Игорь Градов - «Хороший немец – мертвый немец». Чужая война
Постоял, посмотрел, потом не спеша пошел в глубь костела. Откуда-то сбоку показался церковный служка — седой, худощавый старик с умными, внимательными глазами и в скромном, поношенном костюме.
— Что угодно герру офицеру? — обратился он по-немецки к Максу.
— Мне бы хотелось поставить свечку за здоровье своих родных и близких.
— Пан католик или протестант? — вежливо осведомился старик.
— Ни то ни другое, скорее ортодоксальный христианин, — осторожно ответил Макс.
Старик бросил на него быстрый взгляд, но ничего не ответил. Лишь кивнул — идите за мной. И повел к алтарю, справа от которого имелся свечной ящик.
— Вот, — показал старик, — вы можете взять свечку отсюда и зажечь у алтаря. А потом помолиться, если хотите…
— Сколько стоит свечка? — деловито осведомился Макс.
— О, сколько дадите, — слегка улыбнулся старик, — мы не торгуем свечами, но принимаем пожертвования. Деньги можете оставить здесь же, у свечного ящика.
— Спасибо, — кивнул Макс, — могу ли я отблагодарить лично вас? За оказанную помощь?
— Нет, — покачал головой старик, — это моя обязанность — помогать людям. Но если вы хотите помочь бедным и нуждающимся, мы возражать не станем. Положите деньги на блюдо…
После чего старик церемонно поклонился и медленно, с большим достоинством удалился. Макс постоял немного у алтаря. Подумал, взял две свечи из ящика, зажег и поставил в подсвечник. Одну — за свое собственное здоровье, вторую — за здоровье Марины и Машки. Он всегда так делал, когда бывал в церкви.
И еще незаметно перекрестился — по православному обряду, как положено. Но перед тем на всякий случай оглянулся — не следит ли кто за ним? Кажется, никого. В костеле было по-прежнему гулко и пусто. Макс оставил на блюде для пожертвований две рейхсмарки и вышел на улицу.
* * *День был отличный, теплый, таким же обещал быть и вечер. Макс постоял немного, покурил, потом направился к ожидавшей его коляске. Войцех издали заметил пассажира и стеганул лошадь — подать бричку поближе.
В это время откуда-то из-за дома выскочил невысокий тощий паренек в сером пиджачке и заплатанных брюках. По виду — типичный гимназист. В руке он судорожно сжимал черный «парабеллум». И целился в Макса. Длинный ствол с крупной мушкой смотрел прямо ему в грудь…
Макс замер и меланхолично подумал: «Хорошее оружие, бьет точно. Да и вообще трудно промахнуться с нескольких метров».
Пистолет плясал в руках мальчишки, но сам он имел вид весьма решительный — лицо бледное, губы плотно сжаты, глаза горят. Настоящий фанатик. И с криком «Ешче польска не сгинела!» нажал на спуск. Грохнули два выстрела. Но еще раньше Макс по благоприобретенной фронтовой привычке присел, а потом нырнул под прикрытие вовремя подъехавшей коляски. Пули просвистели в нескольких сантиметрах от его головы. «Черт, меня опять пытаются убить, — подумал Макс. — И что я им всем сделал?»
Войцех, бледный, как смерть, натянул вожжи, кобылка дернулась и встала на дыбы, закрыв стрелку обзор. Макс воспользовался этим обстоятельством и юркнул в коляску. «Гони!» — крикнул он кучеру. Тот резко хлестнул лошадку, но та с испугу все никак не могла сдвинуться с места — только ржала и била копытами. На улице началась паника — люди побежали в разные стороны, раздались громкие, пронзительные крики.
Мальчишка, поняв, что промахнулся, со злости бросил пистолет на мостовую и бросился бежать. И очень правильно сделал — со стороны Дворцовой площади уже несся военный патруль. Несколько солдат во главе с унтер-офицером спешили к месту события, вскидывая на ходу карабины и передергивая затворы.
Макс хлопнул Войцеха по плечу — стой на месте, опасность миновала. Поляку наконец-то удалось справиться с кобылкой, и та встала как вкопанная. К коляске подбежал запыхавшийся унтер-офицер:
— Что случилось, герр лейтенант? — выдохнул он.
— Ничего, — пожал плечами Макс, — в меня только что стрелял какой-то польский фанатик. Вон там его пистолет…
Унтер подобрал брошенное оружие и осмотрел его.
— Пусто, — констатировал он, — патронов больше нет.
— Значит, мне повезло, — заметил Макс. — Парень сделал два выстрела, и оба мимо. А потом бросил оружие и скрылся.
— Куда он побежал? — спросил унтер. — Может быть, мы его догоним…
— Не стоит, — сказал Макс, — парнишка наверняка уже далеко. Вы его не поймаете, а шуму наделаете много…
— Но мы можем оцепить весь район, — предложил унтер-офицер, — а потом устроить облаву. Возьмем всех поляков, похожих на стрелявшего, и покажем вам. И вы его опознаете…
— Нет, — покачал головой Макс, — это займет слишком много времени, а я очень спешу. У меня сегодня вечером берлинский экспресс.
— Но мы должны наказать преступника, — возразил унтер-офицер, — чтобы другим неповадно было. Нельзя же оставлять безнаказанным подобное покушение! И так эти паны чувствуют себя слишком вольно…
— Мне надо в Берлин, — настойчиво и твердо повторил Макс, — я не имею права опаздывать. Всего хорошего, унтер-офицер.
И толкнул Войцеха в спину — давай. Тот вздрогнул и тронул вожжи: «Но, холера!» Кобылка послушно побежала вперед. Макс обернулся и козырнул унтеру. Тот растерянно смотрел вслед, не зная что предпринять. То ли ловить стрелявшего мальчишку, то ли действительно махнуть на все рукой и продолжить патрулирование.
И благоразумно выбрал второе — поди поймай пацана в большом городе! Наверняка уже спрятался где-нибудь и ждет, пока все успокоится. К тому же не стоит лишний раз злить этих поляков, они и так люто ненавидят немцев. Еще бы — в 1939-м так больно щелкнуть их по носу, да еще на виду у всего мира! Унизить заносчивых панов, поставить их на колени… Такое не прощается.
* * *В поезде Макс со смехом рассказал попутчикам о своем приключении. Впрочем, теперь их осталось трое — гауптман Хассель по какой-то причине задерживался в Варшаве.
— Все-таки вы не правы, — важно произнес майор, выслушав рассказ. — Нельзя спускать полякам такие вещи. Они должны знать свое место, понимать, что теперь мы здесь хозяева. И они обязаны служить нам, а не стрелять в наших офицеров. И вообще — Польши как страны больше нет, а есть Варшавское генерал-губернаторство. Германская территория, наша восточная колония. И обращаться с поляками нужно по-новому — так же, как англичане обращаются со своими индусами. То есть как с прислугой. Это нормально и правильно. Они работают, а мы, немцы, ими руководим…
— Не думаю, что поляки согласятся на это, — задумчиво произнес Макс. — Слишком они гордые. И, судя по мальчишке, который стрелял в меня, настроение у них боевое, решительное. У поляков, насколько я знаю, есть даже целая подпольная армия вроде русских партизан. Кажется, называется Армия Крайова…
— А, вы говорите о так называемом польском Сопротивлении? — протянул майор. — Ерунда все это. Серьезного вреда они нанести не могут — силенок маловато. Только шум один и показуха.
— Однако один из этих «показушников» чуть было не убил меня, — напомнил Макс.
— Глупый мальчишка, — пожал плечами майор, — которому основательно задурили голову. И я даже знаю, кто подбил его на этот дурацкий и жестокий поступок. Премьер Сикорский, глава так называемого «польского правительства в изгнании». Союзники требуют отчета о тех огромных средствах, которые на него тратятся, вот он и старается — подталкивает молодых, неопытных парней к совершению совершенно бессмысленных акций. Сам-то сидит в Лондоне, в полной безопасности, а обманутые им ребята гибнут здесь, в Варшаве. И в других местах Польши… И, что самое печальное, уносят с собой жизни наших доблестных солдат и офицеров.
— Но в глазах самих поляков они выглядят героями, — возразил Макс. — Патриоты, сражающиеся за освобождение своей Отчизны…
— Надутые паны! — презрительно махнул рукой майор. — Поляки никак не могут примириться с тем, что проиграли эту войну. Они очень гордятся своей давней и славной историей, а мы за три недели полностью разгромили их армии и взяли Варшаву. Причем, заметьте, с минимальными потерями. Поэтому правительство Сикорского готово пожертвовать тысячами молодых жизней, лишь бы потешить свое самолюбие и показать, что оно тоже чего-то стоит, что тоже сражается! Премьер хочет, чтобы с ним считались, чтобы принимали за равного, вели переговоры, как с другими. Но Сталин никогда его не примет. Он прекрасно понимает, что вся борьба польского правительства — одна лишь видимость, пшик. Другие союзники это тоже понимают, но дипломатично молчат. Им выгодно, чтобы поляки убивали нас, немцев, а мы — их. Таскать каштаны из огня чужими руками — излюбленная тактика британцев. Да и американцы не прочь ее перенять…
Майор презрительно фыркнул, показывая свое отношение к полякам, а обер-лейтенант тонко рассмеялся. «Но этот пшик, — грустно подумал про себя Макс, — чуть было не прикончил меня».
