Олег Верещагин - Никто, кроме нас!
Кукла. Будем вести себя так, словно это кукла. Может быть, это и есть кукла. Мы подождем выстрела (который будет означать чью-то смерть – конечно…). Тогда все определится.
Триста пятьдесят метров. Боже выставил дальность. Вот так. Ветер дул по площади, он выставил и поправку. И окаменел.
Вражеский снайпер тоже был неподвижен. Он хорошо замаскировался. Боже не мог себе не признаться, что, в принципе, мог и не заметить его раньше. Может, он тут и лежал. А может – приполз сюда ночью, а до этого стрелял из окон. А что он неподвижен – скорей пошевелится кукла, чем хороший снайпер.
Лица не видно. Оно было закрыто маской, чуть колышущейся. Не факт, что от дыхания.
Со стороны казаков подал голос «Утес». Он бил беспощадно, нудно, руша в щебень остатки бетонной стены…
Будет стрелять в пулеметчиков?
Не будет? Боже не стал бы…
Или все-таки это кукла?
Нет?..
Да?..
Пулемет умолк. Мухи вились над трупами убитых вчера турок – казаки обобрали их, со многих даже обувь сняли (дружинники этим брезговали), но убирать не стали, конечно, не в своем же тылу. Боже пришлось принюхиваться, чтобы различить запах гниения. Он настолько пропитал все вокруг, что стал неразличим, а это плохо, когда так «садится» обоняние…
Я камень.
Я неподвижен.
На спине можно различить следы ожогов – отец клал туда горящие угли, а Боже лежал неподвижно и отмечал цели на карточке, хотя глаза семилетнего мальчика застилали слезы. Потом он научился сдерживать и слезы.
Я не умею ненавидеть. В мире нет ничего и никого, на что стоит растрачивать ненависть в эти минуты. Если бы сейчас мимо прошел тот летчик, который сжег мой дом, маму и трех сестренок, я бы не пошевелился.
У меня нет имени. У меня нет народа. У меня ничего нет.
У меня нет даже меня.
Выстрел!
Боже видел, как плавно, мягко дернулся длинный толстый ствол винтовки и качнулась голова в маске.
В следующую секунду голова дернулась снова – уже резко – и скользнула в сторону. А «Супермагнум» упал через камень, задрав приклад вверх.
Боже плавно открыл затвор «мосинки», выбрасывая стреляную гильзу…
…Последним выстрелом натовского снайпера был убит на позициях дроздовцев надсотник Хвощев.
* * *Остаток этого дня, ночь и весь следующий день Боже Васоевич лежал в своем укрытии, с каменным терпением отслеживая происходящее. Труп и винтовка тоже лежали на своих местах, никто не приходил за ними.
И больше никто не стрелял.
Почему Боже не уходил? Едва ли он сам мог сказать точно. Но вновь и вновь вспоминалось…
Отец бросает в рот сливу.
Ягода щелкает во рту.
«Я его убил».
Выстрел.
Отец падает.
Слива.
«Я его убил».
«Я его убил».
Отец ждал восемнадцать часов после своего попадания. Отец – человек, с 1991 года убивший двести девяносто семь врагов. В основном – таких же снайперов, как он сам. Он не мог обмануться, что попал. Он тоже видел труп. Двести девяносто восьмого.
Снайпер был не один?
Может быть, Боже убил второго?
Он ждал уже двадцать девять часов…
…Казачий сотник за стереотрубой был виден Боже боком. Со стороны позиций турок его не видели вообще.
Что такое? Откуда это… беспокойство? Боже повернулся в сторону врага. Что, что такое?.. Сейчас что-то…
Выстрел!..
…Командир 17-й кубанской сотни Федько был убит с дьявольской точностью. Определив его местонахождение по блеску стереотрубы, снайпер вогнал пулю в бруствер, и она пробила мешок с песком, низ трубы, линзы и левый глаз сотника.
Боже увидел этот выстрел. Потому что почувствовал его заранее.
Многие назвали бы этот выстрел «везением». Но это не было везением. Это была просто превосходная работа.
Вооруженный «Супермагнумом» вражеский снайпер лежал в полудесятке шагов от того, первого – под каменной плитой. Боже видел его ствол и край маски.
Боже не выстрелил.
Потому что не понял врага.
Снайпер никогда не придет стрелять туда, где до него погиб другой. Это значит, что позиция «засвечена».
Он сумасшедший?
Нет, не похоже. Выстрел был виртуозным.
Снова – виртуозным.
А сколько их вообще? Три? Два? Или… один?
Боже вгляделся в труп.
Нет мух. Возле трупа, пролежавшего на жаре начала августа почти тридцать часов, нет мух.
Кукла. Но он же видел, видел – эта кукла стреляла!!!
Труп вынесли ночью, на его место положили куклу?
Зачем?
Ничего не понимаю.
А это – ПЛОХО.
Но одно Боже понимал отчетливо.
Сейчас он не охотник. Сейчас он – дичь.
* * *– За последние шесть дней – пять убитых и двое раненых офицеров! Ты же говорил, что убил его!
– Отец тоже это говорил, – Боже встал. – Но думаю, ни он, ни я его не убили.
– Что это значит? – генерал-лейтенант Ромашов с ног до головы оглядел черногорского мальчишку. От Боже пахло потом, мочой, трупным гниением, лицо было черным и осунувшимся, но серые глаза смотрели спокойно и твердо. – Он так перебьет всех офицеров во Втором Кубанском и у дроздовцев. Ты это понимаешь?
– Я понимаю, – Боже кивнул. – Он один. И он очень хитрый. Но сегодня все кончится. Я его убью – или он убьет меня. Знаете, мне нужна большая бутылка кетчупа. И манекен из магазина.
* * *Вытряхнув последние капли «острого», Боже закрыл голову манекена, приладил парик, надвинул на равнодушное лицо маску. Устроил в подогнутых руках отцовский «маузер», выверил наводку и, плавно выдвинув манекен на свою позицию, лег чуть сбоку и сзади. Натянул тросик, привязанный к спуску.
Зачем я эту ерунду делаю?
Боже чуть поправил манекен и, глядя в прицел своей винтовки, плавно и сильно потянул тросик.
Выстрел! Боже видел, как сорвало маску с лежащего под плитой натовца… но это было совершенно несущественно, потому что в следующую секунду раздался ответный выстрел – и Боже забрызгало кетчупом из расколовшейся головы манекена.
Он поднял руку и, неспешно вытерев лицо, посмотрел на размазанные алые полосы.
Манекен был «убит» убитым за миг до этого снайпером.
В следующие несколько секунд в голове Боже было пусто-пусто. Он вообще не понимал происходящего.
Потом он схватил бинокль. И уже через несколько минут нашел то, о чем подумал.
Тоненький, но различимый проводок змеился от домов к развалинам, в которых Боже уложил двоих снайперов. Различимый… если знать, что должен различить.
Только… никого он не уложил.
Спектакль. Гениальный по задумке и хладнокровию исполнения.
Вот как погиб отец. Он поверил собственным глазам. Сделал то, чего нельзя делать. Слишком мало выждал.
