Михаил Успенский - Остальное - судьба
— Ничего, — сказал Огонёк. — С кровососами оттянешься, как все нормальные люди…
— Ты живой ещё? — изумился Матадор. — Ну так мы это дело быстро исправим…
— Солидный вроде бы человек, — сказал Арчибальд. — Сказано же — драки только в вечернее время!
Матадор посмотрел на часы:
— Так уже скоро! Чего тянуть?
Но Киндер и Дэн Майский, ныне Печкин, ухватили седого гусара за руки и силой усадили за стол подальше от чистильщиков.
— Мыло, — с упрёком сказал Арчибальд. — Это где вы так захорошели?
— Та мы трошечки, — сказал Мыло. — Нехай дивки ковбасу тащат, та вареникив, та вустриц…
— Устрицы у меня сегодня особенные, — подбоченился бармен. — Тасманийские. Называются crassostrea gigas. Знатоки ценят их за солоноватый вкус…
Электровениками забегали с подносами Кобра и Синильга, причём Кобра спрашивала у каждого, не встречал ли он Ниндзю.
Ниндзю никто не видел, только Мыло вдруг запел: «Ниндзя рыбка, Ниндзя птычка, Ниндзя гарна молодычка!»
— Хорошо в Зоне питаются, — сказал Печкин-Майский. — Разнообразно. Вчера жареная крыса, сегодня — тасманийские устрицы…
— Но! — воскликнул Киндер. — Завтра-то опять будет крыса!
— Увы! — запечалился пьяненький журналист.
Он уже немножко обвык в Зоне, сходил туда несколько раз с новыми друзьями в связке, благо погода позволяла, и совсем было начал считать себя сталкером, но жестокий Матадор каждый день указывал ему на ошибки и объяснял, каким образом столичный гусь мог погибнуть вон за тем пригорочком и вон на той тропочке…
— Выброс ночью будет, — вдруг объявил из угла Батюшка, не отрываясь от своего увлекательного чтения. Одной рукой он перелистывал страницы, другой подливал себе в стакан.
— А наука что говорит? — спросил внезапно протрезвевший Матадор.
— Это вам наука говорит, — сказал Батюшка, опрокинул стакан, выдохнул и продолжил: — А меня Господь путеводит в правде своей…
Но было до ночи ещё далеко, и думать о Выбросе никому не хотелось.
Вышибала Колчак то и дело объявлял о новых посетителях, и скоро обширный зал наполнился до отказа.
Настроение у всех было приподнятое — Зона, притихшая под палящими лучами, лютовала не сильно, артефакты снимали как с куста — не самые редкие, зато много, так что Арчибальд не успевал оценивать хабар и раскладывать его по контейнерам. А главное — все возвращались живыми… Даже Семецкий сегодня ни разу не погиб, не сообщали об этом сталкерские наладонники…
Только безутешная Кобра всё расспрашивала гостей про своего Ниндзю.
Ниндзю никто не видел.
Тут и там поднимали тосты — и первый, и второй, и третий, и четвёртый — за Белого.
Потом появился местный бард Серёга Воркута — несмотря на жару, в свитере, с гитарой, и запел в притихшем зале на мотив «Баксанской»:
Мы с тобой всегда ходили в паре.
Нам с тобою дьявольски везло.
Третий вечер коротаем в баре,
Здесь всегда уютно и тепло.
Мы всегда найдём, за что нам выпить.
Поводов немало и причин.
За Периметр и за город Припять,
И за тех, кто в звании мужчин.
Вспомни, товарищ, всё, что было встарь.
Как мы от мутантов чистили Янтарь,
Как загрохотал твой верный пулемёт,
Как мы шаг за шагом двигались вперёд…
— Слова примитивные, а душу бередят, — сказал Матадор. — Хотя о многом и вспоминать не хочется…
— Субкультура! — сказал Печкин.
…Первая у нас уже разлита.
Приступаем тут же ко второй.
Если кто дойдёт до Монолита —
Это будем точно мы с тобой.
Пожелаем, чтобы после чарки
Нам не снились страшные часы..
Ближе, чем конвойные овчарки,
Стали нам чернобыльские псы.
Вспомни, товарищ — тьма со всех сторон,
Небывалый Выброс, ненадёжный схрон,
Смерть за стеною, смерть над головой,
И собак незрячих леденящий вой…
— Недоскональна писня, — заметил Мыло. — Колы Выбрис, так уси собаки мовчать…
— Ну, за Белого, — сказал Киндер. — Хотя, честно говоря, ни хрена мы его не спасли. Но! Помогли ведь завершить операцию? Помогли…
— Кто бы мог подумать, что он такой ушлый, — сказал Матадор. — Он ведь по жизни дитё совершенное…
…В те незабываемые годы
Попадали в клещи мы не раз:
На пригорке — снайперы «Свободы»,
А в низинке — натовский спецназ.
Из любой ловушки уходили,
Выживали непонятно как,
Но всегда по-честному делили
Мы хабар, патроны и табак…
— И це брэхня, — послал критику Мыло.
— Точно, — сказал Матадор и нахмурился, сжав кулаки. — Уж мы делили-делили… делили-делили…
И лицо его в седой щетине на миг сделалось страшным, как у гада.
— Так ведь автор текста, — заступился за неведомого коллегу журналист, — хотел нарисовать образ, так сказать, идеального сталкера…
…Помнишь, как в тумане сгинули враги,
Как на Радаре чуть не выжгло нам мозги,
Как в ночи химера двигалась, скользя?
Помнить неохота, да забыть нельзя…
— А что — Белый в этот бар не ходит? — сказал Печкин.
— Белый как раз именно сюда и ходит, — сказал Матадор. — Только он сейчас, должно быть, кого-то вытаскивает, раз не пришёл. В Зоне ведь и без вольных сталкеров народу хватает!
— Тем более военкеры опять нагнали салажни, — сказал Киндер. — А будут говорить, что контрактники! Но! Разговорился я давеча с одним на Милитари — точно, салага.
— Для генералов как были люди мусором, так и остались, — сказал Матадор. — Давайте за генералов — чтобы побыстрее разжаловали без пенсии!
— То им гирше, ниж смерть, будэ! — поднял стакан Мыло.
…Если же от пули не удастся
Мне уйти, так ты уж не взыщи —
Не оставь мой труп в грязи валяться,
До ближайшей «жарки» дотащи.
Проследи, чтобы сгорел я толком,
Стал золою, малым угольком —
Лишь бы не воскрес поганым снорком,
Не поднялся жалким зомбаком…
Нет, не хочу я помнить ничего.
Рядом шёл товарищ — нет теперь его.
У жизни и у смерти равные права.
Вот и пью один я, а стакана два…
Этот куплет неизменно всех повергал в уныние.
— И шо я тут з вамы сиджу? — сказал Мыло. — Сиять пора…
— Кого «сиять», чудо полтавское? — сказал Матадор. — Июнь месяц на носу! Вспомнила бабка свой девичник!
— Вот бы всё лето такое простояло, — сказал Киндер. — Но! Так не бывает, чтобы всё хорошо…
— Да, — сказал Печкин. — Так не бывает…
И глубоко задумался над свой нелегкой судьбой журналиста, которая занесла его, прямо скажем, не в Калифорнию. Но покидать Зону ему отчего-то не хотелось.
— Расслабились мы, господа, разбаловались, — сказал Матадор. Он уже достиг той стадии, при которой от каждой очередной стопки только трезвеют. — Вот, помнится, в моём родном маленьком городе гаишники затеяли кампанию — чтобы водилы пропускали пешеходов на переходах. Да так настойчиво стали проводить её в жизнь, что и вправду человек, ступивший на «зебру», чувствовал себя в безопасности. И что в результате? А то в результате, что начали наши в других городах гибнуть пачками! В Москве-то никто и не подумает пропустить пешего, снесёт прямо на «зебре»! Хотели как лучше, а вышли, естественно, к Херсону…
— Ахтунг, ахтунг! — возгласил незримый вышибала. — Какой-то неизвестный перец идет — то ли гастарбайтер… Что-то он мне не нравится, не хочу я его пускать…
— Дисплей включи! — крикнул кто-то. — Может, свой…
Окон в здании «HURDЧО INN», конечно, не было, их заменяли экраны, а видеокамеры стояли на козырьке над входом. Во время Выброса они втягивались в специальные блоки и там пережидали стихию.
Снаружи уже стало темнеть.
Возле монумента Семецкого стоял бледный худой человек в восточной одежде — в полосатом халате и плоской шапке-афганке. Борода у бледного была как у бармена Арчибальда, только длиннее.
Незнакомец внимательно осмотрел пустой каменный цоколь (голограмма как раз ушла в паузу), потрогал бронзовые буквы на граните, прищурился, пытаясь прочитать…
Тут прозвучал праздничный аккорд — и возникли на пьедестале вечно живые Семецкий с кошкой!
Незнакомец отскочил на шаг и жалобно воскликнул:
— Шайтан, шайтан!
— А, это из «Свободы», — сказал сталкер по прозвищу Умная Маша. — Есть там у них такой электронщик — Шайтан. Только у него морда другая, без бороды…
Лицо незнакомца исказилось, он распахнул полы халата, и все собравшиеся в баре «Хардчо» с ужасом увидели, что тощее тело его обвешано трубочками да коробочками…
