереньках порскнул к хозяину камеры, но тот лениво отпихнул его ногой, и он под общий хохот скрылся под другими нарами.
— Тесновато тебе там будет, — участливо сказал седой. — Но что делать — привыкнешь. Надо же с чего-то начинать.
— Возможны варианты, — вклинился еще один из сидельцев. — Машкой станешь — на нарах будешь жить. Правда, возле параши.
Камера снова заржала. На какой тарабарщине они тут изъяснялись?!
— Ну что, служивый, — криво ухмыльнулся седой. — Будешь машкой нашей? Не обидим. Мы ласковые.
Князев отвернулся: он понимал, что над ним издеваются, но как вести себя в подобных случаях, понятия не имел. На Первомайской тюрем не было, и все дела быстро, без проволочек, решал трибунал под председательством Бати. Виновного приговаривали либо к штрафным работам, либо к изгнанию, что было равносильно смертной казни. Других вариантов не было.
— Неразговорчивый какой… — огорчился хозяин камеры. — Эй, Лавэ, — окликнул он того самого человека, что сообщил о его, Игоря, причине появления здесь. — Разговори новичка. Ты это умеешь.
— О'кейно, Седой! — Нескладный тип уже спрыгивал с нар. — Щас защебечет!
Удивительно, но седого мужика действительно завали Седым!
— Что же ты, сява? — Тот, кого назвали странной кличкой Лавэ, уже подбоченясь стоял перед Игорем, почти на полголовы возвышаясь над ним.
Одет он был в линялые-перелинялые голубые штаны и свитер, из коротких рукавов которого почти до локтей торчали испещренные синими татуировками мосластые руки с крупными, как сковородки, кистями.
— С уважаемыми людьми побалакать не хочешь? Характер проявляешь? Ну, мы этот характер укоротим…
Потная грязная пятерня протянулась к Игореву лицу.
Бойцовские рефлексы сработали мгновенно.
Князев, не замахиваясь, коротким ударом под ребра, сшиб долговязого на пол. Это послужило сигналом остальным обитателям камеры.
Хорошо, что он так и не отошел от двери. Игорь уперся спиной в гулкую жестяную поверхность и тем обезопасил себя сзади. Несколько минут ему удавалось, бешено работая кулаками, локтями, коленями и даже головой, сдерживать яростный натиск орущей толпы. Если бы он упал, то ему неминуемо пришел бы конец: в руках нападающих уже сверкали ножи, виднелись заточенные металлические прутья.
Финиш. Была бы шпага, прихватил бы он с собой еще душу-другую…
А так…
Он пропустил удар в голову откуда-то сбоку.
Камера, подернувшись туманом, поплыла куда-то. Упал бы, и все, затоптали б, но дверь за спиной распахнулась.
— Что, новичок, не сидится тебе с людьми? — раздался знакомый голос. — В холодную его!
Полубесчувственного Игоря волоком протащили куда-то, больно ударяя на каждой ступеньке, спустили по какой-то лестнице и швырнули на жесткий сырой пол. Металлическая дверь с визгом захлопнулась, и сознание, наконец, милосердно покинуло его…
* * *— Эй, бесфамильный! Подъем!
Игорь долго не мог понять, кого это зовут: он, вроде бы, в крошечной — полтора на метр — камере был один-одинешенек, но вдруг вспомнил, что отказался называть свои имя и фамилию, когда его арестовывали. Так и записали его Бесфамильным. Чинуша, составляющий протокол, соригинальничал и даже имя ему дал — Иван. Так и числился он, наверное, здесь как Иван Бесфамильный.
— Подъем! — Чей-то жесткий ботинок чувствительно потыкал его в ноющий бок — наверняка ребро треснуло после «горячего приема» в общей камере. — Чего припух? С вещами на выход.
Стиснув зубы, чтобы не застонать, Князев поднялся с ледяного пола, покрытого пленкой воды, — пока он был без сознания, одежда отсырела и теперь стояла колом. Вещей никаких у него с собой не было — все, что только можно было, отобрали еще в самом начале. Одним глазом — второй заплыл и не хотел открываться, хотя Игорь изо всех сил надеялся, что не навсегда, — он увидел плотного рыжеватого мужичка в обрыдшей уже черной форме с какими-то серебристыми эмблемками на воротнике. Он напряг зрение и понял, что они обозначают — череп и кости.
— Чего, любуешься? — вполне добродушно спросил надзиратель, заметив его взгляд. — Хочешь такие же? Так поступай к нам на службу. На кусок хлеба с целлюлитом всегда будешь иметь, хе-хе.
